В этом мире существует два вида свидетелей: те, кто откликается на улыбку, и те, кто откликается на угрозы. Надеюсь, что Берк относится к первому типу, ибо я с большой неохотой даю волю рукам, не пуская их в ход без крайней на то необходимости, да и не колотил я никого последние девять месяцев; хорошо бы и дальше так. Не говоря уж о том, какое оскорбление я нанесу гуманным больничным правилам, наводя страх на госпитализированного Велосираптора.
Впрочем, пока об этом беспокоиться нечего: кровати окружены свисающими занавесками, так что взгляд мой натыкается лишь на пару тонких белых полотнищ, лениво колышущихся от потолочного вентилятора, словно флаги сдавшейся крепости. Открытый стенной шкаф демонстрирует два одеяния на вешалках – пару незаполненных человечьих тел, склонившихся к дезинфицированному полу.
– Мистер Берк? – пробую я позвать.
Нет ответа.
– Мистер Берк?
– Он спит, – доносится слева голос столь флегматичный, что, похоже, владелец его совершенно одурманен лекарствами.
На цыпочках я захожу в палату и крадусь к занавешенной больничной кровати. Маленький силуэт за занавеской – мистер Суарес, я полагаю, – хрипит, словно старый «Шеви В-8», пытаясь повернуться.
– Не знаете, когда он проснется? – спрашиваю я. С половины Берка не слышно ни звука. Ни вздоха, ни храпа.
– Кто проснется?
– Мистер Берк. Когда он обычно просыпается?
– Шоколад есть?
Разумеется, у меня нет шоколада.
– Конечно, есть.
Тень за занавеской кашляет и приподнимается в постели:
– Давайте сюда. Вы отдергиваете занавеску, даете мне шоколад, мы беседуем.
Я не могу вспомнить ни одного динозавра, которому бы нравился шоколад. Наши вкусовые луковицы не способны ощутить богатую структуру столь беспорядочно организованного лакомства, и хотя со временем мы научились глотать всевозможные жирные субстанции, плоды рожкового дерева и его ближайших родственников никогда не занимали высокого места в списке наших естественных предпочтений. С другой стороны, иные дины готовы жрать все подряд. Подозревая, что откроется передо мной (господи, надеюсь, я ошибаюсь), я нерешительно отдергиваю занавеску…
Суарес оказывается Компи. Я так и знал. И теперь мне предстоит общение с этой тварью. Это может затянуться на добрые шесть или семь часов.
– Ну? – вопрошает он, медленно разводя иссохшими слабенькими лапками. – Где шоколад?
Суарес безобразнее большинства виденных мною Компи, но это, возможно, результат болезни, которую он умудрился подхватить. Шкура его беспорядочно испещрена зелеными и желтыми пятнами, и я не могу решить, лучше ли это обычного навозного окраса его вида. Гибкий клюв усеян язвами, маленькими гнойными отметинами, вызывающими в памяти старую изъеденную молью одежду, что чахнет в моем чулане. А голос его – этот голос! – точно как у водителя, оттащившего мою машину, только с легкой примесью веселящего газа.
– Ну, где шоколад? – скрежещет он, и я сдерживаю порыв удавить обладателя этих голосовых связок его же подушкой. Это было бы слишком просто.
– Шоколад потом, – сообщаю я, отодвигаясь от кровати. – Сначала расскажите мне о Берке.
– Сначала шоколад.
– Сначала говорить.
Компи капризничает. Я стою на своем. Он снова капризничает. Я настаиваю. Он колотит слабенькими кулачками по поручням кровати, а я широко зеваю, демонстрируя превосходную гигиену полости рта.
– Ладно, – сдается Компи. – Что вы хотите знать?
– Когда просыпается Берк?
– Он не просыпается.
– Я понимаю, что сейчас он не просыпается. Я имею в виду, как долго он обычно спит?
– Он всегда спит.
Хватит с меня. Я лезу в карман и делаю вид, будто ухватил нечто размером со «Сникерс». Показывая Суаресу руку (пустую), я пожимаю плечами:
– Похоже, ты не получишь свой шоколад.
Господи, иногда приходится вести себя с этими тупицами, будто с малыми детьми.
– Нет-нет-нет-нет! – пронзительно верещит он все громче, доходя до таких высот, что и не снились величайшему из кастратов-контратеноров. Должно быть, по всей округе стаканы полопались.
Как только мои барабанные перепонки наглухо затворяют ставни, я наклоняюсь к кровати Берка и приглядываюсь. Ничего. Ни малейшего движения. И это после столь выдающейся какофонии… что ж, возможно, он действительно не просыпается.
– Ты хочешь сказать, что Берк в коме? – оборачиваюсь я к Суаресу.
– Ну. Кома. Кома. Шоколад?
Вот дьявол… Почему же Дан не упомянул об этом в клубе?
– Шоколад?
Уже нимало не беспокоясь, что разбужу свидетеля, я заглядываю за занавеску Донована Берка. Опрометчивый шаг. Меня окутывает дух человечьего праздника Благодарения, состоящий из тяжелых запахов копченого окорока и жареной индейки. Затем я вижу пропитанные спекшейся кровью повязки, за которыми плоть, истерзанная пламенем, – язвы, раны, сочится гной, похожий на заварной крем; я глаз не могу оторвать от обуглившейся шелухи, покрывшей бедного Раптора, столь сходного со мной размерами и статью.
Через несколько минут я прихожу в себя; коленки у меня подгибаются, руки дрожат. Все же я как-то умудряюсь удержаться на ногах да еще задернуть занавеску. Теперь за нею всего лишь неподвижная блеклая тень, которая может быть, а может и не быть изуродованным коматозным телом Донована Берка. И хотя я бесконечно счастлив оттого, что перед глазами у меня снова чистая белая кисея, все же ловлю себя на извращенном желании разодрать ее и вновь погрузиться в созерцание – как будто впитывая взглядом результаты столь ужасной катастрофы, я смогу отвести ее от себя самого. Однако настойчивый вой Суареса обрывает мои фантазии.
– Шоколад!
– Говорит… говорит он когда-нибудь? – спрашиваю я.
– А, да, бывает – говорит, – отзывается Компи. – Очень громко. Громко-прегромко.
Выходит, это не кома. Я решаю не посвящать Суареса в медицинские тонкости.
– Бывает, что говорит… что именно он говорит? – меньше всего мне хочется в результате этой авантюры начать говорить, как Компи.
– Ну… это… имена зовет. Он зовет: «Джудит, Джудит» и стонет потом. Очень громко.
– Джудит?
– А еще он зовет Джей Си!
– Джей Си? Инициалы?
– Джудит, Джудит! – хохочет Суарес, брызгая слюной на простыни. – Джей Си! Джудит!
Я провожу рукой по волосам – жест, который подхватил еще мальчишкой, когда учился вести себя, как подобает настоящему человеку. Сей невербальный сигнал предназначен выражать отчаяние или что-то в этом роде, как мне объясняли тогда, и впоследствии я так и не смог от него отделаться.
– Что еще он говорит? Продолжай.
– Маму, бывает, зовет, – будто величайшую из тайн выдавливает из себя Суарес, – а другой раз как заладит: «Джудит! Джудит!»
Теперь, полагаю, самое время все это записать. Я начинаю страницу словами «зовет Джудит» – хотя бы потому, что Компи никак не может заткнуться и продолжает выкрикивать это имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Впрочем, пока об этом беспокоиться нечего: кровати окружены свисающими занавесками, так что взгляд мой натыкается лишь на пару тонких белых полотнищ, лениво колышущихся от потолочного вентилятора, словно флаги сдавшейся крепости. Открытый стенной шкаф демонстрирует два одеяния на вешалках – пару незаполненных человечьих тел, склонившихся к дезинфицированному полу.
– Мистер Берк? – пробую я позвать.
Нет ответа.
– Мистер Берк?
– Он спит, – доносится слева голос столь флегматичный, что, похоже, владелец его совершенно одурманен лекарствами.
На цыпочках я захожу в палату и крадусь к занавешенной больничной кровати. Маленький силуэт за занавеской – мистер Суарес, я полагаю, – хрипит, словно старый «Шеви В-8», пытаясь повернуться.
– Не знаете, когда он проснется? – спрашиваю я. С половины Берка не слышно ни звука. Ни вздоха, ни храпа.
– Кто проснется?
– Мистер Берк. Когда он обычно просыпается?
– Шоколад есть?
Разумеется, у меня нет шоколада.
– Конечно, есть.
Тень за занавеской кашляет и приподнимается в постели:
– Давайте сюда. Вы отдергиваете занавеску, даете мне шоколад, мы беседуем.
Я не могу вспомнить ни одного динозавра, которому бы нравился шоколад. Наши вкусовые луковицы не способны ощутить богатую структуру столь беспорядочно организованного лакомства, и хотя со временем мы научились глотать всевозможные жирные субстанции, плоды рожкового дерева и его ближайших родственников никогда не занимали высокого места в списке наших естественных предпочтений. С другой стороны, иные дины готовы жрать все подряд. Подозревая, что откроется передо мной (господи, надеюсь, я ошибаюсь), я нерешительно отдергиваю занавеску…
Суарес оказывается Компи. Я так и знал. И теперь мне предстоит общение с этой тварью. Это может затянуться на добрые шесть или семь часов.
– Ну? – вопрошает он, медленно разводя иссохшими слабенькими лапками. – Где шоколад?
Суарес безобразнее большинства виденных мною Компи, но это, возможно, результат болезни, которую он умудрился подхватить. Шкура его беспорядочно испещрена зелеными и желтыми пятнами, и я не могу решить, лучше ли это обычного навозного окраса его вида. Гибкий клюв усеян язвами, маленькими гнойными отметинами, вызывающими в памяти старую изъеденную молью одежду, что чахнет в моем чулане. А голос его – этот голос! – точно как у водителя, оттащившего мою машину, только с легкой примесью веселящего газа.
– Ну, где шоколад? – скрежещет он, и я сдерживаю порыв удавить обладателя этих голосовых связок его же подушкой. Это было бы слишком просто.
– Шоколад потом, – сообщаю я, отодвигаясь от кровати. – Сначала расскажите мне о Берке.
– Сначала шоколад.
– Сначала говорить.
Компи капризничает. Я стою на своем. Он снова капризничает. Я настаиваю. Он колотит слабенькими кулачками по поручням кровати, а я широко зеваю, демонстрируя превосходную гигиену полости рта.
– Ладно, – сдается Компи. – Что вы хотите знать?
– Когда просыпается Берк?
– Он не просыпается.
– Я понимаю, что сейчас он не просыпается. Я имею в виду, как долго он обычно спит?
– Он всегда спит.
Хватит с меня. Я лезу в карман и делаю вид, будто ухватил нечто размером со «Сникерс». Показывая Суаресу руку (пустую), я пожимаю плечами:
– Похоже, ты не получишь свой шоколад.
Господи, иногда приходится вести себя с этими тупицами, будто с малыми детьми.
– Нет-нет-нет-нет! – пронзительно верещит он все громче, доходя до таких высот, что и не снились величайшему из кастратов-контратеноров. Должно быть, по всей округе стаканы полопались.
Как только мои барабанные перепонки наглухо затворяют ставни, я наклоняюсь к кровати Берка и приглядываюсь. Ничего. Ни малейшего движения. И это после столь выдающейся какофонии… что ж, возможно, он действительно не просыпается.
– Ты хочешь сказать, что Берк в коме? – оборачиваюсь я к Суаресу.
– Ну. Кома. Кома. Шоколад?
Вот дьявол… Почему же Дан не упомянул об этом в клубе?
– Шоколад?
Уже нимало не беспокоясь, что разбужу свидетеля, я заглядываю за занавеску Донована Берка. Опрометчивый шаг. Меня окутывает дух человечьего праздника Благодарения, состоящий из тяжелых запахов копченого окорока и жареной индейки. Затем я вижу пропитанные спекшейся кровью повязки, за которыми плоть, истерзанная пламенем, – язвы, раны, сочится гной, похожий на заварной крем; я глаз не могу оторвать от обуглившейся шелухи, покрывшей бедного Раптора, столь сходного со мной размерами и статью.
Через несколько минут я прихожу в себя; коленки у меня подгибаются, руки дрожат. Все же я как-то умудряюсь удержаться на ногах да еще задернуть занавеску. Теперь за нею всего лишь неподвижная блеклая тень, которая может быть, а может и не быть изуродованным коматозным телом Донована Берка. И хотя я бесконечно счастлив оттого, что перед глазами у меня снова чистая белая кисея, все же ловлю себя на извращенном желании разодрать ее и вновь погрузиться в созерцание – как будто впитывая взглядом результаты столь ужасной катастрофы, я смогу отвести ее от себя самого. Однако настойчивый вой Суареса обрывает мои фантазии.
– Шоколад!
– Говорит… говорит он когда-нибудь? – спрашиваю я.
– А, да, бывает – говорит, – отзывается Компи. – Очень громко. Громко-прегромко.
Выходит, это не кома. Я решаю не посвящать Суареса в медицинские тонкости.
– Бывает, что говорит… что именно он говорит? – меньше всего мне хочется в результате этой авантюры начать говорить, как Компи.
– Ну… это… имена зовет. Он зовет: «Джудит, Джудит» и стонет потом. Очень громко.
– Джудит?
– А еще он зовет Джей Си!
– Джей Си? Инициалы?
– Джудит, Джудит! – хохочет Суарес, брызгая слюной на простыни. – Джей Си! Джудит!
Я провожу рукой по волосам – жест, который подхватил еще мальчишкой, когда учился вести себя, как подобает настоящему человеку. Сей невербальный сигнал предназначен выражать отчаяние или что-то в этом роде, как мне объясняли тогда, и впоследствии я так и не смог от него отделаться.
– Что еще он говорит? Продолжай.
– Маму, бывает, зовет, – будто величайшую из тайн выдавливает из себя Суарес, – а другой раз как заладит: «Джудит! Джудит!»
Теперь, полагаю, самое время все это записать. Я начинаю страницу словами «зовет Джудит» – хотя бы потому, что Компи никак не может заткнуться и продолжает выкрикивать это имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83