Ты лучше скажи, сколько ты поросят с фермы украл?
Удар был хорошо рассчитан и пришелся по самому больному месту, потому что Ворожнев даже растерялся, и кровь отхлынула от его рябого, бугристого лица.
— Ты меня не позорь! — закричал он, суча огромными кулачищами и подвигаясь ближе к Дымшакову.— Ты что, за руку меня ловил?
— Если бы я тебя словил, ты бы у меня не ушел!.. А тут так — жулик жулика захватил, и поквитались! Баш на баш вышло!
Всякий раз, когда Лузгину приходилось выслушивать на собраниях злые выступления Дымшакова или кого-либо другого, он обычно придерживался давно испытанного правила — никак не отвечать на критику и молчать, даже если будут говорить сплошную напраслину. Отмолчавшись, он всегда как бы оставлял за собой последнее слово. А начни объяснять — получится, что ты уже оправдываешься, считаешь себя виноватым. Людей послабее он позже незаметно прижимал, давал им почувствовать свою власть, но действовал так, чтобы они не имели никаких поводов жаловаться.
Пока шла короткая перебранка, он сидел, ни во что не вмешиваясь, только изредка бросая на Мрыхина нетерпеливые взгляды. Сколько ни учи растяпу, он все равно выпустит вожжи аз рук.
Потея, Аникей то вытирал платком шею, лоб, щеки, то улыбался, как бы показывая, что не придает никакого значения скандальным наскокам Дымшакова.
— Ты, Дымшаков, все же голову-то не терял бы! — сказал он, покашливая в кулак.— Она может тебе еще пригодиться.
— Ты свою пощупай, крепко ли она сидит, а о моей не болей! — дерзко и зло ответил Егор.— Да и пора бы с нашей шеи слезть тебе, а то, по правде, засиделся ты на ней, да и шея затекла — не повернешь...
— Я знаю, что ты за словом в карман не лезешь, даже если он у тебя дырявый. Долго я тебя прощал по доброте, но, кажись, хватит с меня. Теперь я тебе все припомню, ты за каждое слово ответишь сполна! Меня что, из чащобы выгнали, чтобы мной страх на всех нагонять?
— Ты, Аникей, хуже того зверя, что из чащобы выгоняют! Того всем видать — хорошенько прицелься и вали! А ты же, как человок, под красным вон знаменем нашим сидишь, от него свет на тебя падает, и вроде ты его за всех в руках держишь, чтобы людям видней было, куда идти. Но ты ж его для себя держишь, обманом, а не для людей, и выходит, что ты хуже волка из чащобы, хуже врага всякого!
Поднялся невообразимый шум и гвалт. Ворожнев, Тырцев, бухгалтер и кладовщик вскочили со своих мест, грохотали об пол стульями, кричали разноголосо, злобно и яростно:
— Да уймите этого прощелыгу!
— Чего ты смотришь, Мрыхин? Ты секретарь ай нет?
— Кто бюро у нас ведет — ты или Егор? Тогда выходи из-за стола — пускай уж он командует, раз ты дал ему такие права!
Мрыхин бестолково мотал руками, звенел пробкой о графин, лысая голова его покрылась испариной, он дергал близко стоявших за рукава, выкатывал в крике глаза, но все было безуспешно. Ворожнев уже протиснулся на середину комнаты и подступал к Дымшакову, держа на весу огромные кулаки. Комкая в руках платок, Ксения стояла и испуганно следила за происходившим, не зная, что предпринять.
— Я прошу...— раздельно и явственно, когда все стали стихать, проговорил Лузгин.— Я прошу, чтобы записали в протокол все, что он тут брехал, как антисоветский элемент. Я от своего не отступлю!
— Валяй записывай! — крикнул Егор и словно повеселел.— Но тогда уж давай записывай и что я еще скажу! Перво-наперво пишите, что Лузгин Аникей нарушает Устав артели, тайно хоронит от колхозников хлеб, который в бухгалтерии нигде не числится, и, пока новый косят, он втирает всем очки в районе и старым хлебом с государством рассчитывается, чтоб раньше всех отрапортовать!
— Нашел чем корить — что я о государстве раньше
всех забочусь! Ты что же, против, чтобы мы поболе хлеба державе сдавали?
— Ты меня на политике, Аникей, не лови1 Я не против того, чтобы лишний хлеб сдать или продать государству, но ведь это не твой хлеб, а колхозный, почему же ты им распоряжаешься один, как помещик? Почему ты людей не спросишь или правление хотя бы, а? Хочешь один впереди всех бежать и перед начальством быть хорошим? Кто тебе дал право с народом не считаться, кто? Я вот в колхозе всю жизнь, а что я сейчас знаю о хозяйстве, кроме своей конюшни? Да ничего! Сколько чего лежит у нас в амбарах, какие запасы, сколько денег у нас — один ты да твой подхалим бухгалтер знаете!..
— Буду доклад делать — все узнаешь!
— Цифрами всем глаза залепишь? Я не о том болею — я не меньше твоего хочу о нашем достатке думать. А тебе невыгодно, чтобы люди все знали, чтобы все хозяйство на виду было.
Аникей снова сидел на стуле, чуть откинувшись на спинку, и, щурясь, с ухмылкой слушал Дымшакова.
— Ворожнев мне говорит, что Аникея сам райком рекомендует и потому, мол, мое дело маленькое — слушать, что велят в райкоме, и баста. А я Лузгипа получше райкома знаю, и неплохо, если бы райком нас сперва послушал, а потом уж советовал. А ежели он для Коробипа такой хороший — пусть возьмет его к себе, а нас от него освободит! Я так считаю!..
Егор замолчал, и Мрыхин, словно только и дожидавшийся этого момента, забренчал по графину пробкой.
— Ну, погорячились немного, и ладно! — сказал он.— Всякое бывает, на то она и критика, чтоб, значит, никто не дремал. Завтра прошу всех без опозданий явиться на собрание и держать нашу линию. А ты, Егор, должен подчиниться большинству — на то и есть в партии дисциплина. Объявляю бюро с активом закрытым.
Это было сделано так быстро, что Егор оторопел. Он бросился было к столу, за которым сидела Ксения, но голос его потонул в общем гуле. Все встали и начали выходить из комнаты.
— Чисто сработано! — Егор задыхался, воротник рубахи показался ему тесным.
Ксения в упор, не мигая, смотрела на него. Губы ее были сжаты с непреклонной суровостью. Тогда Егор метнулся назад, схватил за руку выходившего из комнаты Прохора Цапкина.
— Разве я неправду говорил, скажи — неправду? Прохор отвел в сторону глаза и ответил с загадочной неопределенностью:
— Получилась, брат, сложная структура жизни!
Он любил ошарашить непонятными словами, особенно когда хотел уйти от прямого ответа. Но от Егора не так легко было отделаться.
— Ты что, считаешь, что мы с тобой должны и дальше Аникея терпеть?
— Это смотря но тому, в какой плоскости вопроса к нему подходить,— туманно и многозначительно ответствовал Цапкин.— В одном разрезе он будто и не совсем, так сказать, соответствует, а в другом разрезе — заменить-то его ведь некем. Вот какая выходит стратегия!
— Умный ты мужик, Прохор, а вечно дураком прикидываешься. И не надоело тебе комедь ломать?
Дымшаков сплюнул и пошел навстречу Ч.еркашиной, мерявшей небольшими шажками коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109