Насколько мне известно, передний зал бара предназначен в первую очередь для млекопитающих, и здесь всегда битком набито; клиентура жалкая: алкаши, в полдень начинающие закладывать за воротник и умудряющиеся продержаться до девяти следующего утра. Но за убогими сортирами с табличками «НЕ ССАТЬ НА СИДЕНЬЯ», за стеной, сплошь покрытой граффити, за металлической дверью, запертой на два засова, цепочку и Бронтозавра по имени Скич, скрывается один из лучших дино-баров по эту сторону Гудзона, прибежище самых разнообразных пороков, травяных, и не только. Кажется, я провел здесь немало времени в период моего последнего смутно припоминаемого пребывания в Нью-Йорке, хотя, войдя сюда и заняв место, я не узнаю ни души. Большинство в облачении и неотличимо от млекопитающих, хотя несколько храбрецов обнажили свои исконные головы и зубы, возможно, чтобы заставить остальных держаться подальше и оставить их в одиночестве. – Базилик, два листика, – обращаюсь я к официантке-Диплодоку, сделавшей в своем облачении разрез, из которого вылезает хвост, лениво извивающийся по полу, разметая мусор, будто метла. Сочетание человечьей оболочки и хвоста динозавра, одновременно соблазнительное и запретное, привлекает взоры обдолбанных клиентов, ошивающихся в баре в столь поздний час. Когда она проходит мимо компании Рапторов, те гогочут и тянутся хлопнуть ее по обнаженной шкуре, но тут же следует легкий удар хвоста, предупреждающий щелчок самым кончиком, и парни вновь – сама благовоспитанность, смирно сидят за столом.
– Винсент? Пресвятые засранцы, неужели это Винсент Рубио? – Дама явно удивлена и рада меня видеть. Звук шагов, и на стол падает тень. Я заставляю себя поднять глаза. – Черт бы меня побрал, так и есть! – Даже без этих непрерывных проклятий я узнал бы Гленду Ветцель по запаху, приятной смеси гвоздики и старых бейсбольных перчаток. Гленда – отличная девчонка, и не то чтобы я не хотел ее видеть, просто мне вообще никого видеть не хочется.
– Привет, Глен, – поднимаюсь я для объятий и тут же валюсь обратно. Знаком предлагаю ей сделать то же самое.
Но она тянет стул и садится, не дожидаясь моего приглашения.
– Черт, сколько ж это… год?
– Девять месяцев.
– Девять месяцев… проклятье! Хорошо выглядишь.
– Отнюдь. – Не в том я настроении, чтобы играть в «как будто».
– Ладно. Так себе. Но запах у тебя охренительный, я сто раз говорила.
Мы треплемся, пока не приносят базилик. Гленда украдкой бросает на меня беспокойные взгляды, когда я сжевываю сразу оба листа и заглатываю весь ком. Себе она заказывает пол чайной ложки толченого тимьяна.
– Меня от тимьяна никогда особенно не тащило, – говорю.
– Меня тоже, – вздыхает она. – Но на чем-то надо съезжать с дозы.
Гленда – наш брат частный детектив, рабочая лошадка, гробящая жизнь на компанию «Джей amp; Ти», здешний, манхэттенский филиал «ТруТел». Ее босс, Йоргенсон, точная копия Тейтельбаума, вплоть до повышенного давления и дурных манер. Именно ребята из «Джей amp; Ти» с самого начала занимались делом Макбрайда по поручению Нью-Йоркского муниципального Совета и нарыли те грязные фотки, что мы, словно мальчишки в школьной раздевалке, передавали из рук в руки на заседании нашего, Южнокалифорнийского Совета. Они по-прежнему у меня перед глазами: Макбрайд в облачении спаривается с человеческой женщиной и, судя по выражению его загримированного лица, получает при этом огромное удовольствие. Лицо женщины было затемнено посредством специального фотографического процесса, именуемого «закрась это несмываемым маркером», но тело ее вполне недвусмысленно говорило об испытываемых ею чувствах.
– Вот дерьмо, – подает голос Гленда, явно самый выдающийся сквернослов из всех встреченных мною Хадрозавров. – Просто не могу поверить… Я имею в виду, когда в тот раз…
– Ясно.
– …после того, как копы вышвырнули тебя на самолете обратно в Лос-Анджелес…
– Давай не будем вспоминать об этом, ладно, Глен?
Смущенная, она кивает:
– Ладно, ладно. – И тут же глаза ее снова загораются. – Черт возьми, как я рада видеть тебя! В каком дерьме ты остановился?
– В «Плазе», – поднимаю я брови. Я там еще не регистрировался и номер не резервировал, но уверен, что смогу раздобыть комнату.
– Посмотрите-ка на этого парня, шикует за казенный счет, а?
– До поры до времени. – Базилик прошибает, и ноздри мои сами собой раздуваются. Настроение повышается, душа поет. Феромоны Гленды будоражат меня, и я удивляюсь, почему до сих пор не приглашал даму к себе. Она, конечно, из Хадрозавров, которые, в общем-то, не в моем вкусе, однако… – Господи, – изливаю я чувства, – как же здорово ты пахнешь! Здорово. Очень… очень здорово.
Смеясь, Гленда, отодвигает от меня подальше маленькую керамическую чашу с базиликовой крошкой.
– С тебя довольно этой дряни. Над каким делом работаешь?
– Пожар. Там, в Лос-Анджелесе. – Слова теперь вылезают из меня куда медленнее, слоги прибывают с опозданием, хотя мыслительный процесс идет строго по расписанию.
– И какой-то след принес тебя к нам?
– Макбрайд. Снова.
Она удивленно таращит глаза:
– Вот это да! Долбаной тебе удачи, приятель. Дело это – чертовски крепкий орешек.
Требуются особые усилия, чтобы пробиться сквозь вьющиеся стебли, растущие, стелющиеся, забивающие мне рот, но я все же выдавливаю из себя:
– Ты знаешь… ты знаешь… это… дело Макбрайда?
– Знаю ли я Макбрайда? – растягивает она слова. – Да я долбаный месяц работала над этим долбаным ублюдочным дерьмом.
– Наверное… увлекательно.
– Ни хрена. Скукота адская. Ты следил за кем-нибудь, живущим на шестом этаже без гребаного лифта?
– Без… лифта? – В Лос-Анджелесе вряд ли такое встретишь.
– Квартиры над мастерскими и магазинами, никаких гребаных лифтов, – объясняет она.
Ну да, теперь я уверен, что в Лос-Анджелесе такого не бывает. Даже бедняки в обморок упадут от одной мысли. Любое расстояние свыше двадцати футов по вертикали или как угодно должно быть проехано. Желательно с кондиционером. Если нам охота поупражняться, мы едем в спортзал, благодарю покорно.
– То есть с работой-то все нормально, – продолжает Гленда. – Но хочу заметить, тебя уже на пятый день наизнанку выворачивает от спертого воздуха и завернутой в бумажку жратвы. Да еще эти затраханные насекомые повсюду, на полу, на моей гребаной жратве…
– Макбрайд… он чем-то занимался… в съемной конуре? – Не может быть, у него же миллионы, а может, и миллиарды.
Она качает головой, ковыряет в носу. Я ж говорю, шикарная дама.
– Никто не ведет речи о съемной конуре, да только дом дерьмовый. Тут, рядом, в Ист-Виллидж, не трущобы или что-то в этом духе, просто не слишком ухоженный. Одним словом, мы засели напротив и весь гребаный день фотографировали тот дом, где они трахались, он, кстати, немного получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Винсент? Пресвятые засранцы, неужели это Винсент Рубио? – Дама явно удивлена и рада меня видеть. Звук шагов, и на стол падает тень. Я заставляю себя поднять глаза. – Черт бы меня побрал, так и есть! – Даже без этих непрерывных проклятий я узнал бы Гленду Ветцель по запаху, приятной смеси гвоздики и старых бейсбольных перчаток. Гленда – отличная девчонка, и не то чтобы я не хотел ее видеть, просто мне вообще никого видеть не хочется.
– Привет, Глен, – поднимаюсь я для объятий и тут же валюсь обратно. Знаком предлагаю ей сделать то же самое.
Но она тянет стул и садится, не дожидаясь моего приглашения.
– Черт, сколько ж это… год?
– Девять месяцев.
– Девять месяцев… проклятье! Хорошо выглядишь.
– Отнюдь. – Не в том я настроении, чтобы играть в «как будто».
– Ладно. Так себе. Но запах у тебя охренительный, я сто раз говорила.
Мы треплемся, пока не приносят базилик. Гленда украдкой бросает на меня беспокойные взгляды, когда я сжевываю сразу оба листа и заглатываю весь ком. Себе она заказывает пол чайной ложки толченого тимьяна.
– Меня от тимьяна никогда особенно не тащило, – говорю.
– Меня тоже, – вздыхает она. – Но на чем-то надо съезжать с дозы.
Гленда – наш брат частный детектив, рабочая лошадка, гробящая жизнь на компанию «Джей amp; Ти», здешний, манхэттенский филиал «ТруТел». Ее босс, Йоргенсон, точная копия Тейтельбаума, вплоть до повышенного давления и дурных манер. Именно ребята из «Джей amp; Ти» с самого начала занимались делом Макбрайда по поручению Нью-Йоркского муниципального Совета и нарыли те грязные фотки, что мы, словно мальчишки в школьной раздевалке, передавали из рук в руки на заседании нашего, Южнокалифорнийского Совета. Они по-прежнему у меня перед глазами: Макбрайд в облачении спаривается с человеческой женщиной и, судя по выражению его загримированного лица, получает при этом огромное удовольствие. Лицо женщины было затемнено посредством специального фотографического процесса, именуемого «закрась это несмываемым маркером», но тело ее вполне недвусмысленно говорило об испытываемых ею чувствах.
– Вот дерьмо, – подает голос Гленда, явно самый выдающийся сквернослов из всех встреченных мною Хадрозавров. – Просто не могу поверить… Я имею в виду, когда в тот раз…
– Ясно.
– …после того, как копы вышвырнули тебя на самолете обратно в Лос-Анджелес…
– Давай не будем вспоминать об этом, ладно, Глен?
Смущенная, она кивает:
– Ладно, ладно. – И тут же глаза ее снова загораются. – Черт возьми, как я рада видеть тебя! В каком дерьме ты остановился?
– В «Плазе», – поднимаю я брови. Я там еще не регистрировался и номер не резервировал, но уверен, что смогу раздобыть комнату.
– Посмотрите-ка на этого парня, шикует за казенный счет, а?
– До поры до времени. – Базилик прошибает, и ноздри мои сами собой раздуваются. Настроение повышается, душа поет. Феромоны Гленды будоражат меня, и я удивляюсь, почему до сих пор не приглашал даму к себе. Она, конечно, из Хадрозавров, которые, в общем-то, не в моем вкусе, однако… – Господи, – изливаю я чувства, – как же здорово ты пахнешь! Здорово. Очень… очень здорово.
Смеясь, Гленда, отодвигает от меня подальше маленькую керамическую чашу с базиликовой крошкой.
– С тебя довольно этой дряни. Над каким делом работаешь?
– Пожар. Там, в Лос-Анджелесе. – Слова теперь вылезают из меня куда медленнее, слоги прибывают с опозданием, хотя мыслительный процесс идет строго по расписанию.
– И какой-то след принес тебя к нам?
– Макбрайд. Снова.
Она удивленно таращит глаза:
– Вот это да! Долбаной тебе удачи, приятель. Дело это – чертовски крепкий орешек.
Требуются особые усилия, чтобы пробиться сквозь вьющиеся стебли, растущие, стелющиеся, забивающие мне рот, но я все же выдавливаю из себя:
– Ты знаешь… ты знаешь… это… дело Макбрайда?
– Знаю ли я Макбрайда? – растягивает она слова. – Да я долбаный месяц работала над этим долбаным ублюдочным дерьмом.
– Наверное… увлекательно.
– Ни хрена. Скукота адская. Ты следил за кем-нибудь, живущим на шестом этаже без гребаного лифта?
– Без… лифта? – В Лос-Анджелесе вряд ли такое встретишь.
– Квартиры над мастерскими и магазинами, никаких гребаных лифтов, – объясняет она.
Ну да, теперь я уверен, что в Лос-Анджелесе такого не бывает. Даже бедняки в обморок упадут от одной мысли. Любое расстояние свыше двадцати футов по вертикали или как угодно должно быть проехано. Желательно с кондиционером. Если нам охота поупражняться, мы едем в спортзал, благодарю покорно.
– То есть с работой-то все нормально, – продолжает Гленда. – Но хочу заметить, тебя уже на пятый день наизнанку выворачивает от спертого воздуха и завернутой в бумажку жратвы. Да еще эти затраханные насекомые повсюду, на полу, на моей гребаной жратве…
– Макбрайд… он чем-то занимался… в съемной конуре? – Не может быть, у него же миллионы, а может, и миллиарды.
Она качает головой, ковыряет в носу. Я ж говорю, шикарная дама.
– Никто не ведет речи о съемной конуре, да только дом дерьмовый. Тут, рядом, в Ист-Виллидж, не трущобы или что-то в этом духе, просто не слишком ухоженный. Одним словом, мы засели напротив и весь гребаный день фотографировали тот дом, где они трахались, он, кстати, немного получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83