Валяйся потом, беспомощный, как младенец.
– Скажи спасибо, что ты все еще человек, – сказал Итильдин резко.
Кинтаро усмехнулся криво.
– Разве я человек? Так, полчеловека.
– Не говори так!
– Я всегда называю вещи своими именами, забыл? Для таких, как я, есть только одно слово. Калека. Ни на что не годный инвалид, – голос у него дрогнул. Он сделал над собой усилие и закончил еле слышно: – Евнух.
– Тебе нравится растравлять свои раны? Ты прекрасно знаешь, что маги лечат и не такие увечья.
– Новую руку мне никакой маг не пришьет.
Итильдин смерил его взглядом и сказал безжалостно:
– Ты не так уж сильно пострадал. Можешь ходить, можешь ложку держать. И даже твоя бесценная эрекция рано или поздно восстановится. Только кто тебе поможет, если ты сам на себя махнул рукой? – Итильдин повысил голос: – Слабак, вот ты кто!
– Заткнись! – прорычал Кинтаро, хватая его за плечо.
– Или что? Ударишь меня? Ну давай, ударь, попробуй. Все лучше, чем упиваться жалостью к себе. Да я каждый день буду с тобой драться, если это вправит тебе мозги!
Кинтаро стиснул зубы и отвернулся.
– Ты не понимаешь, – он с трудом выдавливал слова, словно ему было больно говорить. – Я был воином, а кто я теперь? Никто, меньше чем никто, обуза, жалкий калека! Я был готов отдать свою жизнь, почему ты ее не взял, почему не бросил меня? Ты не понимаешь, что такое… быть беспомощным… неспособным драться… не годным ни на что!
– Как раз я это хорошо понимаю, – медленно произнес Итильдин.
Он вовсе не хотел, чтобы его слова прозвучали обвинением, но скрытый смысл до Кинтаро дошел. Лицо степняка застыло, сердце забилось тяжело и глухо.
– Когда-то мне казалось, что я все отдам, лишь бы ты испытал то же, что и я, – продолжал Итильдин. – Чтобы ты понял, сколько мучений и боли ты мне принес. Чтобы пережил такое же унижение. И вот теперь я слушаю тебя, и… Сочувствие, душевная боль, гнев на судьбу – вот все, что я испытываю. Никакого злорадства. Никакого удовлетворения. Я бы отдал свою руку за тебя, если бы мог. Все равно она отросла бы лет через десять, – добавил он с грустной улыбкой.
Кинтаро молчал.
– Судьба издевается надо мной, заставляя утешать человека, который когда-то обошелся со мной столь жестоко. Теперь ты знаешь, каково быть растоптанным, сломленным, запертым в плену страдающей плоти. Противным самому себе, презренным, жалким существом, которым брезгует даже… – он прервался, но сделал над собой усилие и закончил тихо: – …даже предводитель варваров. Тот, кто был первым.
Кинтаро протянул руку, коснулся волос эльфа. И вдруг порывисто привлек его к своей груди.
– Я должен был взять тебя в свой шатер, – сказал он, едва шевеля губами.
Насколько Итильдин знал Кинтаро, это было самое близкое к извинению, что только можно было от него получить.
– Ничего бы не изменилось, – ответил он честно. – Я тебя ненавидел, и не знаю, чтобы было бы лучше: чтобы ты никогда ко мне не прикасался или чтобы не дал прикоснуться больше никому.
Он высвободился из рук степняка, чтобы взглянуть ему в лицо.
Кинтаро прикрыл глаза ладонью. Он плакал.
Итильдин ласково погладил его по груди, чувствуя под пальцами неровные рубцы, оставленные когтями ашвастхи.
– Иногда требуется больше мужества, чтобы жить, а не умереть. Ты научил меня этому.
– Любая жизнь лучше, чем эта, – сказал Кинтаро глухо. Дотянулся до склянки, отставленной в сторону во время разговора.
И за мгновение до того, как Итильдин догадался о его намерении, раздавил ее вдребезги.
– Кретин! – заорал эльф, вскакивая на ноги.
И в мгновенном, ослепляющем приступе ярости ударил Кинтаро в лицо.
Раньше такой удар нипочем не сбил бы его с ног. Теперь, ослабленный болезнью, степняк опрокинулся навзничь.
– Бей, не стесняйся. Я ведь даже ответить не могу, – с горькой насмешкой сказал он, ощупывая челюсть.
– Я и тогда не стеснялся, когда ты мог ответить, – отрезал Итильдин, повернулся и бегом бросился к дому Дшетры.
Слава всему, что только есть святого на земле и на небе, у оракула нашлась еще одна порция противоядия.
В джунглях темнело быстро. Когда Итильдин вернулся, солнце уже зашло. Он сердцем чувствовал, что опаздывает, безнадежно опаздывает. Кинтаро не было возле дома, кругом царила тишина и темнота, и эльфа вдруг охватил леденящий страх. История об уджайском охотнике еще жива была в его памяти. Он вбежал в дом, до такой степени напуганный, что почти воочию видел истерзанное тело Лиэлле.
Кавалер Ахайре мирно спал под тонким пологом, обнимая пустую бутыль. Облегчение было таким сильным, что эльф пошатнулся, ухватившись на косяк. А в следующий момент он опрометью бросился прочь, ища на дорожке свежие следы.
Следы вели к ограде. К лесу. Мысленно эльф застонал, упрашивая сам не зная кого, чтобы степняк не успел далеко уйти, чтобы он нашел его вовремя. Но молитвы услышаны не были. По всей видимости, Кинтаро собрал остаток сил и успел уковылять на своей хромой ноге так далеко, как не всякий здоровый сможет. Отравленная кровь звала его в лес и придавала ему силы. Итильдин нашел пролом в ограде, через который Кинтаро выбрался за пределы деревни. У подножия холма, в высокой траве, различить его следы было гораздо труднее. Несмотря на то, что Итильдин был привычен к выслеживанию зверя в лесной чаще, и зрение его было куда острее человеческого, он с трудом находил дорогу. Только глубокие следы от костыля, на который степняк налегал всем телом, не позволяли сбиться со следа.
Между тем взошла луна, и с ее холодным мертвенным светом страх эльфа превратился в ужас. Джунгли наполнились рычанием, шорохами, криками ночных птиц. А потом все перекрыл тоскливый, полный боли нечеловеческий вопль, и эльф бросился туда, откуда он доносился. Сомнений в том, кто кричит, у него не было, хоть голос было невозможно узнать.
Метаморфоза очень тяжела, говорил Дшетра. Но эти слова и близко не выражали, каким кошмаром должно стать для человека превращение в огромную кошку. Деформация костей, зубов, ногтей, кожи, и лишние фунтов двести живого веса – из ниоткуда, из чистой энергии, такая мука и вправду может убить, иначе количество оборотней возрастало бы неуклонно…
Первое, что он увидел, был костыль, валяющийся на земле, и полотняные штаны, превратившиеся в лохмотья.
А потом он увидел ашвастху.
Зверь смотрел желтыми глазами, неотрывно и алчно.
У Итильдина ноги словно приросли к земле. Только теперь он вспомнил, что при нем нет никакого оружия – даже ножа.
Ашвастха глухо, угрожающе зарычал.
Несколько минут они стояли так, друг напротив друга, не шевелясь, не отводя взгляда.
Одним красивым плавным движением черный зверь махнул в кусты. И растворился в ночи.
Обратно Итильдин шел вдвое медленнее – не шел, а тащился, еле переставляя ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Скажи спасибо, что ты все еще человек, – сказал Итильдин резко.
Кинтаро усмехнулся криво.
– Разве я человек? Так, полчеловека.
– Не говори так!
– Я всегда называю вещи своими именами, забыл? Для таких, как я, есть только одно слово. Калека. Ни на что не годный инвалид, – голос у него дрогнул. Он сделал над собой усилие и закончил еле слышно: – Евнух.
– Тебе нравится растравлять свои раны? Ты прекрасно знаешь, что маги лечат и не такие увечья.
– Новую руку мне никакой маг не пришьет.
Итильдин смерил его взглядом и сказал безжалостно:
– Ты не так уж сильно пострадал. Можешь ходить, можешь ложку держать. И даже твоя бесценная эрекция рано или поздно восстановится. Только кто тебе поможет, если ты сам на себя махнул рукой? – Итильдин повысил голос: – Слабак, вот ты кто!
– Заткнись! – прорычал Кинтаро, хватая его за плечо.
– Или что? Ударишь меня? Ну давай, ударь, попробуй. Все лучше, чем упиваться жалостью к себе. Да я каждый день буду с тобой драться, если это вправит тебе мозги!
Кинтаро стиснул зубы и отвернулся.
– Ты не понимаешь, – он с трудом выдавливал слова, словно ему было больно говорить. – Я был воином, а кто я теперь? Никто, меньше чем никто, обуза, жалкий калека! Я был готов отдать свою жизнь, почему ты ее не взял, почему не бросил меня? Ты не понимаешь, что такое… быть беспомощным… неспособным драться… не годным ни на что!
– Как раз я это хорошо понимаю, – медленно произнес Итильдин.
Он вовсе не хотел, чтобы его слова прозвучали обвинением, но скрытый смысл до Кинтаро дошел. Лицо степняка застыло, сердце забилось тяжело и глухо.
– Когда-то мне казалось, что я все отдам, лишь бы ты испытал то же, что и я, – продолжал Итильдин. – Чтобы ты понял, сколько мучений и боли ты мне принес. Чтобы пережил такое же унижение. И вот теперь я слушаю тебя, и… Сочувствие, душевная боль, гнев на судьбу – вот все, что я испытываю. Никакого злорадства. Никакого удовлетворения. Я бы отдал свою руку за тебя, если бы мог. Все равно она отросла бы лет через десять, – добавил он с грустной улыбкой.
Кинтаро молчал.
– Судьба издевается надо мной, заставляя утешать человека, который когда-то обошелся со мной столь жестоко. Теперь ты знаешь, каково быть растоптанным, сломленным, запертым в плену страдающей плоти. Противным самому себе, презренным, жалким существом, которым брезгует даже… – он прервался, но сделал над собой усилие и закончил тихо: – …даже предводитель варваров. Тот, кто был первым.
Кинтаро протянул руку, коснулся волос эльфа. И вдруг порывисто привлек его к своей груди.
– Я должен был взять тебя в свой шатер, – сказал он, едва шевеля губами.
Насколько Итильдин знал Кинтаро, это было самое близкое к извинению, что только можно было от него получить.
– Ничего бы не изменилось, – ответил он честно. – Я тебя ненавидел, и не знаю, чтобы было бы лучше: чтобы ты никогда ко мне не прикасался или чтобы не дал прикоснуться больше никому.
Он высвободился из рук степняка, чтобы взглянуть ему в лицо.
Кинтаро прикрыл глаза ладонью. Он плакал.
Итильдин ласково погладил его по груди, чувствуя под пальцами неровные рубцы, оставленные когтями ашвастхи.
– Иногда требуется больше мужества, чтобы жить, а не умереть. Ты научил меня этому.
– Любая жизнь лучше, чем эта, – сказал Кинтаро глухо. Дотянулся до склянки, отставленной в сторону во время разговора.
И за мгновение до того, как Итильдин догадался о его намерении, раздавил ее вдребезги.
– Кретин! – заорал эльф, вскакивая на ноги.
И в мгновенном, ослепляющем приступе ярости ударил Кинтаро в лицо.
Раньше такой удар нипочем не сбил бы его с ног. Теперь, ослабленный болезнью, степняк опрокинулся навзничь.
– Бей, не стесняйся. Я ведь даже ответить не могу, – с горькой насмешкой сказал он, ощупывая челюсть.
– Я и тогда не стеснялся, когда ты мог ответить, – отрезал Итильдин, повернулся и бегом бросился к дому Дшетры.
Слава всему, что только есть святого на земле и на небе, у оракула нашлась еще одна порция противоядия.
В джунглях темнело быстро. Когда Итильдин вернулся, солнце уже зашло. Он сердцем чувствовал, что опаздывает, безнадежно опаздывает. Кинтаро не было возле дома, кругом царила тишина и темнота, и эльфа вдруг охватил леденящий страх. История об уджайском охотнике еще жива была в его памяти. Он вбежал в дом, до такой степени напуганный, что почти воочию видел истерзанное тело Лиэлле.
Кавалер Ахайре мирно спал под тонким пологом, обнимая пустую бутыль. Облегчение было таким сильным, что эльф пошатнулся, ухватившись на косяк. А в следующий момент он опрометью бросился прочь, ища на дорожке свежие следы.
Следы вели к ограде. К лесу. Мысленно эльф застонал, упрашивая сам не зная кого, чтобы степняк не успел далеко уйти, чтобы он нашел его вовремя. Но молитвы услышаны не были. По всей видимости, Кинтаро собрал остаток сил и успел уковылять на своей хромой ноге так далеко, как не всякий здоровый сможет. Отравленная кровь звала его в лес и придавала ему силы. Итильдин нашел пролом в ограде, через который Кинтаро выбрался за пределы деревни. У подножия холма, в высокой траве, различить его следы было гораздо труднее. Несмотря на то, что Итильдин был привычен к выслеживанию зверя в лесной чаще, и зрение его было куда острее человеческого, он с трудом находил дорогу. Только глубокие следы от костыля, на который степняк налегал всем телом, не позволяли сбиться со следа.
Между тем взошла луна, и с ее холодным мертвенным светом страх эльфа превратился в ужас. Джунгли наполнились рычанием, шорохами, криками ночных птиц. А потом все перекрыл тоскливый, полный боли нечеловеческий вопль, и эльф бросился туда, откуда он доносился. Сомнений в том, кто кричит, у него не было, хоть голос было невозможно узнать.
Метаморфоза очень тяжела, говорил Дшетра. Но эти слова и близко не выражали, каким кошмаром должно стать для человека превращение в огромную кошку. Деформация костей, зубов, ногтей, кожи, и лишние фунтов двести живого веса – из ниоткуда, из чистой энергии, такая мука и вправду может убить, иначе количество оборотней возрастало бы неуклонно…
Первое, что он увидел, был костыль, валяющийся на земле, и полотняные штаны, превратившиеся в лохмотья.
А потом он увидел ашвастху.
Зверь смотрел желтыми глазами, неотрывно и алчно.
У Итильдина ноги словно приросли к земле. Только теперь он вспомнил, что при нем нет никакого оружия – даже ножа.
Ашвастха глухо, угрожающе зарычал.
Несколько минут они стояли так, друг напротив друга, не шевелясь, не отводя взгляда.
Одним красивым плавным движением черный зверь махнул в кусты. И растворился в ночи.
Обратно Итильдин шел вдвое медленнее – не шел, а тащился, еле переставляя ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97