..
— Каску позабыл,— приходит на подмогу санинструктор Каневский и неожиданно переводит разговор в другое русло.—Тоска за горло берет, ребята. Из Полтавы нас труханули, теперь, похоже, на Харьков будем пятиться.
Молчавший доселе незнакомец вставляет фразу, как патрон в обойму:
— Полтава не просто старинный город, имеющий ключевое значение, это сама история. И мы же виноваты, хлопцы... Кстати, и к сдаче Киева имеем прямое отношение.
Щеточка усов у старшины недовольно топорщится.
— И откуда ты взялся, Цезарь? — удивляется он. Невозмутимое спокойствие на лице непрошенного гостя злит его, но больше всего обескураживает — тот говорит медленно, не повышая тона.
— Между прочим, Гай Юлий Цезарь вел захватнические войны, они не в почете и в наше время. Так что боготворить его нечего. Правда та, что он имел полумиллионную армию и управлял ею с толком. А вы... взводом тяготитесь. Почему налегке отправили отделение в охранение, разве пулемет там помешает?
Минуту-другую старшина не находит, что ответить. Цезаря он действительно приравнивает к великим полководцам, однако знает о нем понаслышке и возразить толком гостю не в состоянии. Но поражения своего не
потерпит.
Накал страстей сбавляет резкий хлопок плащ-палатки.
— Командир полка не заходил?
— К нам пока только комиссар заглядывает. - И никто его не видел?
— Сказали бы, авось не девка, чтобы прятать. Вопрошающий — ниже среднего роста, в петлицах гимнастерки по две «шпалы», на рукаве — звездочка красного сукна. Он пристальным взглядом ощупывает землянку, снимает каску, распрямляет смятую пилотку и вдруг стремительно подается вперед.
— Да вот же он, наш командир. Будем знакомиться, я — комиссар Заседателев.
— Очень рад,— лукаво улыбается майор Тымчик и представляется: — Кирилл Яковлевич. Прямо из штаба фронта. Командир дивизии подбросил к расположению полка. Поспел вот в землянку как раз к ужину...
— А бойцы и каши не предложили? Санинструктор Каневский пытается как-то сгладить возникшую неловкость:
— Одежонку зимнюю когда дадут — не слышно? Его узкие ноздри вздрагивают, лицо просветлено надеждой.
— Днями получим.— Майор встает, разминает затекшие ноги. Среднего роста, смуглое лицо, заострившийся нос. Мешки под темно-серыми живыми глазами и продолговатые бороздки на лбу выдают его усталость.—Пока не холодно, так ведь? Или землянка к утру выстуживается?
— Опять будем отступать? — допытывается белобрысый боец и называет себя: — Красноармеец Баглик.
— Фашист рвется к Ростову. Правому крылу нашего Юго-Западного угрожает глубокий обход врага. Получено предписание на отвод двух наших армий. Трехсотая дивизия будет удерживать занимаемые рубежи.
Одно могу обещать: без приказа мы не отойдем. Ни на шаг.
Тымчик и Заседателев выходят из землянки. Нежно розовые облака уже давно стали серыми, на землю медленно опускается ночь. Тымчик осматривается, не зная, в какую сторону идти, однако первым разговор не начинает.
На малой высоте проносится девятка «юнкерсов». Из примыкающей к боевым порядкам полка густой рощи, тронутой первой желтизной осени, остро буравит небо кроваво-красная ракета, а за ней — зеленая, потом
снова красная. Описав дугу, ракеты дробятся на искры, снижаются и гаснут, не долетев до земли.
— Как раз в направлении позиции артиллеристов,— ужасается Заседателев.
Фашистские пилоты замечают сигналы. Развернувшись, «юнкерсы» ложатся на левое крыло и разгружаются прямо над батареями. Огненными столбами вспыхивают разрывы.
— Кто нас поддерживает из артиллеристов?
— Дивизион Алтухова,— отвечает военком.— По-моему, опять недосчитается орудий.
— И забрался же лазутчик! Следует сейчас прочесать рощу,— майор оглядывается вокруг, ища взглядом кого-нибудь из командиров подразделений, и, не найдя никого, хмурится.
— Поручим старшине Пугину. Пусть подымет свой взвод...
Слепящие сполохи бомбовых разрывов тают в вышине, скоро от них не остается и следа. Ничего не дают и поиски, организованные Пугиным — лазутчика и след простыл. Командир полка мрачнеет и не то констатирует, не то упрекает:
— Караульная служба не шибко налажена...
— Четко выраженной линии фронта на реке Чутовке нет.— Комиссар говорит безотносительно.— То вражеская разведка проникнет в пределы нашей обороны, то мы прорвемся в тыл противника...
— Ну, что ж, посмотрим... Дни в октябре становятся все короче...
Заседателев догадывается, что имеет в виду новый командир полка, но, понимая, насколько тот устал, отговаривает его от сегодняшнего посещения подразделений.
— В темноте ничего не увидишь. Да и подкрепиться с дороги не мешает.
— Значит, в хату? — не сразу соглашается Тымчик, глядя на холодные и бесстрастные звезды, а сам думает: «Завтра поднимусь чуть свет и — в батальоны».
Ему слышится телефонный зуммер, и он просыпается. Но деревянный аппарат на краю стола молчит, а над" ухом носится рой надоедливых мух. Кирилл Яковлевич резко сбрасывает легкое байковое одеяло, порывисто встает. Заседателева уже нет. Его постель аккуратно
заправлена. «Интересно, что комиссар обо мне вчера подумал?» — досадует он. И отчетливо воссоздает короткую картину за ужином. Пока ординарец накрывал на стол, Валерий Федорович поинтересовался, какими судьбами он, Тымчик, попал в 300-ю дивизию. «Окруженец я». Ответ тотчас насторожил собеседника. Пришлось кратко рассказать, как севернее Кременчуга в рыбацких лодках переправлялись на левый берег Днепра, как пробивались к своим. От полка даже роты не осталось — всего-то с ним вышло семьдесят пять человек. Но это был полк, потому что знамя сохранилось. Что довелось пережить? Не опасность, подстерегавшая на каждом шагу, тяготила его, а неизвестность. Поверят ли в искренность поступков? А вдруг он теперь никому не нужен? Пострадавших хоть и не винят, но особенно и не жалуют. От апатии и тоски не так-то просто отделаться. «Пойду рядовым, лишь бы на фронт». И приняв это единственно верное для себя решение, он сразу же избавился от гнетущих дум. Отправился спать, и в ту первую ночь после долгих мытарств в тылу врага сны не терзали его.
Так или примерно так пересказывал он свое состояние. Заседателев слушал, насупившись. Желая поскорее, переменить тему разговора, Тымчик обрадовался приходу ординарца и без всякого перехода сказал, что уметь приготовить и подать пищу — самое древнейшее из, всех видов искусств. Бывает же так: обмолвится человек словом, не подумав, и сам же затем раскаивается. Услышав его пышную фразу, военком расценил ее по-своему и мигом выставил на стол бутылку водки. Ему бы уж выпить рюмку, а он опять невпопад:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Каску позабыл,— приходит на подмогу санинструктор Каневский и неожиданно переводит разговор в другое русло.—Тоска за горло берет, ребята. Из Полтавы нас труханули, теперь, похоже, на Харьков будем пятиться.
Молчавший доселе незнакомец вставляет фразу, как патрон в обойму:
— Полтава не просто старинный город, имеющий ключевое значение, это сама история. И мы же виноваты, хлопцы... Кстати, и к сдаче Киева имеем прямое отношение.
Щеточка усов у старшины недовольно топорщится.
— И откуда ты взялся, Цезарь? — удивляется он. Невозмутимое спокойствие на лице непрошенного гостя злит его, но больше всего обескураживает — тот говорит медленно, не повышая тона.
— Между прочим, Гай Юлий Цезарь вел захватнические войны, они не в почете и в наше время. Так что боготворить его нечего. Правда та, что он имел полумиллионную армию и управлял ею с толком. А вы... взводом тяготитесь. Почему налегке отправили отделение в охранение, разве пулемет там помешает?
Минуту-другую старшина не находит, что ответить. Цезаря он действительно приравнивает к великим полководцам, однако знает о нем понаслышке и возразить толком гостю не в состоянии. Но поражения своего не
потерпит.
Накал страстей сбавляет резкий хлопок плащ-палатки.
— Командир полка не заходил?
— К нам пока только комиссар заглядывает. - И никто его не видел?
— Сказали бы, авось не девка, чтобы прятать. Вопрошающий — ниже среднего роста, в петлицах гимнастерки по две «шпалы», на рукаве — звездочка красного сукна. Он пристальным взглядом ощупывает землянку, снимает каску, распрямляет смятую пилотку и вдруг стремительно подается вперед.
— Да вот же он, наш командир. Будем знакомиться, я — комиссар Заседателев.
— Очень рад,— лукаво улыбается майор Тымчик и представляется: — Кирилл Яковлевич. Прямо из штаба фронта. Командир дивизии подбросил к расположению полка. Поспел вот в землянку как раз к ужину...
— А бойцы и каши не предложили? Санинструктор Каневский пытается как-то сгладить возникшую неловкость:
— Одежонку зимнюю когда дадут — не слышно? Его узкие ноздри вздрагивают, лицо просветлено надеждой.
— Днями получим.— Майор встает, разминает затекшие ноги. Среднего роста, смуглое лицо, заострившийся нос. Мешки под темно-серыми живыми глазами и продолговатые бороздки на лбу выдают его усталость.—Пока не холодно, так ведь? Или землянка к утру выстуживается?
— Опять будем отступать? — допытывается белобрысый боец и называет себя: — Красноармеец Баглик.
— Фашист рвется к Ростову. Правому крылу нашего Юго-Западного угрожает глубокий обход врага. Получено предписание на отвод двух наших армий. Трехсотая дивизия будет удерживать занимаемые рубежи.
Одно могу обещать: без приказа мы не отойдем. Ни на шаг.
Тымчик и Заседателев выходят из землянки. Нежно розовые облака уже давно стали серыми, на землю медленно опускается ночь. Тымчик осматривается, не зная, в какую сторону идти, однако первым разговор не начинает.
На малой высоте проносится девятка «юнкерсов». Из примыкающей к боевым порядкам полка густой рощи, тронутой первой желтизной осени, остро буравит небо кроваво-красная ракета, а за ней — зеленая, потом
снова красная. Описав дугу, ракеты дробятся на искры, снижаются и гаснут, не долетев до земли.
— Как раз в направлении позиции артиллеристов,— ужасается Заседателев.
Фашистские пилоты замечают сигналы. Развернувшись, «юнкерсы» ложатся на левое крыло и разгружаются прямо над батареями. Огненными столбами вспыхивают разрывы.
— Кто нас поддерживает из артиллеристов?
— Дивизион Алтухова,— отвечает военком.— По-моему, опять недосчитается орудий.
— И забрался же лазутчик! Следует сейчас прочесать рощу,— майор оглядывается вокруг, ища взглядом кого-нибудь из командиров подразделений, и, не найдя никого, хмурится.
— Поручим старшине Пугину. Пусть подымет свой взвод...
Слепящие сполохи бомбовых разрывов тают в вышине, скоро от них не остается и следа. Ничего не дают и поиски, организованные Пугиным — лазутчика и след простыл. Командир полка мрачнеет и не то констатирует, не то упрекает:
— Караульная служба не шибко налажена...
— Четко выраженной линии фронта на реке Чутовке нет.— Комиссар говорит безотносительно.— То вражеская разведка проникнет в пределы нашей обороны, то мы прорвемся в тыл противника...
— Ну, что ж, посмотрим... Дни в октябре становятся все короче...
Заседателев догадывается, что имеет в виду новый командир полка, но, понимая, насколько тот устал, отговаривает его от сегодняшнего посещения подразделений.
— В темноте ничего не увидишь. Да и подкрепиться с дороги не мешает.
— Значит, в хату? — не сразу соглашается Тымчик, глядя на холодные и бесстрастные звезды, а сам думает: «Завтра поднимусь чуть свет и — в батальоны».
Ему слышится телефонный зуммер, и он просыпается. Но деревянный аппарат на краю стола молчит, а над" ухом носится рой надоедливых мух. Кирилл Яковлевич резко сбрасывает легкое байковое одеяло, порывисто встает. Заседателева уже нет. Его постель аккуратно
заправлена. «Интересно, что комиссар обо мне вчера подумал?» — досадует он. И отчетливо воссоздает короткую картину за ужином. Пока ординарец накрывал на стол, Валерий Федорович поинтересовался, какими судьбами он, Тымчик, попал в 300-ю дивизию. «Окруженец я». Ответ тотчас насторожил собеседника. Пришлось кратко рассказать, как севернее Кременчуга в рыбацких лодках переправлялись на левый берег Днепра, как пробивались к своим. От полка даже роты не осталось — всего-то с ним вышло семьдесят пять человек. Но это был полк, потому что знамя сохранилось. Что довелось пережить? Не опасность, подстерегавшая на каждом шагу, тяготила его, а неизвестность. Поверят ли в искренность поступков? А вдруг он теперь никому не нужен? Пострадавших хоть и не винят, но особенно и не жалуют. От апатии и тоски не так-то просто отделаться. «Пойду рядовым, лишь бы на фронт». И приняв это единственно верное для себя решение, он сразу же избавился от гнетущих дум. Отправился спать, и в ту первую ночь после долгих мытарств в тылу врага сны не терзали его.
Так или примерно так пересказывал он свое состояние. Заседателев слушал, насупившись. Желая поскорее, переменить тему разговора, Тымчик обрадовался приходу ординарца и без всякого перехода сказал, что уметь приготовить и подать пищу — самое древнейшее из, всех видов искусств. Бывает же так: обмолвится человек словом, не подумав, и сам же затем раскаивается. Услышав его пышную фразу, военком расценил ее по-своему и мигом выставил на стол бутылку водки. Ему бы уж выпить рюмку, а он опять невпопад:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78