король принял бы меры, а рекомый Бетизак был бы далек от обвинений в упущениях, что лежат на нем ныне и обличают его вину.
Это было чудовищно нелепо. У к о р и т ь герцога Беррийского? а почему бы не пнуть голой ногой межевой камень?… Д о н е с т и королю на своего сеньора и благодетеля?! К о р о л ь примет меры? но какие?и не лучше ли обойтись без них?.. И тем не менее собрание молчало. Возразить мэтру Роже Грезийону не решался никто. А он тем временем предъявил обвиняемому новые расписки на сумму в три миллиона франков, требуя отчитаться и по ним.
Однако Бетизак не казался ни смущенным, ни испуганным.
— Монсеньоры, я просто не могу этого знать, ибо не в моей власти распоряжаться содержимым казны. Дело казначея — пополнять ее, но не расходовать… и кому, как не мэтру Грезийону, знать об этом. Я знаю, что большие суммы были затрачены на строительство и укрепление замков и отелей, в том числе и на тот, в коем соизволил остановиться добрый наш король; также покупались земли у графа Булонского и графа Д Эстамп, и драгоценные камни…
— Все это очень складно, Бетизак, — снова вмешался Грезийон, — как это говорят у вас в Безье? легко идти пешком, когда держишь коня за уздечку. Вы ведь тоже получали за свои труды и услуги, не так ли? Судя по этим распискам, в ваш карман попало сто тысяч франков!..
— То, что я получал от герцога Беррийского, он сам соблаговолил мне пожаловать, — все так же спокойно ответил Бетизак, — ибо он желает, чтобы его люди были богатыми и не впадали в искушение обогатиться самостоятельно.
Однако Грезийон не дрогнул. Он с преувеличенным негодованием воздел руки и воскликнул:
— Ох, Бетизак, Бетизак! Не дело ты говоришь. Богатство не впрок, коль оно досталось темными путями. Придется тебе вернуться в тюрьму, а мы — тут он выразительно глянул на главного бальи — мы посоветуемся обо всем и доложим его величеству, на справедливость и милосердие коего тебе надобно уповать.
— Да не оставит меня Господь, монсеньоры, — Бетизак отвесил общий поклон и в сопровождении стражи вышел из залы совета.
…Была бы зима хороша,
И пели свирелями вьюги,
Когда б не томилась душа
Тоской по далекой подруге.
Как холодно спать одному!
Что есть еще хуже на свете?
Я крепко тебя обниму,
Мы стужи вдвоем не заметим…
Пейре Бетизак очень любил эту песню; он услышал ее несколько лет назад на летней ярмарке от одного жонглера-немца. И сейчас, сидя на широкой деревянной скамье, служившей и постелью, и креслом, он тихо напевал ее задушевно-грустный мотив. За узким зарешеченным окошком с надрывным воем проносился ветер, вьюга не унималась уже вторые сутки; к счастью, Бетизаку оставили и зимний, подбитый мехом плащ, и теплое сюрко с капюшоном, да и камера его, не в пример подвальным помещениям для всякого сброда, хоть и скудно, но отапливалась, поскольку предназначалась все-таки для высокопоставленных заключенных. Вот только крысы никаких привилегий признавать не желали, и с одинаковой наглостью шныряли повсюду. Пожалуй, уже бывший казначей терпеть не мог этих тварей, но понимал, что в этих стенах вряд ли кто-нибудь станет вести с ними такую же беспощадную войну, как он сам у себя дома. Поэтому он поднял с полу большую охапку свежей соломы, принесенной снулым тюремщиком для устилки пола, устроил из нее нечто вроде подушки под спину, со вздохом поджал под себя ноги и постарался устроиться поудобнее. Спать не хотелось, размышлять и тревожиться — тоже.
Бетизак вспоминал.
Этот год с самого начала был неудачным, так что этот арест, и, скорее всего, последующая за ним бессрочная опала были вполне закономерным продолжением череды неудач и промахов. Расстроившаяся женитьба; постоянные, бесплодные споры с герцогом, и одна весьма крупная ссора, последовавшая после того, как Жан Беррийский по совету каких-то многомудрых (многомудных, как сказал бы Поль Лимбург) докторов решил одним махом поправить душевное здоровье своего венценосного племянника и (из наилучших побуждений, видит Бог!) подстроил ему в поздний час нападение дюжины весьма натурально ряженых чертей… короля только к утру удалось привести в чувство, после чего он надолго погрузился в свое невнятно бормочущее безумие; безуспешные попытки наладить расшатанное поборами хозяйство города и подвластных ему территорий… А как хорошо все начиналось, сколь многим поманила его Фортуна!..
…Алиенора была единственной дочерью барона ла Рош-Розе, владевшего обширными землями к югу от Безье. Барон слыл изрядным чудаком, не в меру увлекался астрологией и метафизикой, и делам управления поместьем предпочитал составление гороскопов, похожих на бред спятившего геометра. Он рано овдовел и воспитанием Алиеноры занималась его сестра, Аделаида Буасоне, жена богатого юриста; в ее доме Пейре Бетизак, приглашенный на какой-то из семейных праздников, и встретился со своей будущей возлюбленной.
Она была хороша особенной, тонкой красотой: жемчужно-бледная кожа, изящные черты лица, невинные темно-голубые глаза, и удивительно светлые, почти серебристые волосы… и при всем этом она отнюдь не казалась бесцветной, ибо природа наградила ее приветливым, веселым нравом, приятно-звонким смехом и — в придачу — двумя очаровательными родинками на левой щеке.
Их первая беседа была настолько забавна, что, вспоминая ее, Бетизак улыбался даже в тюрьме. Алиенора сидела за вышиванием, он, стоя рядом, заглядывал ей за плечо, а рядом тетушка Аделаида громогласно делилась с женой бальи Гранмона рецептом приготовления рагу из зайца.
— Скажите, Алиенора, сердце какого рыцаря вы столь безжалостно пронзаете иголкой?
— Это рыцарь Тристан… уколы моей иголки должны казаться ему нежными прикосновениями, по сравнению с теми ранами, что нанесла ему Госпожа Любовь…
— Моя дорогая Маргарита, главное — не мойте его, а сразу швыряйте на угли да обжарьте хорошенько! Потом порежьте на куски и бросайте в горшок вместе с луком и кабаньим салом, и снова на огонь, да мешайте хорошенько.
— …Конечно, любовный напиток лишил их разума, отведав его, они утратили власть над собой. Как вы думаете, это оправдывает их?
— Нет, я так не думаю.
— Почему же?
— Да потому что не было никакого любовного напитка, Алиенора. Истинная любовь не нуждается в ухищрениях и приворотах. Волшебство было в глазах Изольды, в блеске ее волос, в прикосновении рук… и сердце Тристана наполнилось им подобно драгоценному кубку. Их оправданием была Любовь…
— Затем, Маргарита, поджарьте хлеб — да смотрите, чтоб непременно до румяной корочки! — и залейте его бульоном из горшка, и не забудьте добавить толику доброго вина! А теперь пряности… так-так, ага: имбирь, гвоздика, мускатный орех, корица и столько же стручкового перца, и все это разведите в уксусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Это было чудовищно нелепо. У к о р и т ь герцога Беррийского? а почему бы не пнуть голой ногой межевой камень?… Д о н е с т и королю на своего сеньора и благодетеля?! К о р о л ь примет меры? но какие?и не лучше ли обойтись без них?.. И тем не менее собрание молчало. Возразить мэтру Роже Грезийону не решался никто. А он тем временем предъявил обвиняемому новые расписки на сумму в три миллиона франков, требуя отчитаться и по ним.
Однако Бетизак не казался ни смущенным, ни испуганным.
— Монсеньоры, я просто не могу этого знать, ибо не в моей власти распоряжаться содержимым казны. Дело казначея — пополнять ее, но не расходовать… и кому, как не мэтру Грезийону, знать об этом. Я знаю, что большие суммы были затрачены на строительство и укрепление замков и отелей, в том числе и на тот, в коем соизволил остановиться добрый наш король; также покупались земли у графа Булонского и графа Д Эстамп, и драгоценные камни…
— Все это очень складно, Бетизак, — снова вмешался Грезийон, — как это говорят у вас в Безье? легко идти пешком, когда держишь коня за уздечку. Вы ведь тоже получали за свои труды и услуги, не так ли? Судя по этим распискам, в ваш карман попало сто тысяч франков!..
— То, что я получал от герцога Беррийского, он сам соблаговолил мне пожаловать, — все так же спокойно ответил Бетизак, — ибо он желает, чтобы его люди были богатыми и не впадали в искушение обогатиться самостоятельно.
Однако Грезийон не дрогнул. Он с преувеличенным негодованием воздел руки и воскликнул:
— Ох, Бетизак, Бетизак! Не дело ты говоришь. Богатство не впрок, коль оно досталось темными путями. Придется тебе вернуться в тюрьму, а мы — тут он выразительно глянул на главного бальи — мы посоветуемся обо всем и доложим его величеству, на справедливость и милосердие коего тебе надобно уповать.
— Да не оставит меня Господь, монсеньоры, — Бетизак отвесил общий поклон и в сопровождении стражи вышел из залы совета.
…Была бы зима хороша,
И пели свирелями вьюги,
Когда б не томилась душа
Тоской по далекой подруге.
Как холодно спать одному!
Что есть еще хуже на свете?
Я крепко тебя обниму,
Мы стужи вдвоем не заметим…
Пейре Бетизак очень любил эту песню; он услышал ее несколько лет назад на летней ярмарке от одного жонглера-немца. И сейчас, сидя на широкой деревянной скамье, служившей и постелью, и креслом, он тихо напевал ее задушевно-грустный мотив. За узким зарешеченным окошком с надрывным воем проносился ветер, вьюга не унималась уже вторые сутки; к счастью, Бетизаку оставили и зимний, подбитый мехом плащ, и теплое сюрко с капюшоном, да и камера его, не в пример подвальным помещениям для всякого сброда, хоть и скудно, но отапливалась, поскольку предназначалась все-таки для высокопоставленных заключенных. Вот только крысы никаких привилегий признавать не желали, и с одинаковой наглостью шныряли повсюду. Пожалуй, уже бывший казначей терпеть не мог этих тварей, но понимал, что в этих стенах вряд ли кто-нибудь станет вести с ними такую же беспощадную войну, как он сам у себя дома. Поэтому он поднял с полу большую охапку свежей соломы, принесенной снулым тюремщиком для устилки пола, устроил из нее нечто вроде подушки под спину, со вздохом поджал под себя ноги и постарался устроиться поудобнее. Спать не хотелось, размышлять и тревожиться — тоже.
Бетизак вспоминал.
Этот год с самого начала был неудачным, так что этот арест, и, скорее всего, последующая за ним бессрочная опала были вполне закономерным продолжением череды неудач и промахов. Расстроившаяся женитьба; постоянные, бесплодные споры с герцогом, и одна весьма крупная ссора, последовавшая после того, как Жан Беррийский по совету каких-то многомудрых (многомудных, как сказал бы Поль Лимбург) докторов решил одним махом поправить душевное здоровье своего венценосного племянника и (из наилучших побуждений, видит Бог!) подстроил ему в поздний час нападение дюжины весьма натурально ряженых чертей… короля только к утру удалось привести в чувство, после чего он надолго погрузился в свое невнятно бормочущее безумие; безуспешные попытки наладить расшатанное поборами хозяйство города и подвластных ему территорий… А как хорошо все начиналось, сколь многим поманила его Фортуна!..
…Алиенора была единственной дочерью барона ла Рош-Розе, владевшего обширными землями к югу от Безье. Барон слыл изрядным чудаком, не в меру увлекался астрологией и метафизикой, и делам управления поместьем предпочитал составление гороскопов, похожих на бред спятившего геометра. Он рано овдовел и воспитанием Алиеноры занималась его сестра, Аделаида Буасоне, жена богатого юриста; в ее доме Пейре Бетизак, приглашенный на какой-то из семейных праздников, и встретился со своей будущей возлюбленной.
Она была хороша особенной, тонкой красотой: жемчужно-бледная кожа, изящные черты лица, невинные темно-голубые глаза, и удивительно светлые, почти серебристые волосы… и при всем этом она отнюдь не казалась бесцветной, ибо природа наградила ее приветливым, веселым нравом, приятно-звонким смехом и — в придачу — двумя очаровательными родинками на левой щеке.
Их первая беседа была настолько забавна, что, вспоминая ее, Бетизак улыбался даже в тюрьме. Алиенора сидела за вышиванием, он, стоя рядом, заглядывал ей за плечо, а рядом тетушка Аделаида громогласно делилась с женой бальи Гранмона рецептом приготовления рагу из зайца.
— Скажите, Алиенора, сердце какого рыцаря вы столь безжалостно пронзаете иголкой?
— Это рыцарь Тристан… уколы моей иголки должны казаться ему нежными прикосновениями, по сравнению с теми ранами, что нанесла ему Госпожа Любовь…
— Моя дорогая Маргарита, главное — не мойте его, а сразу швыряйте на угли да обжарьте хорошенько! Потом порежьте на куски и бросайте в горшок вместе с луком и кабаньим салом, и снова на огонь, да мешайте хорошенько.
— …Конечно, любовный напиток лишил их разума, отведав его, они утратили власть над собой. Как вы думаете, это оправдывает их?
— Нет, я так не думаю.
— Почему же?
— Да потому что не было никакого любовного напитка, Алиенора. Истинная любовь не нуждается в ухищрениях и приворотах. Волшебство было в глазах Изольды, в блеске ее волос, в прикосновении рук… и сердце Тристана наполнилось им подобно драгоценному кубку. Их оправданием была Любовь…
— Затем, Маргарита, поджарьте хлеб — да смотрите, чтоб непременно до румяной корочки! — и залейте его бульоном из горшка, и не забудьте добавить толику доброго вина! А теперь пряности… так-так, ага: имбирь, гвоздика, мускатный орех, корица и столько же стручкового перца, и все это разведите в уксусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27