Дюма-сын скрывал эту сторону своей натуры.
В сентябре 1844 года отец и сын поселились на вилле «Медичи» в Сен-Жермен-ан-Лэ. Там оба работали и оказывали самое радушное гостеприимство своим друзьям. Дюма-сын приглашал их любезными посланиями в стихах:
Коль ветер северный не очень вас пугает,
То знайте, вас прием горячий ожидает
Здесь, в Сен-Жермен-ан-Лэ, где, право же, давно
Хотели б видеть вас отец и сын его.
И если озарил нас луч, зажженный Фебом,
И если ясный день нам был ниспослан небом,
И если публика в краю, где мы живем,
Подобна дикарям, но солнце светит днем,
Так приезжайте к нам; мы здесь вдвоем, быть может,
Поможем вам забыть все то, что вас тревожит,
Взамен синеющих небес и красок дня
Вам предложив табак и место у огня.
Мы ждем еще гостей, друзей мы ждем, вернее;
Художники придут и свод оранжереи
Нам разрисуют весь, обычай их таков;
Теперь там нет цветов, но слышен стук шаров.
Приедет Мюллер к нам, пастель его чудесна,
Приедет и Доза, который повсеместно
Слывет за гения. И будет с ним Диас,
Ни с кем он не сравним и позабавит вас.
И, наконец, мой друг, когда настанет вечер,
Вы дам увидите, изысканны их речи;
И этот аргумент столь весок, что к нему
Прибег я под конец; с ним спорить ни к чему.
Чтоб не пришлось вам зря излишний делать крюк,
Я точный адрес дам. Запомните, мой друг:
Идите улицею Медичи, потом,
Пройдя ее насквозь, ищите крайний дом,
В нем дверь зеленая. Но если вам случится
Приют наш не найти или с дороги сбиться,
Зайдите в первый же знакомый особняк,
И там вам объяснят, куда пройти и как.
Прощайте, от души я вас обнять хотел бы…
Однажды по дороге в Сен-Жермен Дюма-сын встретил Эжена Дежазе, сына знаменитой актрисы. Молодые люди взяли напрокат лошадей и совершили прогулку по лесу, затем вернулись в Париж и отправились в театр Варьете. Стояла ранняя осень. Париж был пуст. В Комеди Франсез «молодые, еще никому не известные дебютанты играли перед актерами в отставке старые, давно забытые пьесы», – писала Дельфина де Жирарден. В залах Пале-Рояля и Варьете можно было встретить красивых и доступных женщин.
Эжен Дежазе питал так же мало уважения к общепринятой морали, как и Дюма-сын. Баловень матери, он был гораздо менее стеснен в средствах, чем его друг. Молодые люди в поисках приключений лорнировали прелестных девиц, занимавших авансцену и ложи Варьете. Красавицы держались с простотой, присущей хорошему тону, носили роскошные драгоценности, и их с успехом можно было принять за светских женщин. Их было немного – знаменитые, известные всему Парижу, эти «высокопоставленные кокотки» образовывали галантную аристократию, которая резко отличалась от прослойки лореток и гризеток.
Хотя все они и были содержанками богатых людей (надо же на что-то жить), они мечтали о чистой любви. Романтизм наложил на них свой отпечаток. Виктор Гюго реабилитировал Марион Делорм и – Жюльетту Друэ. Общественное мнение охотно оправдывало куртизанку, если причиной ее падения была преступная страсть или крайняя бедность. Куртизанки и сами были не чужды сентиментальности. Большинство из них начинало жизнь простыми работницами; чтобы стать честными женщинами, им не хватило одного – встретить на своем пути хорошего мужа. Достаточно было прогулки в Тиволи, посещения зарешеченной ложи в Амбигю, кашемировой шали и драгоценной безделушки, чтобы перейти в разряд содержанок. Но, даже став продажными женщинами, они сохраняли тоску по настоящей любви. Жорж Санд умножила число непонятых женщин, мечтающих о «вечном экстазе». Все это объясняет, почему два юных циника в Варьете смотрели не только на соблазнительные белоснежные плечи куртизанок, но и вглядывались в их глаза, светящиеся нежностью и грустью.
В этот вечер в одной из лож авансцены сидела женщина, в то время славившаяся своей красотой, вкусом и теми состояниями, которые она пожирала. Звали ее Альфонсина Плесси, но она предпочитала именовать себя Мари Дюплесси, «Она была, – пишет Дюма-сын, – высокой, очень изящной брюнеткой с бело-розовой кожей. Головка у нее была маленькая, продолговатые глаза казались нарисованными эмалью, как глаза японок, только смотрели они живо и гордо; у нее были красные, словно вишни, губы и прелестнейшие на свете зубки. Вся она напоминала статуэтку из саксонского фарфора…» Узкая талия, лебединая шея, выражение чистоты и невинности, байроническая бледность, длинные локоны, ниспадавшие на плечи на английский манер, декольтированное платье из белого атласа, бриллиантовое колье, золотые браслеты – все это делало ее царственно прекрасной. Дюма был ослеплен, поражен в самое сердце и покорен.
Ни одна женщина в театре не могла соперничать с ней в благородстве наружности, и тем не менее, кроме одной из ее бабок, Анны дю Мениль, происходившей из дворянского нормандского рода и совершившей мезальянс, предки Мари Дюплесси были лакеями и крестьянами. Ее отец, Марен Плесси, человек мрачный и злобный, считался в деревне колдуном. Он женился на Мари Дезанес, дочери Анны дю Мениль, которая родила ему двух дочерей, а потом сбежала от него. Альфонсина родилась в 1824 году; она была одних лет с Дюма. Она не получила никакого образования и до 15-16 лет бегала по полям. Потом отец – если верить рассказам – продал Мари цыганам, которые увезли ее в Париж и отдали в обучение к модистке. Гризетка, зачитывавшаяся романами Поль де Кока, она танцевала со студентами во всех злачных уголках Парижа, а по воскресеньям в Монморанси охотно позволяла увлекать себя в темные аллеи. Ресторатор Пале-Рояля, который однажды свозил ее в Сен-Клу, меблировал для нее небольшую квартирку на улице Аркад, но почти сразу же вынужден был уступить Мари герцогу Аженору де Гишу, элегантному студенту Политехнической школы, который в 1840 году ушел из армии для того, чтобы стать одним из предводителей «модных львов» Итальянского бульвара и «Антиноем 1840 года». Через неделю у «Итальянцев» и в знаменитой «инфернальной ложе» авансцены N1 Оперы , своего рода филиале Жокей-клуба, только и говорили, что о новой любовнице молодого герцога.
Молодой красавицей увлекались самые блестящие мужчины Парижа: Фернан де Монгион, Анри де Контад, Эдуард Делессер и десятки других. От знатных любовников она переняла изящные манеры и образование, пусть и поверхностное, но все же весьма выгодно ее отличавшее от других дам этого рода. Под руководством лучших наставников одаренная и чувствительная девушка расцвела. В 1844 году, когда Дюма-сын с ней познакомился, в ее библиотеке были Рабле, Сервантес, Мольер, Вальтер Скотт, Дюма-отец, Гюго, Ламартин и Мюссе. Она превосходно знала произведения этих авторов, любила поэзию. Ее обучали музыке, и она с чувством играла на пианино баркаролы и вальсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
В сентябре 1844 года отец и сын поселились на вилле «Медичи» в Сен-Жермен-ан-Лэ. Там оба работали и оказывали самое радушное гостеприимство своим друзьям. Дюма-сын приглашал их любезными посланиями в стихах:
Коль ветер северный не очень вас пугает,
То знайте, вас прием горячий ожидает
Здесь, в Сен-Жермен-ан-Лэ, где, право же, давно
Хотели б видеть вас отец и сын его.
И если озарил нас луч, зажженный Фебом,
И если ясный день нам был ниспослан небом,
И если публика в краю, где мы живем,
Подобна дикарям, но солнце светит днем,
Так приезжайте к нам; мы здесь вдвоем, быть может,
Поможем вам забыть все то, что вас тревожит,
Взамен синеющих небес и красок дня
Вам предложив табак и место у огня.
Мы ждем еще гостей, друзей мы ждем, вернее;
Художники придут и свод оранжереи
Нам разрисуют весь, обычай их таков;
Теперь там нет цветов, но слышен стук шаров.
Приедет Мюллер к нам, пастель его чудесна,
Приедет и Доза, который повсеместно
Слывет за гения. И будет с ним Диас,
Ни с кем он не сравним и позабавит вас.
И, наконец, мой друг, когда настанет вечер,
Вы дам увидите, изысканны их речи;
И этот аргумент столь весок, что к нему
Прибег я под конец; с ним спорить ни к чему.
Чтоб не пришлось вам зря излишний делать крюк,
Я точный адрес дам. Запомните, мой друг:
Идите улицею Медичи, потом,
Пройдя ее насквозь, ищите крайний дом,
В нем дверь зеленая. Но если вам случится
Приют наш не найти или с дороги сбиться,
Зайдите в первый же знакомый особняк,
И там вам объяснят, куда пройти и как.
Прощайте, от души я вас обнять хотел бы…
Однажды по дороге в Сен-Жермен Дюма-сын встретил Эжена Дежазе, сына знаменитой актрисы. Молодые люди взяли напрокат лошадей и совершили прогулку по лесу, затем вернулись в Париж и отправились в театр Варьете. Стояла ранняя осень. Париж был пуст. В Комеди Франсез «молодые, еще никому не известные дебютанты играли перед актерами в отставке старые, давно забытые пьесы», – писала Дельфина де Жирарден. В залах Пале-Рояля и Варьете можно было встретить красивых и доступных женщин.
Эжен Дежазе питал так же мало уважения к общепринятой морали, как и Дюма-сын. Баловень матери, он был гораздо менее стеснен в средствах, чем его друг. Молодые люди в поисках приключений лорнировали прелестных девиц, занимавших авансцену и ложи Варьете. Красавицы держались с простотой, присущей хорошему тону, носили роскошные драгоценности, и их с успехом можно было принять за светских женщин. Их было немного – знаменитые, известные всему Парижу, эти «высокопоставленные кокотки» образовывали галантную аристократию, которая резко отличалась от прослойки лореток и гризеток.
Хотя все они и были содержанками богатых людей (надо же на что-то жить), они мечтали о чистой любви. Романтизм наложил на них свой отпечаток. Виктор Гюго реабилитировал Марион Делорм и – Жюльетту Друэ. Общественное мнение охотно оправдывало куртизанку, если причиной ее падения была преступная страсть или крайняя бедность. Куртизанки и сами были не чужды сентиментальности. Большинство из них начинало жизнь простыми работницами; чтобы стать честными женщинами, им не хватило одного – встретить на своем пути хорошего мужа. Достаточно было прогулки в Тиволи, посещения зарешеченной ложи в Амбигю, кашемировой шали и драгоценной безделушки, чтобы перейти в разряд содержанок. Но, даже став продажными женщинами, они сохраняли тоску по настоящей любви. Жорж Санд умножила число непонятых женщин, мечтающих о «вечном экстазе». Все это объясняет, почему два юных циника в Варьете смотрели не только на соблазнительные белоснежные плечи куртизанок, но и вглядывались в их глаза, светящиеся нежностью и грустью.
В этот вечер в одной из лож авансцены сидела женщина, в то время славившаяся своей красотой, вкусом и теми состояниями, которые она пожирала. Звали ее Альфонсина Плесси, но она предпочитала именовать себя Мари Дюплесси, «Она была, – пишет Дюма-сын, – высокой, очень изящной брюнеткой с бело-розовой кожей. Головка у нее была маленькая, продолговатые глаза казались нарисованными эмалью, как глаза японок, только смотрели они живо и гордо; у нее были красные, словно вишни, губы и прелестнейшие на свете зубки. Вся она напоминала статуэтку из саксонского фарфора…» Узкая талия, лебединая шея, выражение чистоты и невинности, байроническая бледность, длинные локоны, ниспадавшие на плечи на английский манер, декольтированное платье из белого атласа, бриллиантовое колье, золотые браслеты – все это делало ее царственно прекрасной. Дюма был ослеплен, поражен в самое сердце и покорен.
Ни одна женщина в театре не могла соперничать с ней в благородстве наружности, и тем не менее, кроме одной из ее бабок, Анны дю Мениль, происходившей из дворянского нормандского рода и совершившей мезальянс, предки Мари Дюплесси были лакеями и крестьянами. Ее отец, Марен Плесси, человек мрачный и злобный, считался в деревне колдуном. Он женился на Мари Дезанес, дочери Анны дю Мениль, которая родила ему двух дочерей, а потом сбежала от него. Альфонсина родилась в 1824 году; она была одних лет с Дюма. Она не получила никакого образования и до 15-16 лет бегала по полям. Потом отец – если верить рассказам – продал Мари цыганам, которые увезли ее в Париж и отдали в обучение к модистке. Гризетка, зачитывавшаяся романами Поль де Кока, она танцевала со студентами во всех злачных уголках Парижа, а по воскресеньям в Монморанси охотно позволяла увлекать себя в темные аллеи. Ресторатор Пале-Рояля, который однажды свозил ее в Сен-Клу, меблировал для нее небольшую квартирку на улице Аркад, но почти сразу же вынужден был уступить Мари герцогу Аженору де Гишу, элегантному студенту Политехнической школы, который в 1840 году ушел из армии для того, чтобы стать одним из предводителей «модных львов» Итальянского бульвара и «Антиноем 1840 года». Через неделю у «Итальянцев» и в знаменитой «инфернальной ложе» авансцены N1 Оперы , своего рода филиале Жокей-клуба, только и говорили, что о новой любовнице молодого герцога.
Молодой красавицей увлекались самые блестящие мужчины Парижа: Фернан де Монгион, Анри де Контад, Эдуард Делессер и десятки других. От знатных любовников она переняла изящные манеры и образование, пусть и поверхностное, но все же весьма выгодно ее отличавшее от других дам этого рода. Под руководством лучших наставников одаренная и чувствительная девушка расцвела. В 1844 году, когда Дюма-сын с ней познакомился, в ее библиотеке были Рабле, Сервантес, Мольер, Вальтер Скотт, Дюма-отец, Гюго, Ламартин и Мюссе. Она превосходно знала произведения этих авторов, любила поэзию. Ее обучали музыке, и она с чувством играла на пианино баркаролы и вальсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138