«Этот соотечественник Шекспира, – говорил один из недовольных актеров, – презирает Корнеля, Расина и Вольтера». Ему вменяли в вину пышные декорации, бешено дорогие постановки и литературные вкусы. В глазах же беспристрастных свидетелей он был честным и либеральным администратором, весьма способствовавшим утверждению романтической школы во Франции. В 1828 году Комеди Франсез благодаря ему приняла к постановке «Ромео и Джульетту» Виньи и Дешана. Правда, пьеса так и не увидела света рампы, но кому удается добиться всего сразу?
Дюма спросил у своего любезного и эрудированного начальника Лассаня:
– Вы знакомы с бароном Тейлором?
– Нет, – ответил Лассань, – но он близкий друг Нодье. Вы мне как-то рассказывали, что сидели с ним рядом в театре… Напишите ему, напомните об этой встрече.
– Он, должно быть, давно меня забыл!
– Он никогда ничего не забывает… Напишите ему.
Риск был невелик. Дюма написал письмо, в котором вспоминал «Вампира», их беседу, библиофилию, свистки, изгнание из театра и в заключение просил Нодье рекомендовать его барону Тейлору. Незамедлительно пришел ответ в виде записки от самого Тейлора, который приглашал Дюма прийти к нему на квартиру в семь часов утра. Дюма явился в назначенный час. Ему открыла дверь старуха горничная.
– Начинайте, молодой человек! Я вас слушаю, – сказал Тейлор, который в это время принимал ванну.
– Я прочту вам только один акт, и, если вам наскучит, вы меня остановите.
– В добрый час! – пробормотал Тейлор. – В вас больше жалости к ближнему, чем в ваших коллегах. Что ж, это хорошее предзнаменование. Я вас слушаю.
Дюма кончил первый акт и спросил, не решаясь от страха поднять глаза:
– Мне продолжать, сударь?
– Ну конечно, – ответил вконец продрогший Тейлор. – Но только сначала я должен лечь в постель. Черт меня побери, это хорошо!
И королевский комиссар сам потребовал, чтобы Дюма прочел сначала третий, потом четвертый, а потом и пятый акты «Христины». Когда Дюма умолк, Тейлор вскочил с постели и закричал:
– Вы сейчас поедете со мной в Комеди Франсез!
– Позвольте спросить зачем, сударь?
– Чтобы вас внесли в списки для прослушивания.
– Значит, я смогу прочесть «Христину» совету?
– В следующую же субботу!
Дюма прочел «Христину» совету и в первый раз увидел в непосредственной близости королей и королев театра. Пьесу приняли при условии «доработки»: поскольку в ней были допущены большие вольности, совет постановил, что она должна быть отдана на суд автору, на которого Комеди Франсез может полностью положиться. Но Дюма был слишком счастлив, чтобы придать значение подобной оговорке. Его пьеса принята Комеди Франсез, а ему всего двадцать шесть лет! Какое чудо! Мать, видя, что он вернулся домой раньше обычного, пришла в ужас. Что случилось? Неужели Александра прогнали со службы?
– Приняли, матушка! – радостно закричал Александр. – Приняли «на аплодисменты»!
И он пустился в пляс. Генеральша решила, что сын сошел с ума. Она обратила его внимание на то, что он пренебрегает службой и может за это поплатиться.
– Тем лучше. У меня будет время сидеть на репетициях!
– А если твоя пьеса провалится, на что мы будем жить?
– Я напишу другую, и она будет иметь успех.
В тот же день знаменитый актер Фирмен зашел к Дюма в канцелярию и сообщил ему, что совет выбрал в судьи «Христины» господина Пикара, автора доброй сотни комедий («Побочный родственник», «Городок», «Провинциалы в Париже», «Два Филибера», «Рикошеты»), имевших шумный, но преходящий успех. Нелепый выбор. Этому комедиографу, не обладавшему ни талантом, ни доброжелательностью по отношению к другим авторам, неистовая и смелая драма Дюма могла внушить только отвращение. И действительно, когда через неделю Фирмен и Дюма пришли к нему за ответом, крохотный востроносый горбун, осведомившись о здоровье посетителей, с любезной улыбкой сказал, обращаясь к Дюма:
– Милостивый государь, у вас есть какие-нибудь средства к существованию?
– Сударь, – ответил Дюма, – я служу в канцелярии герцога Орлеанского и получаю полторы тысячи франков в год.
– Отлично! Мое дорогое дитя, я должен дать вам один совет: возвращайтесь в свою канцелярию, да, да, возвращайтесь в канцелярию.
Был ли он искренен или завидовал молодому автору? Фирмен утверждал, что он не кривил душой. Дюма не мог в это поверить. Можно ли, прочтя «Христину», не понять, что у автора есть искра Божия? Мнение это разделял и барон Тейлор, потребовавший, чтобы пьесу послали на вторую консультацию, и на этот раз – милейшему Шарлю Нодье. Тот не замедлил с ответом. На следующий же день Тейлор показал Дюма надпись, сделанную на первой странице «Христины» рукой Нодье: «По чести и совести заявляю, что „Христина“ – одна из самых замечательных пьес, прочитанных мною за последние двадцать лет»
Было ли это суждение трезвым? Стихи Дюма не шли ни в какое сравнение со стихами молодых поэтов, его современников. Гюго, родившийся, как и он, в 1802 году, по силе поэтического таланта, богатству языка и виртуозности стиха далеко превосходил Дюма. Зато Дюма был настоящим драматургом. Он будто инстинктом чувствовал, как строить пьесу и чем взволновать зрителей.
Актеры прослушали второй раз «Христину» в следующее воскресенье (чтобы не посягать на часы, которые Дюма – увы! – неукоснительно должен был отдавать службе), и пьеса снова была принята при условии, что автор вместе со старейшиной театра Самсоном внесет некоторые исправления. Дюма, как утверждает Самсон, оказался очень покладистым.
И все же пьеса так и не была поставлена во Французском театре. Почему? Дом Мольера не отличался гостеприимством. После смерти Тальма там воцарилась Марс. Мадемуазель Марс с большой осторожностью приближалась к пятидесятой годовщине, захватывая все лучшие роли – от влюбленных героинь до инженю, с явным перевесом в сторону инженю. Она считалась плохим товарищем и защищала свое право на прежнее амплуа с бешеной энергией. Ее враги с притворной снисходительностью говорили, что ей нельзя дать больше сорока восьми. Время от времени она сама объявляла о конце своего долгого царствования, но злые языки утверждали, что и после этого она даст «прощальное представление, а потом еще одно – по случаю скорой встречи». И все же ее удивительная моложавость, благородное изящество жестов и совершенство дикции обеспечивали ей неоспоримый авторитет. Она руководила распределением ролей и была грозой всех авторов. Сделав карьеру на классическом репертуаре, мадемуазель Марс не могла приспособиться к романтической драме Гюго и Дюма… Ее стихией был Мариво, а не Шекспир. В драме, которую хотел создать Дюма, героиня должна была рвать на себе волосы, вопить, валяться на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Дюма спросил у своего любезного и эрудированного начальника Лассаня:
– Вы знакомы с бароном Тейлором?
– Нет, – ответил Лассань, – но он близкий друг Нодье. Вы мне как-то рассказывали, что сидели с ним рядом в театре… Напишите ему, напомните об этой встрече.
– Он, должно быть, давно меня забыл!
– Он никогда ничего не забывает… Напишите ему.
Риск был невелик. Дюма написал письмо, в котором вспоминал «Вампира», их беседу, библиофилию, свистки, изгнание из театра и в заключение просил Нодье рекомендовать его барону Тейлору. Незамедлительно пришел ответ в виде записки от самого Тейлора, который приглашал Дюма прийти к нему на квартиру в семь часов утра. Дюма явился в назначенный час. Ему открыла дверь старуха горничная.
– Начинайте, молодой человек! Я вас слушаю, – сказал Тейлор, который в это время принимал ванну.
– Я прочту вам только один акт, и, если вам наскучит, вы меня остановите.
– В добрый час! – пробормотал Тейлор. – В вас больше жалости к ближнему, чем в ваших коллегах. Что ж, это хорошее предзнаменование. Я вас слушаю.
Дюма кончил первый акт и спросил, не решаясь от страха поднять глаза:
– Мне продолжать, сударь?
– Ну конечно, – ответил вконец продрогший Тейлор. – Но только сначала я должен лечь в постель. Черт меня побери, это хорошо!
И королевский комиссар сам потребовал, чтобы Дюма прочел сначала третий, потом четвертый, а потом и пятый акты «Христины». Когда Дюма умолк, Тейлор вскочил с постели и закричал:
– Вы сейчас поедете со мной в Комеди Франсез!
– Позвольте спросить зачем, сударь?
– Чтобы вас внесли в списки для прослушивания.
– Значит, я смогу прочесть «Христину» совету?
– В следующую же субботу!
Дюма прочел «Христину» совету и в первый раз увидел в непосредственной близости королей и королев театра. Пьесу приняли при условии «доработки»: поскольку в ней были допущены большие вольности, совет постановил, что она должна быть отдана на суд автору, на которого Комеди Франсез может полностью положиться. Но Дюма был слишком счастлив, чтобы придать значение подобной оговорке. Его пьеса принята Комеди Франсез, а ему всего двадцать шесть лет! Какое чудо! Мать, видя, что он вернулся домой раньше обычного, пришла в ужас. Что случилось? Неужели Александра прогнали со службы?
– Приняли, матушка! – радостно закричал Александр. – Приняли «на аплодисменты»!
И он пустился в пляс. Генеральша решила, что сын сошел с ума. Она обратила его внимание на то, что он пренебрегает службой и может за это поплатиться.
– Тем лучше. У меня будет время сидеть на репетициях!
– А если твоя пьеса провалится, на что мы будем жить?
– Я напишу другую, и она будет иметь успех.
В тот же день знаменитый актер Фирмен зашел к Дюма в канцелярию и сообщил ему, что совет выбрал в судьи «Христины» господина Пикара, автора доброй сотни комедий («Побочный родственник», «Городок», «Провинциалы в Париже», «Два Филибера», «Рикошеты»), имевших шумный, но преходящий успех. Нелепый выбор. Этому комедиографу, не обладавшему ни талантом, ни доброжелательностью по отношению к другим авторам, неистовая и смелая драма Дюма могла внушить только отвращение. И действительно, когда через неделю Фирмен и Дюма пришли к нему за ответом, крохотный востроносый горбун, осведомившись о здоровье посетителей, с любезной улыбкой сказал, обращаясь к Дюма:
– Милостивый государь, у вас есть какие-нибудь средства к существованию?
– Сударь, – ответил Дюма, – я служу в канцелярии герцога Орлеанского и получаю полторы тысячи франков в год.
– Отлично! Мое дорогое дитя, я должен дать вам один совет: возвращайтесь в свою канцелярию, да, да, возвращайтесь в канцелярию.
Был ли он искренен или завидовал молодому автору? Фирмен утверждал, что он не кривил душой. Дюма не мог в это поверить. Можно ли, прочтя «Христину», не понять, что у автора есть искра Божия? Мнение это разделял и барон Тейлор, потребовавший, чтобы пьесу послали на вторую консультацию, и на этот раз – милейшему Шарлю Нодье. Тот не замедлил с ответом. На следующий же день Тейлор показал Дюма надпись, сделанную на первой странице «Христины» рукой Нодье: «По чести и совести заявляю, что „Христина“ – одна из самых замечательных пьес, прочитанных мною за последние двадцать лет»
Было ли это суждение трезвым? Стихи Дюма не шли ни в какое сравнение со стихами молодых поэтов, его современников. Гюго, родившийся, как и он, в 1802 году, по силе поэтического таланта, богатству языка и виртуозности стиха далеко превосходил Дюма. Зато Дюма был настоящим драматургом. Он будто инстинктом чувствовал, как строить пьесу и чем взволновать зрителей.
Актеры прослушали второй раз «Христину» в следующее воскресенье (чтобы не посягать на часы, которые Дюма – увы! – неукоснительно должен был отдавать службе), и пьеса снова была принята при условии, что автор вместе со старейшиной театра Самсоном внесет некоторые исправления. Дюма, как утверждает Самсон, оказался очень покладистым.
И все же пьеса так и не была поставлена во Французском театре. Почему? Дом Мольера не отличался гостеприимством. После смерти Тальма там воцарилась Марс. Мадемуазель Марс с большой осторожностью приближалась к пятидесятой годовщине, захватывая все лучшие роли – от влюбленных героинь до инженю, с явным перевесом в сторону инженю. Она считалась плохим товарищем и защищала свое право на прежнее амплуа с бешеной энергией. Ее враги с притворной снисходительностью говорили, что ей нельзя дать больше сорока восьми. Время от времени она сама объявляла о конце своего долгого царствования, но злые языки утверждали, что и после этого она даст «прощальное представление, а потом еще одно – по случаю скорой встречи». И все же ее удивительная моложавость, благородное изящество жестов и совершенство дикции обеспечивали ей неоспоримый авторитет. Она руководила распределением ролей и была грозой всех авторов. Сделав карьеру на классическом репертуаре, мадемуазель Марс не могла приспособиться к романтической драме Гюго и Дюма… Ее стихией был Мариво, а не Шекспир. В драме, которую хотел создать Дюма, героиня должна была рвать на себе волосы, вопить, валяться на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138