Вот как он собирался поступить; но, глядя на монету и семечки, вдруг почувствовал, что заготовленные слова будто застряли в горле. Квак гадал на семечках и монете много раз, но ничего подобного тому, что творилось с ним сейчас, не испытывал никогда в жизни. Сейчас он больше не видел никого и ничего, кроме простёршегося на снегу узора; уши его наполнились рокотом, растворяющим все прочие звуки, и Квак остался наедине с голосом своей души и этими чёрными семечками, движущимися в бездвижном танце своих таинственных перемен.
– Вы разорвали круг, – промолвил он. – И открыли прямую дорогу великой силе. Следуйте ей.
– Куда? – спросил отец.
Квак провёл линию на снегу, соединяя семечко за семечком в единую цепь. Лапа его взвилась и опустилась.
– В глубины и на высоты, – сказал он. – Но самое дно, как ни странно, близко к вершине. – Он помолчал и добавил: – Дальняя дорога. И очень тяжёлая.
– Но куда она нас приведёт? – спросил сын.
Гадальщик вгляделся в чёрные точки семян, и в золотых глазах его разверзлась бездна. В отверстии рваной перчатки блеснула ярко-жёлтым вздувшаяся гортань. И весь он в свете звезд внезапно показался огромным и неприступным; и голосом, словно идущим откуда-то из дальней дали, изрёк:
– Вниз – во мраке лета, ввысь – при зимнем свете. Прыжок – к: мученью, полёт – в крушенье. Всё, что рассеялось, собрано вновь. Враг, от которого вы спасётесь в начале, будет ждать вас в конце.
– Одним словом, особо надеяться не на что, – заключил мышонок-отец. – А не могли бы вы рассказать поподробнее?
– Нет, – отрезал Квак. – Я даже не понимаю, чего это я тут наговорил.
Теперь, когда все эти странные слова наконец из него выскочили, Квак будто сдулся и сразу занервничал, не находя себе места. Внезапно стало тихо-тихо. Вспышка полыхнувшего внизу костра выхватила из тьмы чёрные силуэты – крысу, лягушку и мышонка с отцом, застывших на склоне горы из консервных банок.
– Пошли, – сказал Ральфи и вдруг задрожал, как будто только сейчас почуял холод. – Потопали, куда собирались.
Он завёл отца и двинулся вслед за мышатами прочь со свалки, в окутанные тьмою поля. А Квак, подобрав монету и семечки, стоял и смотрел им вслед, пока все трое не скрылись из виду.
Дряхлые заводные игрушки из фуражирского отряда всё так же безмолвно лежали и стояли в баночной аллее, а их хозяин рассеяно прохаживался между ними в плену орехово-паточных грёз. Небо снова заволокло тучами, и как только звёзды спрятались, Крысьему Хвату полегчало. Окинув самодовольным взглядом свалку и встающее за мусорными горами зарево, он втянул носом дым. Затем, напевая что-то вполголоса, прошёл между рядами своих бессловесных рабов и направился за той заводяшкой, о которой толковал Ральфи.
Она нашлась у самого шоссе, рядом с обломками раскладного столика для бриджа. Пурпуровый чепец потерялся, серый плюш почернел от гнили, но даже и теперь, лишившись в придачу глаза и уха, слониха нерушимо хранила своё монументальное величие.
Сколько же она претерпела! Её, мнившую себя великосветской дамой, продали, как простую игрушку, а леди и джентльмены в кукольном доме не удосужились даже головы поднять от своих чашечек! Хуже того, сам дом – собственный её дом, как она была свято уверена, – отняли у неё так внезапно и грубо, что несчастная и сообразить, что к чему, не успела: папиросная бумага сомкнулась над её головой – и привычный мир исчез навсегда, а на смену ему пришла суровая правда жизни.
Слониху принесли в дом куда роскошнее того, на прилавке, – ив этом доме она вкусила судьбу игрушки сполна. Её пачкали вареньем; её трепала собака; на неё садились; её роняли. Её заставляли возить тележки; в неё стреляли из игрушечной пушки; её забывали под дождём, отчего механизм быстро заржавел – и её выбросили. Но слониха вынесла и это, и неугасимый огонь духа пылал под её жестяной шкурой по-прежнему. В один прекрасный день справедливость восторжествует – это она знала твёрдо, а там хоть трава не расти. Только ради этого слониха и жила – ради того дня, когда она вновь прошествует под окнами своего особняка, покачивая хоботом, и вернётся к достойной жизни, ей предназначенной. Но сперва предстояло вытерпеть встречу с крысой – и продержаться так же стойко, как она до сих пор держалась перед лицом всех невзгод.
– Добрый вечер, мадам! – приветствовал её Крысий Хват. – Чувствуем себя совсем изношенной и брошенной на произвол судьбы? Чахнем одна-одинёшенька в холодной пустыне жизни? Какая жалость!
Слониха не ответила.
– Не падайте духом! – ободрил её Крысий Хват. – Держитесь! Помощь идёт!
Слониха упорно молчала.
– А что, собственно, мешает вам говорить? – полюбопытствовал Крысий Хват. – Часы на городской башне отсюда слышно, и полночь давно миновала.
– Мы друг другу не представлены, – шепнула она так тихо, словно пыталась внушить пришельцу, что на самом деле говорит вовсе не она.
– Ну, это дело поправимое, – сказал Крысий Хват. – Мы непременно будем представлены. Более того, мы с вами близко подружимся. И, смею добавить, тесно сработаемся. – Он взялся было за ключик в спине слонихи, но тот не поворачивался. Туго взведённую пружину покрывала густая ржавчина. – Даже и представить себе не могу лучшего представления, – продолжал Крысий Хват, – чем разобрать вас на части и починить, чтобы вы смогли на меня работать.
Он извлёк из складок халата ржавый консервный нож и поддел скреплявшие слониху застёжки.
– Ничего добавить не желаете, мадам? – осведомился он, разнимая половинки её жестяного тела. – Хоть бы поздоровались, что ли.
Но слониха молчала: она лишилась чувств.
Небо уже начинало бледнеть и утренняя свежесть разливалась в воздухе, когда Ральфи и мышонок с отцом вышли из перелеска по тропе к Луговой Кладовке Взаимопомощи – подземному банку на берегу ручья. Снег вокруг пестрел следами, ведущими ко входу в Кладовку – норе между корнями огромного явора.
Внутри было зябко, дремотно и сумрачно; на земляных стенах искрились иней и слюда, но сальные светильники в желудёвых шапочках, казалось, лишь отбрасывали тени. Сонный кассир-бурундук, пересчитывающий семечки, поднял голову на звук шагов. Дотолкав сына до камня, заменявшего бурундуку конторку, мышонок-отец топтался на месте, пока пружина не раскрутилась до конца. Бурундук заметил прицепленный им на руки бумажный мешок, взглянул на Ральфи – и задней лапой потянулся к ветке тревоги.
– Гм… да? – пробормотал он. – Чем могу помочь?
Ральфи прищурился, опасливо вглядываясь в полумрак, но никакой охраны не увидел – и все наставления Крысьего Хвата вылетели у него из головы в один миг.
– Цыц! – рявкнул он, ощерясь и сверкнув зубами. – Это ограбление! Веди меня в хранилище!
– Гм… слушаюсь, сэр, – промямлил бурундук, наступая на ветку тревоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46