Звали его конюший Ионицэ. У конюшего в поясе, под одеждой серого грубого сукна, был плотно набитый кошель. Приехал же он верхом на такой кляче, что удивления достойно. Это была та лошадь, о которой в сказке рассказывается — только до того, как проглотила она блюдо горящих углей. Кожа да кости! Сама гнедая, три ноги белые, она неподвижно стояла за степой под высоким седлом, а возле ее морды лежала охапка соломы...
— Я человек проезжий,— говорил с кружкой в руке конюший Ионицэ,— сяду в седло и поеду по своим делам... Моя гнедая всегда наготове, всегда под седлом... А такой лошади, как у меня, ни у кого нет... Сяду в седло, сдвину шапку на ухо да и ускачу, и все мне нипочем...
Однако он не уезжал, а сидел с нами.
— И правда,— сказал как-то ему дед Леонте,— такой лошади пище больше не найдешь, хоть девять лет ходи по всем земным царствам. Одна шкура чего стоит! Как подумаешь, даже страшно делается...
— Э нет, друг Леонте! — воскликнул рэзеш, теребя подстриженные усы.— Такая жилистая и сильная лошадь не знает ни голода, ни устали. На корм она смотрит вполглаза, а оставишь ее ненапоенной — тоже не обижается. И седло словно к ней приросло. Это лошадь благородных кровей. Она у меня от такой же белоногой кобылы, которой я гордился в дни моей молодости и на которую взирал с большим изумлением даже его высочество господарь Михалаке Стурдза.
— Как так взирал с изумлением, почтенный Ионицэ? Она была такая же тощая?
— Само собой разумеется. Это целая история, которую я могу вам рассказать, если будете слушать...
— Как не слушать, почтенный Ионицэ! А уж особенно историю из времен господаря Михая Стурдзы.
— Особенно из времен моей молодости,— серьезно ответил рэзеш.— В те времена бывал я в этих же местах, сиживал возле костров и возов с мустом, вместе с другими людьми, которые уже давно в прах обратились теперь, так что из них, верно, кружек да кувшинов понаделали. А вокруг нас хлопотала другая Анкуца, мать вот этой,— она тоже теперь отправилась в лучший мир, хоть и не такой веселый, как здешний. И вот однажды стою я словно в воду опущенный в воротах постоялого двора, держу в левой руке кружку, а в правой повод... А та, другая, Анкуца стояла, как и эта, на том же месте, прислонившись к дверному косяку, и слушала, что я говорю... Что я тогда говорил — не знаю, слова те улетели осенними листьями.
Конюший Ионицэ невесело усмехнулся в жесткие подстриженные усы, в то время как мы все, мужики и возчики из Цара-де-Сус, расселись вокруг него на чурбаках и на тележных дышлах, подняв головы и вытаращив глаза. Молодая Анкуца стояла у двери, прислонясь к косяку; косые лучи осеннего солнца освещали ее, позолотив половину лица. Неподалеку в долине блестела среди прибрежных рощ Молдова, а вдали виднелись горы — окаменевшие волны, подернутые голубой мглой.
Вдруг тощая лошадь рэзеша, стоявшая у стены постоялого двора, почувствовав вокруг тишину, тонко заржала и оскалилась на пас, словно демон какой. Анкуца, испуганная и удивленная, взглянула на нее из-под густых бровей.
— Ага! — сказал конюший,— вот так скалила зубы и смеялась и старая моя кобыла... Теперь сама она, может, обратилась в волчий глаз или зуб — кто знает,— а смех ее все еще жив, и другая Анкуца его пугается.
Как я вам уже сказал, судари мои, стоял я здесь, на этом самом месте, одной погой в стремени, уже ехать готовый. И вдруг слышу, захлопал бич и загрохотали колеса рессорной повозки, а когда я выпрямился и повернул голову, вижу — мчатся по дороге дрожки, с четверкой добрых коней в упряжке... Подъезжают и останавливаются у постоялого двора, как положено. И вылезает из них боярин, чтобы полюбоваться глазами Анкуцы, таков уж был обычай. Только подошел он, выпил я в его честь кружку вина и пожелал здоровья. Он остановился и посмотрел, улыбаясь, на меня, и на кобылу, и на людей, что стояли вокруг, и приветствие понравилось ему. Был боярин невелик ростом, с рыжей округлой бородой, а на шее висела у него красивая золотая цепь...
— Добрые люди,— сказал тот боярин,— очень я рад видеть веселье и согласие в стране молдовской.
— И мы рады,— говорю я,— слышать такие речи. Они дороже самого лучшего вина.
Тогда боярип снова улыбпулся и спросил меня, откуда я родом и куда путь держу.
— Высокочтимый боярин,— отвечаю,— я по рожденью своему рэзеш из Дрэгэиешть, из края Сучавы. Но нет у меня пристанища, а у врагов моих длинные и острые клыки. Тяжба у меня, высокочтимый боярин, которой все конца нет. Унаследовал я ее от отца своего, псаломщика Ионы, и очень боюсь, что перейдет она от меня в наследство и к детям моим, если сподобит меня бог иметь их.
— Это как же так? — спросил с удивлением боярин.
— Да вот так, как говорю. Ведь наша судебная тяжба началась, высокочтимый барин, еще до господаря Калимаха. Уж сколько мы Дивапу челом били, сколько ходоков посылали, сколько ждали, пока все расследуют и измерят и свидетелей под присягой допросят, и уже многие из нашего рода умерли, судясь, и народились другие, чтобы тоже судиться, а вот даже в мои дни никак правды не добьешься... А недруг мой, с которым я тягаюсь, запахал плугом от моей родительской земли еще две сажени да пять пядей возле пчельника Велий. Тогда-то предъявили мы новую жалобу властям и снова не нашли милости, потому что противник мой, да не прогневается твоя честь, большой боярский ворон... Увидел я такие-то дела, разобрал я снова сумки со старыми бумагами за древними печатями, перебрал их, еще раз перечитал по складам и положил те, что, по моему разумению, подтверждают права мои, сюда, за пояс, сел на свою гнедую и теперь не успокоюсь, пока до самого господаря не доеду. Пусть он за мою правду заступится.
— Как же это возможно? — снова удивился боярин, поглаживая бороду и пропуская между пальцами золотую цепь,— Так ты к господарю едешь?
— Еду! А если и господарь не заступится за правду... Боярин рассмеялся:
— Ну, а если и господарь не заступится?..
Тут конюший Ионицэ понизил голос, но молодая Анкуца, как некогда та, другая, отвернувшись, навострила уши и услышала, что должно было произойти, если даже господарь не заступится за правду рэзеша:
— Если и господарь не заступится за мою правду, тогда пусть его высочество пожалует и поцелует кобылу под хвост!..
Когда конюший без всяких обиняков, так, как говорят люди у нас в Цара-де-Сус, привел эти крепкие слова, Анкуца поджала губы и притворилась, что внимательно смотрит вдоль дороги.
— Как сказал я это,— продолжал рэзеш,— та, другая, Анкуца быстро прикрыла рот ладонью и притворилась, что глядит в сторону вдоль дороги. А боярин как захохочет. Потом успокоился, поглаживая бороду и поигрывая золотой цепочкой.
— И когда ты думаешь предстать перед господарем? — спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47