— Лучше бы ты ушел поскорее, парень, стыдно ведь.
— Стыдно, говорите?— Фируз невольно повысил голос.— Воровать, значит, не стыдно, а возвращать ворованное...
— Ай-яй-яй, что он говорит!
С выражением ненависти на лице Шариф-шабкур схватил мешок.
— Поднимись на борт, Насир, помоги. Будь эта пшеница из золота, все равно не нужна она мне.— Он с отвращением оглядел Фируза с ног до головы и покачал головой.— Смотри, какой заботливый, вместо того чтоб самому жить и другим давать... Знай, парень, завидуя другим, никогда не разбогатеешь.
— Ладно, приятель, ты у меня еще попомнишь этот день,— добавил Насир, забираясь на борт машины.— Пусть я не буду Насиром, если не увидишь свою мать несчастной. Дней и ночей у бога много!
Шариф-шабкур подошел с мешком к борту машины.
Из кабины по-прежнему доносился голос магнитофона:
Заплаканы и упрека полны твои глаза...
Насир принял мешок, высыпал зерно б кузов и вернул пустой мешок Шарифу. Спрыгнул на землю, залез
в кабину — тут же заработал мотор, и машина рванула вперед.
Шариф-шабкур ушел во двор, запер за собой ворота.
Улица опустела.
Фируз глядел вслед грузовику и думал: «Что, если бы собрать все зерно, которое украли Насир и такие, как он, сколько же его наберется? Однако скажешь им слово, и они станут твоими заклятыми врагами...»
Он проснулся — кто-то громко колотил в их ворота. Значит, это не сон, действительно, стучат. Встревожился: кто может быть, да еще и ночью? Спустился во двор — темень, до рассвета еще далеко. Из своей комнаты на айван вышла и тетушка Шарофат.
Фируз отворил ворота и увидел перед собой дядю Хидоята.
— Вы?! Что случилось?
Старик бросил на землю камень, которым стучал в ворота, и обнял Фируза; на глазах его были слезы.
— Что случилось, дядя? Скажите...
— Крепись, сынок... Твой отец скончался.
Тетушка Шарофат, стоявшая за спиной Фируза,
только и смогла вымолвить: «О боже...»—и без сил опустилась на землю, словно ее согнула и придавила непомерная тяжесть. Фируз закаменел, не мог сказать ни слова. Весть, которую принес дядя Хидоят, ни ум, ни сердце не принимали. Внезапно Фируз почувствовал, что дрожит, будто нагим вышел в зимнюю стужу. Он не думал о неизбежном... и никогда не думал, даже в сознании не допускал мысли, что придет час и родной его отец вслед за матерью покинет этот мир.
И вот этот час пришел, и Фируз не был готов встретить его. Ведь только вчера он был у отца, и отец казался здоровым...
— Дело божье, сынок,— тихо сказал дядя Хидоят.— Оденься, и пойдем со мной.
9
В сороковой день, когда дом умершего покинули люди, пришедшие помянуть покойного, к Фирузу обратился Аскаров:
— Выйдем на улицу, племянник, разговор к тебе есть.— Он взял его за локоть и повел в сторону ворот.
Фируз, обессилевший от горя, молча повиновался.
В доме дяди Аслама после его смерти оставались жена и надломленные горем две дочери от первого брака. Фирузу казалось, что двор, еще недавно живой и благополучный, словно бы разом помертвел и стал похож на бедное жилье дервиша.
Он шел рядом с Аскаровым по сумрачной улице села и ждал, что скажет ему дядя. Почему брат отца не захотел говорить с ним в доме?
Аскаров не торопился, двигался степенно и тихо, сохраняя во всем своем облике приличествующую случаю важность. Лицо его в вечерних сумерках казалось застывшим.
Фируз почувствовал, что мерзнет. Осень уже, вечера стали холодные... Негромкие голоса людей и ленивый лай собак сливались в нехитрую мелодию вечера. Откуда-то издали, наверное, от магазина, то доносился, то пропадал голос радио: «Наши борцы в этом соревновании... победителями...» А дядя двигался неторопливо.
«Нужно поговорить сейчас, время самое подходящее,— думал он.— Вдова брата уже согласилась и этот, я думаю, не будет против, да и отчего бы ему быть против? Ведь не бездомный же! А кому завтра достанется двор портнихи Шарофат? Нет, конечно, он должен согласиться... Хотя несколько раз и пытался показать себя умником, втаптывал мои слова в землю, все же он дурак. Если бы не был дураком, разве сидел бы рядом с этой больной старухой, вместо того чтобы учиться в столице. Нет, все же хорошо, что он не уехал, а то, глядишь, познав жизнь с четырех сторон, захотел бы распорядиться двором своего отца — и ничего удивительного... А я, наивный, еще уговаривал его поступать в институт. Нет уж, пусть остается лучше здесь — такому много не нужно, а двор, даст бог, достанется Абдумалику. Пока сын будет учиться, пока получит диплом, пригляжу за хозяйством сам. Абдурахим, видно, уже не захочет расстаться с Ленинградом, постарается зацепиться в аспирантуре... Да, нужно сегодня же договориться с Фирузом, получить его согласие, чтобы завтра люди не смогли болтать, показывать пальцем.
Если кто-нибудь в селении узнает, что я перевел дом и хозяйство покойного на имя Абдумалика, не спросив согласия Фируза—-сына брата, найдутся такие, что станут трепать мое доброе имя... Ну ничего, эту размазню нетрудно и уговорить, а станет упрямиться — предложу денег. Много не дам, тысячу рублей увидит, так сразу растает. Голова его еще полна пустых мыслей...»
Аскаров улыбнулся, довольный собой. Они миновали площадь напротив магазина и вышли на нижнюю окраину села, к ручью. Здесь их никто не мог слышать. Аскаров взял Фируза за локоть, испытующе заглянул ему в лицо.
— Все эти сорок дней, как умер твой несчастный отец,— пошли ему бог место в раю!— я страдаю, не сплю по ночам. Не сплю и думаю: кто завтра зажжет светильник ушедшего, кто обрадует его дух... Я понимаю, тебе, конечно, не справиться одному с двумя хозяйствами. Слышал, твоя мать,— Аскаров имел в виду вторую жену дяди Аслама,— хочет переехать в наш дом, к родной своей сестре. И правильно делает! К чему ей оставаться одной в большом дворе? Ты сам знаешь, она некрепкого здоровья, работать ей трудно, а, не дай бог, заболеет! Могут, могут настать черные дни! Поэтому... думаю, лучше, если она будет жить под одной крышей с сестрой. Что скажешь?
— Как она захочет, дядя...
Аскаров сел на плоский камень у самой воды и глубоко вздохнул. Фирузу тоже пришлось сесть возле. Один санг1 прозрачной воды, рожденной ледниками горы Фархад, шумел среди камней и торопился дальше вниз, в долину.
— Я знаю, у тебя доброе сердце, на добро ты отвечаешь добром. Конечно, ты не захочешь перебраться во двор отца, оставив одинокой бедную Шарофат. Но даже если захочешь взять ее с собою, она, мне кажется, не пожелает оставить свой старый дом. Разве не так?
С первых слов дяди Фируз понял, чего тот добивается сегодняшним разговором, и не ответил — ответ Аскарову был не нужен. Он неподвижно сидел на камне, обняв колени руками и смотрел в высокое темное
Санг — количество воды, достаточное, чтобы вращать жернов мельницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36