Однако волосатый спал, и
какие б кошмары не грезились ему в колдовском забытьи,
пробудиться по своей воле он, видимо, не мог.
Тоиланна откинул крышку с одного из свободных
саркофагов, солдаты подвели к нему Конана, разом сдернули
петли и толкнули его внутрь. Жесткое ложе обожгло холодом
нагую спину и босые ноги, ибо иной одежды, кроме коротких
туранских шароваров да мягкого кушака, у киммерийца не
имелось. Таким он покинул палубу гибнущего "Ильбарса" и
таким лег в этот алмазный гроб. Но теперь у него не было
даже кинжала.
Вспомнив про свой клинок с витой серебряной рукоятью,
что висел сейчас у пояса мага, Конан встрепенулся и
пробормотал:
- Ты, крючконосый! Украл мой нож, так? Отдай!
- Зачем тебе?
- Я не усну, если рядом не будет оружия.
- Уснешь! Все засыпают, и ты уснешь, поганое семя! -
Глаза мага зловеще сверкнули.
- Отдай кинжал, - повторил Конан. - Здесь нет ни
циновки, ни ковра, так я положу его под голову. Будет
вместо подушки.
Но Тоиланна не собирался вступать с ним в спор и с
лязгом задвинул крышку. Конан тут же вцепился крепкими
пальцами в плечо, царапая кожу. Кинжал выпросить ему не
удалось, и он не мог нанести рану посерьезней, которая не
дала бы ему уснуть, но боль от царапин тоже казалась весьма
заметной. Прислушиваясь к ней, он начал размышлять о
несчастливом морском походе, закончившемся для "Ильбарса" в
каменных драконьих челюстях. Три туранские галеры, -
"Ильбарс", "Ксапур" и "Ветер Акита" были посланы к
Жемчужным Островам за данью, которую обычно переправлял в
столицу властитель Шандарата, вассал туранского владыки. Но
советники Илдиза полагали, что не весь драгоценный жемчуг
попадает в аграпурские сокровищницы, и потому три боевые
галеры с отборными солдатами были посланы на север. В этом
походе можно было обогатиться, и Конан, как остальные Синие
Тюрбаны, полагал, что ему привалила удача.
И чем же все кончилось? Его изловили, как куропатку, и
запихнули в стеклянный гроб! А остальные - и гребцы, и
моряки, и воины - уже покоятся на дне морском...
Он стал вспоминать всех поименно, начиная с Кер
Вардана, шкипера, и Дайлассема Айя, командовавшего
полусотней солдат, что плыли на "Ильбарсе". Прозвища своих
соратников и матросов он знал, а вот с подневольными
гребцами дело обстояло хуже - у них, по большей части, не
было ни кличек, ни имен. Тогда Конан начал представлять их
лица, и вскоре ему показалось, что он сидит на гребной
палубе вместе с невольниками, что под ним жесткая и мокрая
скамья, а в руках его весло. Затем киммериец услышал мерные
удары барабана, задававшие темп гребли, и навалился на
рукоять. Толстая, отполированная прикосновениями
человеческих пальцев, она ходила в его ладонях взад-вперед,
взад-вперед; он ощущал упругое сопротивление волны, но не
слышал ни завывания урагана, ни хриплых вздохов гребцов, ни
окриков надсмотрщика; лишь барабанный грохот бил и бил в
уши, призывая поторопиться. Грести с каждым мгновением
становилось все тяжелей, но он знал, что останавливаться
нельзя, и со всей силой наваливался на рукоятку.
Так продолжалось долго; быть может, целую вечность
Конан просидел на скамье, не удивляясь, как он, воин,
попал сюда. Голова была пустой, свободной от воспоминаний,
страхов, недоумения, гнева, и знал он лишь об одном: надо
грести. И греб! Греб так, словно от этого зависела его
жизнь.
Что-то лязгнуло, Конан открыл глаза и увидел руки
Тоиланны, сдвигавшие крышку. Потом лицо грондарского
чародея нависло над ним: крючковатый нос, безволосый череп,
огромные водянистые глаза, торжествующая ухмылка на губах.
- А говорил, что не уснешь! - Тоиланна глядел на него с
насмешкой. - Нет, киммерийский пес, в моих саркофагах спят
все! Спят, подчиняясь моей воле!
Повинуясь жесту колдуна, солдаты вытащили Конана из
алмазного гроба. Он едва мог стоять на ногах; в груди его
бушевала ярость, отвращение и стыд. Расцарапанное плечо
горело, но этой боли он не замечал - позор жег сильнее.
Чары проклятого колдуна сломили его волю!
Тем не менее он постарался успокоиться. Если план его
провалился, если он не сумел подчинить своей воле воздушный
корабль, надо было придумать что-то другое. Мысль же его
нуждалась в начальной искре и в топливе; чем больше он
узнает о грондарцах и колдовском судне, там вероятней, что
некая хитрость или уловка приведут к успеху.
Он огляделся. Рассвет окрасил розовым хрустальный стены
башенки и саркофаги, в одном из коих уже лежал Хадр Ти;
колонная меж тремя гробами по-прежнему пульсировала
голубоватый огнем, и теперь Конан знал, что каждый всплеск
магического пламени означал удар незримого весла - каплю
силы, отнятую у распростертого в саркофаге человека. Так,
понемногу, опустошался сосуд жизни, дарованный светлым
Митрой; она вытекала капля за каплей и уходила, словно вода
в песок... Прав был проклятый грондарский колдун!
Солдаты поволокли Конана к лестнице. Внизу все так же
торчали шестеро стражей - возможно, других, чем прошлой
ночью; их бледные лица казались Конану неразличимыми. Он
миновал полку с винными флягами, задев ее боком, покосился
на троицу воинов, сидевших у стола с крошечными бокалами в
руках, снова удивившись тому, сколько они малы. Охранники
тянули его дальше, на палубу, которая была пустынна, и к
темному провалу люка, ведущего в трюм. Ковыляя мимо
высокого фальшборта, Конан успел бросить взгляд вниз. Там,
под неподвижно распростертыми крыльями корабля, колыхалось
облачное море, серовато-белое и текучее, какой никогда не
бывает поверхность воды. Сизых волн Вилайета он не
рассмотрел; судно грондарцев парило на огромной высоте, и
под ним, возможно, находились уже не морские воды, в твердь
земная.
Его запихнули в клетку напротив косматого Арргха,
сунули поднос с едой и задвинули засовы. Учуяв запах пищи,
Конан понял, что голоден; поглядев на нее, решил, что
голоден смертельно. Куда сильней, чем вчерашним утром! Он с
жадностью вцепился в мясо и начал рвать его огромными
кусками, почти не разжевывая и проглатывая с волчьей
жадностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13