– Съездишь и чумазый, – откликнулся отец. – А наверху тебе делать нечего. Хватит, напрятал и нахватался там чего не надо!
– Про что это ты толкуешь-то? – скорчив изумленную гримасу, спросил я.
– Сам небось знаешь, про что я толкую, – отозвался отец. И рявкнул: – Ты почему не отправил материно письмо?
Я похолодел.
– Ну, чего молчишь? Или оглох?
– Какое письмо? – пролепетал я.
– Какое письмо? Какое письмо? – сморщившись в злобной насмешке, передразнил меня отец. – А ты брось придуряться-то. Небось получше моего знаешь, какое письмо. Которое мать дала тебе отправить в «Час домашней хозяйки», вот какое!
Я отшатнулся, чувствуя, что на лице у меня застыло паническое выражение, и пытаясь мгновенно сообразить, сколько моих преступлений им уже известно, если они обнаружили матушкино письмо.
– Я же ей говорил, что я его послал!
– Черта лысого ты послал! Оно у тебя в сундуке. А тебе его дали, чтобы послать, растреклятый ты лентяй!
Я немножко приободрился, надеясь, что отец припишет все только моему лентяйству, и с подчеркнутой беспечностью сказал:
– Да послал я его. А в ящике был черновик.
– Какой еще растреклятый черновик? Это материно письмо. И не мог ты его послать, раз оно валяется у тебя в сундуке!
Я спустился на одну ступеньку, чтобы подойти к отцу поближе, и сказал ему нарочито спокойным, растолковывающим тоном:
– В мамином письме было очень много ошибок. Понимаешь? Ну, и я подумал, что если я его перепишу – перепишу без ошибок, – то к нему отнесутся внимательней, вот и все.
– А кто тебя просил его переписывать? И кто тебя просил его вскрывать? Ты бы лучше научился держать свои вороватые руки подальше от чужих вещей. Понял? И скажи-ка мне заодно, откуда у тебя столько календарей?
– Каких календарей?
Этот вопрос вырвался у меня автоматически – так дергается нога, когда невропатолог стукает человека по колену своим молоточком. У меня просто не было времени, чтобы придумать какой-нибудь запутанный ответ или убедительно соврать. Отец глубоко вздохнул и принялся теребить размочаленный ремень на брюках.
– Ты у меня допереспрашиваешься, голубчик, я тебе устрою растреклятую жизнь, – процедил он. – Какие календари! Знаешь небось, какие! Ты не думай, что я не толковал с советником Граббери, потому что я толковал. Он мне все про тебя рассказал. А ты меня выставил на треклятое посмешище, потому что за все хватаешься своими вороватыми ручищами. Где мой разводной ключ из гаража? Тоже небось начнешь спрашивать, какой?
– Ничего я не начну спрашивать! Ты сам-то подумай – ну на кой мне твой разводной ключ?
– А на кой тебе две сотни ихних растреклятых календарей? И на кой тебе растреклятые гробовые таблички? Ты просто повредился в уме, вот и весь сказ.
Я понял, что меня может спасти только ярость.
– Еще бы не повредиться! – заорал я, спустившись в холл и подступая к отцу вплотную. – Я не хотел работать у Граббери с Крабраком, а ты меня заставил. Ты заставил – ты во всем и виноват!
– А ты у меня доорешься, растреклятый щенок! – зарычал отец. – Я тебе враз язык-то оторву!
– Господи, спаси и помилуй, – пробормотал я, машинально закрывая рот,
– Лучше пусть бы он уму-разуму тебя поучил, – сказал отец. – А то, вишь, спаси его и помилуй, ровно растреклятую молодую девицу. – Отец уже остывал, как изъярившийся дотла вулкан. Я сел на ступеньку и обхватил голову руками, чтобы он пожалел меня, несчастненького, и ушел. Он и повернулся уходить, но напоследок проворчал: – Может, хоть мать добьется от тебя какого-никакого толку. И не вздумай орать на нее, как ты на меня орал, а то я повыбью из тебя эту растреклятую дурь. – Он подошел к двери в гостиную, взялся за ручку и принялся вертеть ее туда-сюда, придумывая, как бы закончить разговор нормальным тоном, без крика. Я попытался ему помочь.
– Говорил ведь я тебе, что не хочу работать у Крабрака и Граббери.
– Да ты, нигде не хочешь работать, – отозвался отец. – Тебе бы в самый раз до смерти сидеть на моем горбу. Скажешь, нет?
– Конечно, нет. Я и сам заработаю себе на жизнь.
– Это как же?
– Комические пьесы буду писать, – невнятно пробурчал я.
– Пьесы можно вечером писать, а днем надо работать, – сказал отец. – Кто, по-твоему, займется нашим растреклятым семейным делом, когда меня не будет? Ты об этом-то подумал? – Он ткнул большим пальцем в сторону гаража, и мне пришла на ум наша с Артуром сценка насчет семейного бизнеса Иосии Блудена. Но пойми же, отец, у каждого человека свое призвание, вспомнил я. А вслух сказал:
– Ты же двадцать раз говорил, что не нуждаешься в моей помощи.
– Потому что ты лентяйничал, – отпарировал отец. – И я, как проклятый, управлялся один. Ведь кто-то должен содержать семью.
Отец, посмотри в окно. К нашему дому приближаются какие-то люди.
– Ну, ты же еще не собираешься на покой, верно? – с натужной шутливостью сказал я. Отец неприязненно поморщился и ушел в гостиную. Когда дверь закрылась, я встал со ступеньки и поднялся наверх.
– Да держись подальше от бабушкиной спальни, понял? – ядовито крикнул из гостиной отец.
Я на цыпочках вошел в свою комнату и сразу бросился к Уголовному сейфу, убеждая себя, что тревога была ложной. Но сейф явно открывали: он стоял, небрежно и косо полузадвинутый под кровать, и марки на его крышке не было. С невольным облегчением подумав, что теперь мне нечего скрывать от предков, я выдвинул сейф на середину комнаты, открыл крышку и заглянул внутрь. Календари лежали на месте, но кто-то в них рылся. Матушкино письмо исчезло. Я пошарил под календарями рукой – до пачки счетов, которые отец поручал мне отсылать клиентам, предки, видимо, не добрались. Торопливо разворошив календари, я первым делом взял счета и сунул их в карман. Открытки от Лиз и «Рассказы для мужчин» предки не тронули, а в письмах Ведьмы, похоже, рылись. Я бегло просмотрел их и безжалостно испепелил из огнемета всю эту сладкую Ведьмину бестолковщину, а заодно уж и саму Ведьму.
А потом, сидя на кровати, попытался представить себе, как мой амброзийский отец приглашает меня в библиотеку для откровенного мужского разговора. Но из этого у меня ничего не получилось, и тогда, заглянувши мысленно в свое будущее, я увидел себя – совершенно ясно увидел – на городском вокзале, сел в лондонский поезд, доехал до Лондона, зашел к Бобби Буму, договорился с ним о совместной работе и отправился обедать бобами в томатном соусе. Тут я снова вынул бумажник и пересчитал деньги – у меня осталось восемь фунтов двадцать семь шиллингов.
Я достал из кармана Бумово письмо, разгладил его на колене и прочитал – в сотый, наверно, раз. Дойдя до слов Однако несколько парней регулярно присылают мне свои произведения , я вскочил, вытащил из-под комода наш старый чемодан и вывалил оттуда стопку покрывал да несколько джемперов, которые мама хранила там в полиэтиленовых пакетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52