Даже идиоты страдают трансцендентным беспокойством и иной раз мечтают о вечности. Метафизика – самая распространенная из низменных страстей.
Но тем не менее ночью 1 января я безвольно поддалась трансцендентному похищению, а в десять утра высунулась из окна своей квартиры (холодный воздух, мир спокоен и прозрачен после безумств праздничной ночи, четкие контуры предметов), и тут за моей спиной зазвонил, разом выведя меня из забытья, телефон. Заговорил автоответчик, и сначала я услышала свой собственный голос, в полной тишине до жути громкий. И тут же у меня застыла кровь в жилах от глухого, хриплого голоса, которого я никогда в жизни не слышала:
– Сообщение от «Оргульо обреро». Если хотите увидеть Рамона Ирунью живым, найдите двести миллионов песет. Не сообщайте полиции, не подавайте жалоб. Ждите нашего следующего звонка.
Я побежала к телефону, но не успела. Не могу сказать, что в тот день реакция у меня была на высоком уровне.
Хватит врать: я успела бы. Телефон был рядом, и я могла бы снять трубку, расспросить звонившего, обругать его, оскорбить. Но я не решилась. Меня захлестнуло чувство опасности, выступила холодная испарина, подкатила тошнота, сердце бешено заколотилось, воздуха не хватало – одним словом, весь набор мук для труса. Я всегда была большой трусихой. Потому и застыла моя рука в двух сантиметрах от телефонной трубки, и так я стояла долго-долго после того, как тот тип повесил трубку. Забавно, но Рамона никогда не сердило, что я такая трусиха. По правде говоря, ему это скорее нравилось. Рамон Ирунья был человек самый обычный и скучный и настолько ленивый, что никогда не давал себе труда с кем-то поспорить, поссориться. Как принято говорить, милейший человек. Но когда на меня нападал приступ страха, он становился совсем другим, он был предупредителен, внимателен, остроумен. Вот пример: мы переходили реку вброд, по камням, проложенным крестьянами, и посреди реки меня охватила паника, я не могла ни шагнуть назад, ни перепрыгнуть через бурлившую воду на следующий камень. Рамон то и дело возвращался с противоположного берега, говорил мне всякие приятные вещи, пытался успокоить, утихомирить меня, смешил и протягивал руку над ревущей водой, раз за разом терпеливо объяснял, как ставить мои неуклюжие ноги на каменную гряду, и в конце концов спасал меня. Я была так благодарна ему! Наверное, эти минуты нежности и взаимопонимания (он в точности подыгрывал моему состоянию) и были ближе всего к высшей точке страсти, которую мы с Рамоном пережили.
Возвращаясь к 1 января, когда я наконец справилась с приступом паники и обрела способность действовать, я снова прокрутила запись и послушала ее внимательно. «Оргульо обреро» – что это значит? Выходит, Рамона все-таки похитили? Произошло то, что случается с другими, а с нами – никогда? Что бывает только по телевизору или в кино? Я побежала к соседу и заколотила в двери. Феликс открыл очень не скоро, или мне так показалось. Его белая шевелюра торчала, как перья взъерошенной курицы.
– Что такое? Что происходит? Что случилось? – в полной растерянности спрашивал он как бы в двух регистрах. Уверена – я подняла его с постели.
Не тратя времени на объяснения, я потащила его к себе, он покорно шел, слегка шаркая войлочными шлепанцами.
– Слушайте! – крикнула я, возможно, чересчур трагическим тоном и прокрутила сообщение похитителей.
– И что вы на это скажете? – спросила я.
– Что-что? – переспросил он, прикладывая руку к уху.
Оказывается, он не взял слуховой аппарат, и всю операцию пришлось проделывать заново. Я несколько раз прокрутила сообщение, пока до тугоухого старика наконец дошло каждое слово похитителей.
– Так вот, значит, в чем дело… – прошептал он задумчиво.
А на меня напал безудержный смех.
– Им, видишь ли, двести миллионов подавай! Идиоты, а почему не миллиард? Ошиблись адресом – мы не Рокфеллеры! Нам с Рамоном никогда таких денег не собрать! Пусть себе ждут хоть до скончания века! Ишь шутники! С носом останетесь, дурачье! Извините, ошиблись!
И тут я увидела, как смотрит на меня старик – не то растерянно, не то с упреком, и до меня дошло, что ничего смешного в этой ситуации нет. Смех замер у меня на губах.
– Понимаю… Вы думаете, что отсутствие двухсот миллионов лишь ухудшает положение бедного Рамона. Боже мой, как только я могла смеяться… Не знаю, что со мной, я совсем потеряла голову…
Я действительно потеряла голову, и настолько, что позволила Феликсу Робле взять инициативу в свои руки и давать мне советы, которым покорно следовала. Сейчас мне это кажется полным безумием: я совсем его не знала, да, кроме того, он был просто старик. Мне бы следовало о нем заботиться, как того требовал его возраст, а произошло наоборот: он руководил мной и решением моей проблемы. И первое, что он велел, – сообщить обо всем в полицию.
– Но по телефону мне приказали этого не делать…
– Не важно. Не сообщать в полицию требуют все похитители, это у них вроде профессионального приема, ремесло обязывает. Я имею в виду, что для них это формальность, как для чиновников, которые каждое письмо начинают словами: «В ответ на Ваше любезное обращение от семнадцатого числа текущего месяца…» Вот и похитители всегда требуют не сообщать в полицию, причем все знают, что полицию обязательно известят.
Через полтора часа мы сидели в баре и ждали инспектора Гарсию. В баре, потому что когда мы нашли его по мобильному телефону, Гарсия ясно и с полным безразличием дал понять, что сегодня – 1 января, у него выходной день и он не испытывает ни малейшего желания проводить его в комиссариате. Пришел он с двадцатиминутным опозданием, по-прежнему равнодушный и скучающий.
– Ну что, – буркнул он, садясь, – принесли пленку?
Да-да, конечно, принесли. Инспектор вынул из кармана диктофон, вставил мини-кассету автоответчика и два раза внимательно прослушал сообщение. Потом он задумчиво молчал, интеллектуальное напряжение отразили четыре глубоких морщины на переносице.
– Посмотрим. Есть у меня кое-какие сомнения. Надо бы посоветоваться, – сказал он наконец.
Мы с Феликсом, ожидая продолжения, подняли головы.
– Имею я право выпить или не имею? У меня – выходной. И я мог бы позволить себе рюмку коньяка. Мне этого очень хочется. Но, с другой стороны, я на службе. Или что-то в этом роде. Я имею в виду вас. А на службе пить не полагается. Это всем известно. Что вы думаете по этому поводу?
Мы ошеломленно молчали. И пока собирались с мыслями, инспектор жестом подозвал официанта:
– Одно пиво! – крикнул он и снова посмотрел на нас. Пиво – это серединка на половинку. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Компромиссное решение.
Меня охватила злость.
– А как насчет сообщения? Что такое «Оргульо обреро»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Но тем не менее ночью 1 января я безвольно поддалась трансцендентному похищению, а в десять утра высунулась из окна своей квартиры (холодный воздух, мир спокоен и прозрачен после безумств праздничной ночи, четкие контуры предметов), и тут за моей спиной зазвонил, разом выведя меня из забытья, телефон. Заговорил автоответчик, и сначала я услышала свой собственный голос, в полной тишине до жути громкий. И тут же у меня застыла кровь в жилах от глухого, хриплого голоса, которого я никогда в жизни не слышала:
– Сообщение от «Оргульо обреро». Если хотите увидеть Рамона Ирунью живым, найдите двести миллионов песет. Не сообщайте полиции, не подавайте жалоб. Ждите нашего следующего звонка.
Я побежала к телефону, но не успела. Не могу сказать, что в тот день реакция у меня была на высоком уровне.
Хватит врать: я успела бы. Телефон был рядом, и я могла бы снять трубку, расспросить звонившего, обругать его, оскорбить. Но я не решилась. Меня захлестнуло чувство опасности, выступила холодная испарина, подкатила тошнота, сердце бешено заколотилось, воздуха не хватало – одним словом, весь набор мук для труса. Я всегда была большой трусихой. Потому и застыла моя рука в двух сантиметрах от телефонной трубки, и так я стояла долго-долго после того, как тот тип повесил трубку. Забавно, но Рамона никогда не сердило, что я такая трусиха. По правде говоря, ему это скорее нравилось. Рамон Ирунья был человек самый обычный и скучный и настолько ленивый, что никогда не давал себе труда с кем-то поспорить, поссориться. Как принято говорить, милейший человек. Но когда на меня нападал приступ страха, он становился совсем другим, он был предупредителен, внимателен, остроумен. Вот пример: мы переходили реку вброд, по камням, проложенным крестьянами, и посреди реки меня охватила паника, я не могла ни шагнуть назад, ни перепрыгнуть через бурлившую воду на следующий камень. Рамон то и дело возвращался с противоположного берега, говорил мне всякие приятные вещи, пытался успокоить, утихомирить меня, смешил и протягивал руку над ревущей водой, раз за разом терпеливо объяснял, как ставить мои неуклюжие ноги на каменную гряду, и в конце концов спасал меня. Я была так благодарна ему! Наверное, эти минуты нежности и взаимопонимания (он в точности подыгрывал моему состоянию) и были ближе всего к высшей точке страсти, которую мы с Рамоном пережили.
Возвращаясь к 1 января, когда я наконец справилась с приступом паники и обрела способность действовать, я снова прокрутила запись и послушала ее внимательно. «Оргульо обреро» – что это значит? Выходит, Рамона все-таки похитили? Произошло то, что случается с другими, а с нами – никогда? Что бывает только по телевизору или в кино? Я побежала к соседу и заколотила в двери. Феликс открыл очень не скоро, или мне так показалось. Его белая шевелюра торчала, как перья взъерошенной курицы.
– Что такое? Что происходит? Что случилось? – в полной растерянности спрашивал он как бы в двух регистрах. Уверена – я подняла его с постели.
Не тратя времени на объяснения, я потащила его к себе, он покорно шел, слегка шаркая войлочными шлепанцами.
– Слушайте! – крикнула я, возможно, чересчур трагическим тоном и прокрутила сообщение похитителей.
– И что вы на это скажете? – спросила я.
– Что-что? – переспросил он, прикладывая руку к уху.
Оказывается, он не взял слуховой аппарат, и всю операцию пришлось проделывать заново. Я несколько раз прокрутила сообщение, пока до тугоухого старика наконец дошло каждое слово похитителей.
– Так вот, значит, в чем дело… – прошептал он задумчиво.
А на меня напал безудержный смех.
– Им, видишь ли, двести миллионов подавай! Идиоты, а почему не миллиард? Ошиблись адресом – мы не Рокфеллеры! Нам с Рамоном никогда таких денег не собрать! Пусть себе ждут хоть до скончания века! Ишь шутники! С носом останетесь, дурачье! Извините, ошиблись!
И тут я увидела, как смотрит на меня старик – не то растерянно, не то с упреком, и до меня дошло, что ничего смешного в этой ситуации нет. Смех замер у меня на губах.
– Понимаю… Вы думаете, что отсутствие двухсот миллионов лишь ухудшает положение бедного Рамона. Боже мой, как только я могла смеяться… Не знаю, что со мной, я совсем потеряла голову…
Я действительно потеряла голову, и настолько, что позволила Феликсу Робле взять инициативу в свои руки и давать мне советы, которым покорно следовала. Сейчас мне это кажется полным безумием: я совсем его не знала, да, кроме того, он был просто старик. Мне бы следовало о нем заботиться, как того требовал его возраст, а произошло наоборот: он руководил мной и решением моей проблемы. И первое, что он велел, – сообщить обо всем в полицию.
– Но по телефону мне приказали этого не делать…
– Не важно. Не сообщать в полицию требуют все похитители, это у них вроде профессионального приема, ремесло обязывает. Я имею в виду, что для них это формальность, как для чиновников, которые каждое письмо начинают словами: «В ответ на Ваше любезное обращение от семнадцатого числа текущего месяца…» Вот и похитители всегда требуют не сообщать в полицию, причем все знают, что полицию обязательно известят.
Через полтора часа мы сидели в баре и ждали инспектора Гарсию. В баре, потому что когда мы нашли его по мобильному телефону, Гарсия ясно и с полным безразличием дал понять, что сегодня – 1 января, у него выходной день и он не испытывает ни малейшего желания проводить его в комиссариате. Пришел он с двадцатиминутным опозданием, по-прежнему равнодушный и скучающий.
– Ну что, – буркнул он, садясь, – принесли пленку?
Да-да, конечно, принесли. Инспектор вынул из кармана диктофон, вставил мини-кассету автоответчика и два раза внимательно прослушал сообщение. Потом он задумчиво молчал, интеллектуальное напряжение отразили четыре глубоких морщины на переносице.
– Посмотрим. Есть у меня кое-какие сомнения. Надо бы посоветоваться, – сказал он наконец.
Мы с Феликсом, ожидая продолжения, подняли головы.
– Имею я право выпить или не имею? У меня – выходной. И я мог бы позволить себе рюмку коньяка. Мне этого очень хочется. Но, с другой стороны, я на службе. Или что-то в этом роде. Я имею в виду вас. А на службе пить не полагается. Это всем известно. Что вы думаете по этому поводу?
Мы ошеломленно молчали. И пока собирались с мыслями, инспектор жестом подозвал официанта:
– Одно пиво! – крикнул он и снова посмотрел на нас. Пиво – это серединка на половинку. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Компромиссное решение.
Меня охватила злость.
– А как насчет сообщения? Что такое «Оргульо обреро»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92