Веди себя так и дальше.
– Не дразни меня, дедушка, – ответил парень спокойно, почти доброжелательно, словно и вправду был внуком Феликса. Он вылез из машины и широкими шагами пошел к дому. Мы поспешили вслед.
Дом представлял собой кошмарное сооружение из бетона и желтого кирпича под «старинный замок». Он почти скрывался за деревьями, вокруг была большая огороженная территория. Мы остановились в некоем подобии вымощенного плиткой патио. Ни одной живой души не было видно, кроме собак, запертых в вольерах из металлической сетки. Их было не меньше дюжины, и они принялись лаять как оглашенные.
Наш бандит направился прямиком к самому большому вольеру, который примыкал к торцу дома. Потом поднес ко рту свисток, который на цепочке висел у него на шее, и два раза свистнул. Собаки немедленно успокоились. Поджали хвосты, направились в дальний угол вольера и сели как паиньки. Верзила открыл дверцу.
– Прошу.
– Сюда? – спросил Адриан, глядя на угомонившихся зверюг.
– Они тихие, как ягнята. Ту, что справа, я выкармливал из соски.
Мы гуськом вошли в вольер и подошли к дальней стене. Там юный верзила вытащил несколько кирпичей, и перед нами оказалась потайная дверца. За нею оказалась другая дверь, запертая на щеколду, а дальше – вполне нормальная комната с дощатым полом, столом, стульями и тремя внутренними дверями. За столом играли в карты трое головорезов среднего возраста с наводящими на неприятные мысли лицами. Все они были без пиджаков, так что пистолеты мы увидели сразу. Они совсем не походили на левых экстремистов – скорее напоминали киношных гангстеров. Увидев нас, старший из них, лысый, встал. У него были желтые, гнилые зубы.
– Это наша посылка? – спросил он, указывая на нас подбородком.
Наш бандит промолчал и только указал на меня пальцем с чудовищно грязным ногтем.
– Само собой, – сказал он. – На японских туристов они не тянут.
– Повидаться с мужем пусть идет она одна. Остальные подождут здесь.
Я поторопилась заговорить, пока Феликс не устроил тут перестрелку.
– Хорошо. Ждите меня здесь.
Головорез с гнилыми зубами направился к той из дверей, на которой был замок Он вытащил ключ из кармана, открыл дверь и впустил меня. Я слышала, как он запер замок за моей спиной.
– Лусия…
Рамон похудел, волосы были всклокочены. На нем была дешевая пижама и шлепанцы. Бледный, дрожащий, он стоял посреди комнаты. Бедный Рамон. Я подбежала к нему, мы обнялись. Мой муж прошептал мне на ухо:
– Спасибо, что приехала. Спасибо, что приехала.
– Ты как?
– Нормально. Плохо. Нет, хорошо. Не волнуйся.
Мы сели на кровать – в комнате стояла кровать, – и я взяла его руки в свои. На левой прискорбно не хватало мизинца. Культя зажила хорошо, но еще была нежно-розовой. Подавляя слезы, я погладила четыре оставшихся пальца.
– Ах, Рамон, Рамон… Во что ты ввязался?
– Я не могу объяснить тебе все. Не могу. Меня шантажировали. Мне пришлось это сделать. Они угрожали убить меня, не пощадили бы и тебя. У меня не было другого выхода.
Я смотрела на него, не веря себе самой – он казался таким искренним. Может, судья ошибалась насчет Рамона? В конце концов, сказала же она, что в его истории еще много непроясненных моментов. Я огляделась: мы находились в маленькой комнате без окон, но вполне комфортабельной – там был диван, полка с книгами и телевизор.
– Почему тебя не выпускают, ведь мы же заплатили?
– Потому что я их знаю, я их видел. Или потому что хотят меня использовать как заложника. Откуда мне знать? Правда, вчера мне сказали, что отпустят. Видимо, есть сильные люди, которые хотят, чтобы все это закончилось.
Бедный Рамон. Он сидел на краешке кровати в этой грубой пижаме. Словно ребенок, который боится темноты. Знакомое лицо, морщинки, маленькая зигзагообразная отметина на подбородке – много лет назад его оцарапала кошка. Я тогда промывала царапину перекисью водорода, а он брыкался и повизгивал.
– Ах, Рамон, Рамон…
Уж не знаю, что это было – нервы, возбуждение от встречи после стольких месяцев или сочувствие к пленнику, находившемуся во власти этих отвратных головорезов. В общем, я обняла его, он обнял меня, я поцеловала его в щеку, он поцеловал меня в губы, мы упали на кровать, дешевая пижама на удивление легко соскользнула… Я попыталась сопротивляться – сама ситуация была против: в любой момент могли войти похитители и застать нас врасплох. С другой стороны, от всего этого возбуждение только нарастало, никогда в жизни я настолько не желала Рамона. Мы даже не успели раздеться, так быстро у меня никогда в жизни не было. В этом было что-то безумное, ненормальное, огневое; через мгновение мы – задыхающиеся, очумевшие – отделились друг от друга и стали поправлять одежду.
– А когда… когда они обещают тебя отпустить? – спросила я еще прерывающимся голосом, хотя притворялась спокойной и благоразумной, одновременно шаря под кроватью в поисках туфель.
– Сразу же, но и мне пришлось обещать кое-что взамен, – ответил Рамон.
– Что?
Его голос мне совсем не понравился.
– Ради того, чтобы меня отпустили, мне пришлось пообещать, что я уеду далеко-далеко. В Бразилию, в Центральную Америку, на остров Маврикий или куда-нибудь еще в таком же роде.
– Как это?
– А вот так, мне надо исчезнуть года на два! Чтобы меня не допрашивали в полиции, понимаешь?
– Нет. Не понимаю. Все это очень странно.
– Да нет же, все совершенно понятно. Я уеду, ты спокойно останешься. Когда смогу, я тебе позвоню и скажу, где я. И ты приедешь повидаться или даже будешь жить со мной, если захочешь. Или часть времени будешь жить со мной, а часть – в Мадриде. Это протянется года два. Пока в «Оргульо обреро» обо мне не забудут.
– Рамон, я ничего не понимаю. Все, что ты говоришь, мне кажется полной нелепостью. Что ты от меня скрываешь?
– Я? Ничего я не скрываю. Клянусь тебе, любовь моя, клянусь. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
В голосе Рамона звучала неподдельная искренность. И вдруг он изумленно замер, открыв рот и остекленевшими глазами глядя поверх моего плеча.
Я проследила его взгляд: на пороге стоял инспектор Гарсия. Это действительно был Гарсия, хотя и выглядел несколько иначе: на нем были бежевые брюки, очень узкие в бедрах и гнусная обтягивающая куртка из черной кожи. А еще он по-другому зачесал волосы и – самое странное – улыбался. Из кармана брюк свисал брелок с флагом Испании. Раньше он казался серой полицейской мышью, чиновником, архивной крысой, а теперь был наглым, пройдошливым полицейским, из тех, что разбивают задержанным лицо в кровь.
– Стоп, приятель. Хватит пудрить мозги сеньоре, расскажи-ка ты ей правду.
Рамон позеленел.
– Но… что вы говорите? – выдавил он из себя.
– Расслабься, приятель. Мы погорели. Чертова судья все знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Не дразни меня, дедушка, – ответил парень спокойно, почти доброжелательно, словно и вправду был внуком Феликса. Он вылез из машины и широкими шагами пошел к дому. Мы поспешили вслед.
Дом представлял собой кошмарное сооружение из бетона и желтого кирпича под «старинный замок». Он почти скрывался за деревьями, вокруг была большая огороженная территория. Мы остановились в некоем подобии вымощенного плиткой патио. Ни одной живой души не было видно, кроме собак, запертых в вольерах из металлической сетки. Их было не меньше дюжины, и они принялись лаять как оглашенные.
Наш бандит направился прямиком к самому большому вольеру, который примыкал к торцу дома. Потом поднес ко рту свисток, который на цепочке висел у него на шее, и два раза свистнул. Собаки немедленно успокоились. Поджали хвосты, направились в дальний угол вольера и сели как паиньки. Верзила открыл дверцу.
– Прошу.
– Сюда? – спросил Адриан, глядя на угомонившихся зверюг.
– Они тихие, как ягнята. Ту, что справа, я выкармливал из соски.
Мы гуськом вошли в вольер и подошли к дальней стене. Там юный верзила вытащил несколько кирпичей, и перед нами оказалась потайная дверца. За нею оказалась другая дверь, запертая на щеколду, а дальше – вполне нормальная комната с дощатым полом, столом, стульями и тремя внутренними дверями. За столом играли в карты трое головорезов среднего возраста с наводящими на неприятные мысли лицами. Все они были без пиджаков, так что пистолеты мы увидели сразу. Они совсем не походили на левых экстремистов – скорее напоминали киношных гангстеров. Увидев нас, старший из них, лысый, встал. У него были желтые, гнилые зубы.
– Это наша посылка? – спросил он, указывая на нас подбородком.
Наш бандит промолчал и только указал на меня пальцем с чудовищно грязным ногтем.
– Само собой, – сказал он. – На японских туристов они не тянут.
– Повидаться с мужем пусть идет она одна. Остальные подождут здесь.
Я поторопилась заговорить, пока Феликс не устроил тут перестрелку.
– Хорошо. Ждите меня здесь.
Головорез с гнилыми зубами направился к той из дверей, на которой был замок Он вытащил ключ из кармана, открыл дверь и впустил меня. Я слышала, как он запер замок за моей спиной.
– Лусия…
Рамон похудел, волосы были всклокочены. На нем была дешевая пижама и шлепанцы. Бледный, дрожащий, он стоял посреди комнаты. Бедный Рамон. Я подбежала к нему, мы обнялись. Мой муж прошептал мне на ухо:
– Спасибо, что приехала. Спасибо, что приехала.
– Ты как?
– Нормально. Плохо. Нет, хорошо. Не волнуйся.
Мы сели на кровать – в комнате стояла кровать, – и я взяла его руки в свои. На левой прискорбно не хватало мизинца. Культя зажила хорошо, но еще была нежно-розовой. Подавляя слезы, я погладила четыре оставшихся пальца.
– Ах, Рамон, Рамон… Во что ты ввязался?
– Я не могу объяснить тебе все. Не могу. Меня шантажировали. Мне пришлось это сделать. Они угрожали убить меня, не пощадили бы и тебя. У меня не было другого выхода.
Я смотрела на него, не веря себе самой – он казался таким искренним. Может, судья ошибалась насчет Рамона? В конце концов, сказала же она, что в его истории еще много непроясненных моментов. Я огляделась: мы находились в маленькой комнате без окон, но вполне комфортабельной – там был диван, полка с книгами и телевизор.
– Почему тебя не выпускают, ведь мы же заплатили?
– Потому что я их знаю, я их видел. Или потому что хотят меня использовать как заложника. Откуда мне знать? Правда, вчера мне сказали, что отпустят. Видимо, есть сильные люди, которые хотят, чтобы все это закончилось.
Бедный Рамон. Он сидел на краешке кровати в этой грубой пижаме. Словно ребенок, который боится темноты. Знакомое лицо, морщинки, маленькая зигзагообразная отметина на подбородке – много лет назад его оцарапала кошка. Я тогда промывала царапину перекисью водорода, а он брыкался и повизгивал.
– Ах, Рамон, Рамон…
Уж не знаю, что это было – нервы, возбуждение от встречи после стольких месяцев или сочувствие к пленнику, находившемуся во власти этих отвратных головорезов. В общем, я обняла его, он обнял меня, я поцеловала его в щеку, он поцеловал меня в губы, мы упали на кровать, дешевая пижама на удивление легко соскользнула… Я попыталась сопротивляться – сама ситуация была против: в любой момент могли войти похитители и застать нас врасплох. С другой стороны, от всего этого возбуждение только нарастало, никогда в жизни я настолько не желала Рамона. Мы даже не успели раздеться, так быстро у меня никогда в жизни не было. В этом было что-то безумное, ненормальное, огневое; через мгновение мы – задыхающиеся, очумевшие – отделились друг от друга и стали поправлять одежду.
– А когда… когда они обещают тебя отпустить? – спросила я еще прерывающимся голосом, хотя притворялась спокойной и благоразумной, одновременно шаря под кроватью в поисках туфель.
– Сразу же, но и мне пришлось обещать кое-что взамен, – ответил Рамон.
– Что?
Его голос мне совсем не понравился.
– Ради того, чтобы меня отпустили, мне пришлось пообещать, что я уеду далеко-далеко. В Бразилию, в Центральную Америку, на остров Маврикий или куда-нибудь еще в таком же роде.
– Как это?
– А вот так, мне надо исчезнуть года на два! Чтобы меня не допрашивали в полиции, понимаешь?
– Нет. Не понимаю. Все это очень странно.
– Да нет же, все совершенно понятно. Я уеду, ты спокойно останешься. Когда смогу, я тебе позвоню и скажу, где я. И ты приедешь повидаться или даже будешь жить со мной, если захочешь. Или часть времени будешь жить со мной, а часть – в Мадриде. Это протянется года два. Пока в «Оргульо обреро» обо мне не забудут.
– Рамон, я ничего не понимаю. Все, что ты говоришь, мне кажется полной нелепостью. Что ты от меня скрываешь?
– Я? Ничего я не скрываю. Клянусь тебе, любовь моя, клянусь. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
В голосе Рамона звучала неподдельная искренность. И вдруг он изумленно замер, открыв рот и остекленевшими глазами глядя поверх моего плеча.
Я проследила его взгляд: на пороге стоял инспектор Гарсия. Это действительно был Гарсия, хотя и выглядел несколько иначе: на нем были бежевые брюки, очень узкие в бедрах и гнусная обтягивающая куртка из черной кожи. А еще он по-другому зачесал волосы и – самое странное – улыбался. Из кармана брюк свисал брелок с флагом Испании. Раньше он казался серой полицейской мышью, чиновником, архивной крысой, а теперь был наглым, пройдошливым полицейским, из тех, что разбивают задержанным лицо в кровь.
– Стоп, приятель. Хватит пудрить мозги сеньоре, расскажи-ка ты ей правду.
Рамон позеленел.
– Но… что вы говорите? – выдавил он из себя.
– Расслабься, приятель. Мы погорели. Чертова судья все знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92