Ну, хочешь, завтра же в город поедем, накупим всего, что пожелаешь? Уберемся в доме — любо-дорого!
Думал —развеселю ее, нет, не улыбнулась.
— Не хочу я ничего, Мемо. Они опять могут налететь, добро наше по ветру развеять. Тогда еще горше будет. К чему нам добро покупать врагу на потеху?
— Да что же нам теперь, в лохмотьях ходить, от врага хорониться?
Видать, по сердцу ей пришлось, что не сробел я, духом не пал. Обняла меня, по волосам гладит.
— Зачем в лохмотьях? У отца для нас место сыщется.
— Нельзя нам у него поселяться.
— А кто говорит «поселяться»? Из Карга Дюзю народ откочевывать собрался. Как станут с места сниматься, и мы с ними. Продадим дом, остатки барахла, накупим скотины: коз, овец, коров. Это тебе живые деньги, сами растут. Год пройдет — у нас уже свое стадо. И душа за него не болит. Куда ты, туда и скотина, всегда у тебя под рукой, что кошель золота в кармане. Одна разница, что золото мертвое, а скотина живая, с ней и поговоришь, и душу отведешь. Замычит, заблеет, ты уж знаешь, что делать: шерсть прочесать, подстилку поменять или соли дать. И скотина тебя без слов по глазам поймет, ни в чем тебе не откажет: на тебе шерсти, на тебе молока, вот тебе приплод!
Смотрю на Джемо — у нее глаза как угли разгорелись. Тут-то дошло до меня, чем душа ее живет: по горному раздолью тоскует, бедняжка, по запаху козьего молока. «Ну что ж,— думаю,— ради Джемо и переселиться не грех. Не все ли мне равно, где колокольчики отливать: в низинке или в горах».
Подумал так, но виду не подал.
— Ну, давай спать,— говорю.— Утром на свежую голову мысли свежее.
Наутро, перед отправкой в Карга Дюзю, отписал я своему командиру, все как есть ему выложил, помощи попросил. «...Вес у тебя большой, командир. С шейхами, беками знаешься. Найди ты нам такого агу, чтоб над нами не измывался, изо рта последний кусок не вырывал, на жен, дочерей наших не зарился. Будем ему верными рабами». На том и кончил свое письмо.
Увидел нас Джано в Карга Дюзю — остолбенел. Поведал я ему про то, что с нашим домом сделали, понурился старик, затеребил свою бороду, про Сорика-оглу мы и не заикнулись, а он словно на лбу у нас все прочел.
— Сколько же пакостей нам ждать от этого Сори-ка-оглу? — говорит.
— Думаешь, он этот разбой учинил?
— Сам Сорик-оглу рук марать не станет. Его дело—приказать. Я еще давеча смекнул: не зря он перед тобой хвостом вертел.
Сорвал я ружье со стены.
— Раз так, самое время проучить собаку.
Джано меня за руку поймал.
— Куда ты, сынок? Коли это его рук дело, он теперь начеку. Скорей вода в ручье заснет, чем он. Во все стороны лазутчиков с ружьями разослал. Мимо них и птице не пролететь. Ты уж повремени, остынь малость. Подлость не скроешь, рано или поздно —она всегда наружу выплывет!
— Верно говоришь, Джано. А что как Сорик-оглу и вовсе озвереет, почуяв, что нет ему отпора?
— Он-то думает: не раскусили мы его, все шито-крыто. Оно и к лучшему.
Повесил я ружье на стену.
— А какие вести о переселении? — спрашивает Джемо.— Ездил староста к Али-аге?
— Вчера проводили. Вот-вот обратно прибудет. Приободрилась Джемо.
— И Мемо вчера командиру отписал: найди нам доброго агу.
— Как это «нам»? Вы тоже с нами собрались? Кинулась Джемо отцу на грудь.
— Собрались, бабо! Потолковали давеча с Мемо и рассудили: пусть и у нас свои овцы будут, свои козы. Стадо вырастет — деньги у нас заведутся, пастбище арендуем. А там, глядишь, и Мемо агой станет.
Не удержался Джано, схватился за живот, загоготал, затрясся весь от хохота.
— Я-то ума не приложу, с чего это он за ружье хвататься стал! А он в богачи метит! Вон оно как!
Потом оборвал свой смех, к нам придвинулся.
— Чтоб агой стать, не скота надо поболе иметь, а оружия. Мало богатым быть, надобно еще богатство свое перед шейхами, перед беками силой отстоять. Коли нет при тебе дюжины молодцов с ружьями за плечами, с ножами за поясами, какой ты ага? И не след тебе, дочка, мужа с толку сбивать. Руки его к тонкой работе привыкли: зурну держать, колокольчики отливать. Не таким рукам в крови купаться. Или ты ждешь, чтобы он тебя одну в юрте бросил, а сам в горы потащился невинные души губить, жене золото копить?
Всплеснула Джемо руками.
— Что ты, бабо! О таком и помыслить страшно!
— А коли так, что ж ты подбиваешь его за богатством гнаться? Какой из него ага без разбоя? Глянь, карманы дырявые у твоего аги!
Тут я вмешался.
— А чем лучше рабом быть?
— Рабом-то быть — оно покойней. Ты погляди на людей: есть ли такие, чтобы сами от рабьей доли отказались? Нету. Ага и прибьет, ага и деньги отымет, и жену, ага и в грязь тебя втопчет, а все ж таки раб к нему тянется. С голодухи не помрешь — все горсть пшеницы даст. Разбойники нагрянут — он их от твоего жилья отвадит. И налоги казне уплатить, и жандармов, когда следует, кликнуть — это его дело. Хорош будешь для господина — он тебя и от армии избавит. Оно и выходит; нет аги — и не к кому тебе прислониться. Одного тебя живо заклюют, на клочки раздерут. Так и налетят, как воронье на падаль. Кто налетит-то? Да те же рабы, твои соседи, зачем далеко хо-
дить! По приказу раб на все готов. Разденут да голышом по миру пустят.
— Нас в армии совсем иначе учили,— говорю.— «В Турецкой республике каждый гражданин рождается и живет свободным»,— вот как! Раз так, что нам за рабство цепляться?
Джано не торопясь набил свой чубук табаком и говорит:
— Тот закон для османцев писан. Нам он не подходит. В наших краях свой закон: от раба родился — быть тебе рабом, от аги — быть тебе агой. Есть и такие, что родились в драной юрте, а в аги метят. Тогда собирай себе отряд, в горы подавайся, не видать тебе покою. Завел стадо, развел виноградник — считай, на своего агу зубы оскалил, такое не прощается. Утром проснешься — нету у тебя ни овец, ни коз, увели всех подчистую. Кто увел? Тут и спрашивать нечего. Ясно, ага, только не своими руками, а приказал кому следует. А сам он к тебе пожалует, станет тебя утешать, рабов своих при тебе распекать, хлыстом трясти. «Дармоеды! Чтоб мой хлеб вам поперек глотки встал! Твари безродные! Только глазами хлопаете. Этак и мой дом разграбят!» Под конец даст тебе горсть серебра да кусок сукна на кафтан. Ты же ему в ножки поклонишься. С тем и уедет.
Раскурил Джано свой чубук и продолжал:
— Вон оно как оборачивается. Терпи, что всевышний посылает, другого пути нету.
— Отчего же тогда твои братья не хотят тут остаться, Сорику-оглу покориться?
Вздохнул Джано.
— Да видишь ли, мы, старики, в свое время шейху Махмуду служили. Как шейхи-беки знамя против Гази-паши подняли, шейх Сорик под это знамя встал. А мы их всех переловили да перевешали. Вот теперь сын Сорика и ждет, как зверь в засаде, подходящего случая, чтобы нас растерзать, за отца своего обиду выместить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Думал —развеселю ее, нет, не улыбнулась.
— Не хочу я ничего, Мемо. Они опять могут налететь, добро наше по ветру развеять. Тогда еще горше будет. К чему нам добро покупать врагу на потеху?
— Да что же нам теперь, в лохмотьях ходить, от врага хорониться?
Видать, по сердцу ей пришлось, что не сробел я, духом не пал. Обняла меня, по волосам гладит.
— Зачем в лохмотьях? У отца для нас место сыщется.
— Нельзя нам у него поселяться.
— А кто говорит «поселяться»? Из Карга Дюзю народ откочевывать собрался. Как станут с места сниматься, и мы с ними. Продадим дом, остатки барахла, накупим скотины: коз, овец, коров. Это тебе живые деньги, сами растут. Год пройдет — у нас уже свое стадо. И душа за него не болит. Куда ты, туда и скотина, всегда у тебя под рукой, что кошель золота в кармане. Одна разница, что золото мертвое, а скотина живая, с ней и поговоришь, и душу отведешь. Замычит, заблеет, ты уж знаешь, что делать: шерсть прочесать, подстилку поменять или соли дать. И скотина тебя без слов по глазам поймет, ни в чем тебе не откажет: на тебе шерсти, на тебе молока, вот тебе приплод!
Смотрю на Джемо — у нее глаза как угли разгорелись. Тут-то дошло до меня, чем душа ее живет: по горному раздолью тоскует, бедняжка, по запаху козьего молока. «Ну что ж,— думаю,— ради Джемо и переселиться не грех. Не все ли мне равно, где колокольчики отливать: в низинке или в горах».
Подумал так, но виду не подал.
— Ну, давай спать,— говорю.— Утром на свежую голову мысли свежее.
Наутро, перед отправкой в Карга Дюзю, отписал я своему командиру, все как есть ему выложил, помощи попросил. «...Вес у тебя большой, командир. С шейхами, беками знаешься. Найди ты нам такого агу, чтоб над нами не измывался, изо рта последний кусок не вырывал, на жен, дочерей наших не зарился. Будем ему верными рабами». На том и кончил свое письмо.
Увидел нас Джано в Карга Дюзю — остолбенел. Поведал я ему про то, что с нашим домом сделали, понурился старик, затеребил свою бороду, про Сорика-оглу мы и не заикнулись, а он словно на лбу у нас все прочел.
— Сколько же пакостей нам ждать от этого Сори-ка-оглу? — говорит.
— Думаешь, он этот разбой учинил?
— Сам Сорик-оглу рук марать не станет. Его дело—приказать. Я еще давеча смекнул: не зря он перед тобой хвостом вертел.
Сорвал я ружье со стены.
— Раз так, самое время проучить собаку.
Джано меня за руку поймал.
— Куда ты, сынок? Коли это его рук дело, он теперь начеку. Скорей вода в ручье заснет, чем он. Во все стороны лазутчиков с ружьями разослал. Мимо них и птице не пролететь. Ты уж повремени, остынь малость. Подлость не скроешь, рано или поздно —она всегда наружу выплывет!
— Верно говоришь, Джано. А что как Сорик-оглу и вовсе озвереет, почуяв, что нет ему отпора?
— Он-то думает: не раскусили мы его, все шито-крыто. Оно и к лучшему.
Повесил я ружье на стену.
— А какие вести о переселении? — спрашивает Джемо.— Ездил староста к Али-аге?
— Вчера проводили. Вот-вот обратно прибудет. Приободрилась Джемо.
— И Мемо вчера командиру отписал: найди нам доброго агу.
— Как это «нам»? Вы тоже с нами собрались? Кинулась Джемо отцу на грудь.
— Собрались, бабо! Потолковали давеча с Мемо и рассудили: пусть и у нас свои овцы будут, свои козы. Стадо вырастет — деньги у нас заведутся, пастбище арендуем. А там, глядишь, и Мемо агой станет.
Не удержался Джано, схватился за живот, загоготал, затрясся весь от хохота.
— Я-то ума не приложу, с чего это он за ружье хвататься стал! А он в богачи метит! Вон оно как!
Потом оборвал свой смех, к нам придвинулся.
— Чтоб агой стать, не скота надо поболе иметь, а оружия. Мало богатым быть, надобно еще богатство свое перед шейхами, перед беками силой отстоять. Коли нет при тебе дюжины молодцов с ружьями за плечами, с ножами за поясами, какой ты ага? И не след тебе, дочка, мужа с толку сбивать. Руки его к тонкой работе привыкли: зурну держать, колокольчики отливать. Не таким рукам в крови купаться. Или ты ждешь, чтобы он тебя одну в юрте бросил, а сам в горы потащился невинные души губить, жене золото копить?
Всплеснула Джемо руками.
— Что ты, бабо! О таком и помыслить страшно!
— А коли так, что ж ты подбиваешь его за богатством гнаться? Какой из него ага без разбоя? Глянь, карманы дырявые у твоего аги!
Тут я вмешался.
— А чем лучше рабом быть?
— Рабом-то быть — оно покойней. Ты погляди на людей: есть ли такие, чтобы сами от рабьей доли отказались? Нету. Ага и прибьет, ага и деньги отымет, и жену, ага и в грязь тебя втопчет, а все ж таки раб к нему тянется. С голодухи не помрешь — все горсть пшеницы даст. Разбойники нагрянут — он их от твоего жилья отвадит. И налоги казне уплатить, и жандармов, когда следует, кликнуть — это его дело. Хорош будешь для господина — он тебя и от армии избавит. Оно и выходит; нет аги — и не к кому тебе прислониться. Одного тебя живо заклюют, на клочки раздерут. Так и налетят, как воронье на падаль. Кто налетит-то? Да те же рабы, твои соседи, зачем далеко хо-
дить! По приказу раб на все готов. Разденут да голышом по миру пустят.
— Нас в армии совсем иначе учили,— говорю.— «В Турецкой республике каждый гражданин рождается и живет свободным»,— вот как! Раз так, что нам за рабство цепляться?
Джано не торопясь набил свой чубук табаком и говорит:
— Тот закон для османцев писан. Нам он не подходит. В наших краях свой закон: от раба родился — быть тебе рабом, от аги — быть тебе агой. Есть и такие, что родились в драной юрте, а в аги метят. Тогда собирай себе отряд, в горы подавайся, не видать тебе покою. Завел стадо, развел виноградник — считай, на своего агу зубы оскалил, такое не прощается. Утром проснешься — нету у тебя ни овец, ни коз, увели всех подчистую. Кто увел? Тут и спрашивать нечего. Ясно, ага, только не своими руками, а приказал кому следует. А сам он к тебе пожалует, станет тебя утешать, рабов своих при тебе распекать, хлыстом трясти. «Дармоеды! Чтоб мой хлеб вам поперек глотки встал! Твари безродные! Только глазами хлопаете. Этак и мой дом разграбят!» Под конец даст тебе горсть серебра да кусок сукна на кафтан. Ты же ему в ножки поклонишься. С тем и уедет.
Раскурил Джано свой чубук и продолжал:
— Вон оно как оборачивается. Терпи, что всевышний посылает, другого пути нету.
— Отчего же тогда твои братья не хотят тут остаться, Сорику-оглу покориться?
Вздохнул Джано.
— Да видишь ли, мы, старики, в свое время шейху Махмуду служили. Как шейхи-беки знамя против Гази-паши подняли, шейх Сорик под это знамя встал. А мы их всех переловили да перевешали. Вот теперь сын Сорика и ждет, как зверь в засаде, подходящего случая, чтобы нас растерзать, за отца своего обиду выместить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44