Вряд ли кто-то до меня осмелился вломиться в Розовую комнату, особенно из выпускников. Наконец я нахожу поднос, помеченный «Св-Ст». На нем пять роз для Тамары Стаген, еще полдюжины для Эндрю Сворка и три для Барта Свортни. Не повезло парню с именем. А вот и одинокая роза для Джулиет Сихи; вокруг стебля изящно обернута записка: «Может, в следующем году, но вряд ли». «Может, в следующий раз, но вряд ли».
Одна из девушек осторожно приближается ко мне. Она ломает руки и выглядит полумертвой от страха.
— Гм… чем могу помочь?
Роза Джулиет тонкая и свежая, с изящным розовым румянцем. Лепестки закрыты. Она еще не расцвела.
— Мне нужны розы, — сообщаю я — Много роз.
Исправления и уточнения
Я выхожу из Розовой комнаты взвинченная и взбудораженная, как будто только что выпила три порции мокко-латте в кофейне в торговом центре. Я заменила единственную розу Джулиет на огромный букет — выложила сорок баксов за две дюжины роз — и добавила записку печатными буквами: «От тайного поклонника». Жаль, я не увижу, как она получит их. Уверена, это здорово поднимет ей настроение. Более того, уверена, что это все исправит. У нее будет больше роз, чем даже у Линдси Эджкомб. Представив, как Линдси выпучит глаза, когда поймет, что в этом году «Мисс больше всего валограмм» не она, а Джулиет Сиха, я громко фыркаю от смеха прямо посреди урока «Американской истории повышенной трудности». Все оборачиваются и пялятся, но мне плевать. Наверное, так ощущаешь себя под наркотиками: паришь над миром, все кажется новым, свежим и озаренным изнутри. Не считая будущей ломки и чувства вины. А то и тюремного заключения.
Когда мистер Тирни раздает внеплановую контрольную, я все двадцать минут рисую вокруг вопросов сердечки и воздушные шарики, а когда он подходит забрать работу, я улыбаюсь так ослепительно, что он вздрагивает, будто не привык к счастливым лицам.
Между уроками я прочесываю коридоры в поисках Кента. Понятия не имею, что скажу ему, когда увижу. Вообще-то я ничего не могу сказать. Он не знает, что две последние ночи мы провели вместе; обе ночи мы были так близко, что если бы один из нас выдохнул, все закончилось бы поцелуями — собственно, почти закончилось прошлой ночью. Но меня одолевает нестерпимое желание просто быть рядом, следить, как он занимается привычными делами: отбрасывает волосы с глаз, криво улыбается, шаркает нелепыми клетчатыми кроссовками, прячет руки в слишком длинные манжеты рубашки. Мое сердце подскакивает к горлу всякий раз, когда я замечаю чью-то размашистую походку или всклоченные каштановые волосы. Но всякий раз это оказывается кто-то другой, и с каждой ошибкой мое сердце возвращается на место.
По крайней мере, я точно встречу его на математике. После «Основ безопасности жизнедеятельности» я заглядываю в туалет и провожу три минуты до звонка перед зеркалом, не обращая внимания на болтовню десятиклассниц и изо всех сил стараясь не думать о скорой встрече лицом к лицу с мистером Даймлером. Живот как будто непрестанно катается на американских горках. Одновременно я жду, когда Джулиет получит розы, мечтаю о встрече с Кентом и испытываю разочарование. Вряд ли я выдержу сорок пять минут неизбежных ухмылок, подмигиваний и смешков мистера Даймлера. Надо забыть о его мокром противном языке у меня во рту.
— Вот потаскуха! — С этим возгласом из кабинки выходит одна из десятиклассниц, качая головой.
На миг мне мерещится, что она непостижимым образом прочла мои мысли и речь идет обо мне, но ее подруги разражаются смехом, и одна из них отвечает:
— Это точно. По слухам, она спала аж с тремя парнями из баскетбольной команды.
Все ясно: они обсуждают Анну Картулло. Дверца кабинки с каракулями Линдси открыта нараспашку. «АК = БШ». И ниже: «Возвращайся в свой трейлер, шлюшка».
— Нельзя верить всему, что слышите, — выпаливаю я.
Все три десятиклассницы немедленно затыкаются, уставившись на меня.
— Это правда. — Я смелею, встретив такую благодарную аудиторию, — Знаете, почему появляется большинство сплетен?
Девушки качают головами. Они стоят так близко друг к другу, что секунду я опасаюсь, как бы не стукнулись черепами.
— Потому что кому-то этого хочется.
Звенит звонок, и десятиклассницы бросаются к двери, будто их отпустили с урока. Я тоже собираюсь покинуть туалет, пройтись по коридору, спуститься по лестнице, повернуть направо и переступить порог класса математики. Но стоп. Из головы не выходит надпись на двери кабинки, смех Элли и упоминание о подражательницах. «АК = БШ». Полагаю, Линдси ничего такого не хотела. Жалкие четыре буквы, глупые и бессмысленные. Может, просто купила новый маркер и решила попробовать. В некотором роде было бы лучше, если бы она написала это нарочно. Было бы лучше, если бы она по-настоящему ненавидела Анну. Потому что это важно. Было важно.
Не боясь опоздать на математику, я смачиваю кусок бумажного полотенца, просто в качестве эксперимента, и провожу по надписи на двери кабинки. Не поддается. Но, начав, я уже не могу остановиться. Я заглядываю под раковину и достаю сухую железную мочалку и бутылку «Комета». Приходится цепляться за дверь одной рукой и со всей силы давить другой, отчаянно тереть; вскоре граффити немного светлеет, а еще через некоторое время буквы почти исчезают.
Мне становится настолько хорошо, что я отскребаю и оставшиеся две двери, хотя рука болит, мышцы сводит, и я уже начала немного потеть в своем топе, все это время мысленно проклиная Линдси за дурацкие выходки и перманентный маркер.
Покончив со всеми тремя кабинками, я распахиваю двери и смотрю на их отражение в зеркале: гладкие, чистые, безликие, какими и должны быть двери туалетных кабинок. Почему-то меня переполняет такая гордость и счастье, что я пускаюсь в пляс прямо здесь, выбивая дробь каблуками по плиточному полу. Я словно вернулась в прошлое и что-то исправила. Бог знает, как давно я не ощущала себя настолько живой, настолько способной что-либо сделать.
Мой макияж окончательно поплыл. Бисеринки пота блестят на лбу и переносице. Я плещу в лицо холодной водой и вытираюсь колючим бумажным полотенцем, после чего заново наношу тушь для ресниц и кремовые румяна оттенка «Лепесток розы» — наш с Линдси общий идол. Сердце бешено колотится в груди, отчасти от возбуждения, отчасти от беспокойства. Впереди обед, а это значит, что шоу начинается.
— Может, хватит? — Элоди наклоняется и прижимает мои пальцы, барабанящие по столу. — Так и рехнуться недолго.
— Ты что, подалась в рекси, Сэм?
Линдси указывает на мой сэндвич, который я едва погрызла по краям. «Рекси» — сокращение от «анорексички», хотя я всегда считала, что это больше напоминает собачью кличку.
— Вот что бывает с любительницами загадочного мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88