Книги на низкой застекленной полке тоже мало помогали, потому что названий на корешках мне разглядеть не удавалось, и в конце концов я наткнулась на фотографию в овальной серебряной рамке – мужчина в военной форме. Лица я не узнала, но сразу опознала мундир.
Я спросила ее, в родстве ли она с генералом Ханно фон Шверигеном. У изнасилованных детей хорошо развита способность менять тему.
Ее бровь изогнулась: она глянула на фотографию и сказала, что это ее отец, а потом спросила, откуда я знаю это имя, и я объяснила, что интересуюсь военной историей. Он командовал двадцать вторым танковым в Нормандии, о чем говорилось в книге Джона Кигана.
Но, как выяснилось, сбить с толку приорессу было не так-то просто.
– Вообще-то, – сказала она, – разговор у нас тут о тебе, а не о моем отце или давнишних сражениях.
Потом она добавила, что я уже не настолько плохо себя чувствую, чтобы бездельничать, и поэтому мне предоставляется выбор. Или получить от них одежду, немного денег и идти на все четыре стороны, или остаться у них, чтобы осмотреться и подумать. Чем мне заняться, они найдут. Живут тут по слегка видоизмененному бенедиктинскому уставу: работа и молитва.
Я сказала, что я атеистка, на что она ответила, что атеизм это старая, распространенная, уважаемая вера, некоторые из ее близких друзей атеисты, и что она работала с атеистами, которые были лучшими христианами, чем она сама может надеяться когда-либо стать. Поэтому я могу верить во что угодно, но чего мне не следует делать, так это пытаться разрушить чужую веру, потому что, во-первых, вера дана от Бога, поэтому у меня все равно ничего не выйдет, а во-вторых, это просто невежливо. В таких общинах принято соблюдать определенные правила, и если я захочу остаться, мне придется им следовать.
Интересно, что во время этого разговора я краем глаза видела за своим левым плечом сияющего: он ничего не говорил, но, как и после маминого самоубийства, и после истории с Хантером, направлял мне посыл: сматывайся. Я и сказала, что, пожалуй, лучше пойду, но тут приметила взгляд приорессы, устремленный за мое левое плечо, вообразила, будто она тоже его видит, и это напугало меня больше всего, что со мной случилось за все это время. Я остолбенела, замерла, как покойница, и все вокруг замерло. Только часы тикали, очень громко, но с каким-то растянутым звуком, словно растянулось само время. Не тик-так, тик-так, а тик… так… тик…
Она прервала молчание первой.
– Не хочу на тебя давить, – сказала она, – но тут естъ о чем подумать. Очевидно, что Господь говорит с тобой через свою святую, а уж почему, нам этого знать не дано. Я, например, верую уже пятьдесят три года, но мне таких знамений не было. Опять же, Он привел тебя сюда, и мы не знаем зачем. Давай скажем так: ты обладаешь определенным талантом видеть невидимое. Я подозреваю, что ты слышала голос и с другой стороны, так?
Я ответила, что не верю ни в какое такое дерьмо, да только голос мой дрожал и чуть не сорвался. Тогда она сказала:
– Может быть, ты не в себе? Как тебе самой-то кажется?
Эти слова заставили меня задуматься. Чокнутых я повидала немало, начиная с собственной мамочки, но в глубине души всегда знала, что я не такая, как они. Сумасшедшие, если уж на то пошло, беспомощны, а про меня этого не скажешь. Так что пришлось мне ответить, что я вполне в своем уме.
Это, по-видимому, ее обрадовало. Она сказала, что со мной должно произойти что-то значительное и интересное, никто не осмелится предсказать, что именно, но это определенно так. Недаром же святая Екатерина привела меня в приют своего имени.
– Совпадение, – откликнулась я, как и подобало завзятой материалистке.
И тут приоресса, к моему удивлению, неожиданно звучно для такой маленькой женщины рассмеялась. А потом рассказала мне притчу про эскимоса, которую я сейчас приведу, потому что она имеет значение и для вас.
«Пилот заходит в салун на Аляске, и бармен говорит:
– А, Фред, что-то давненько тебя не видно в церкви. Где пропадал?
– Больше я в церковь ни ногой, – отвечает пилот. – Утратил веру.
– Это еще почему? – спрашивает бармен. Пилот отвечает:
– В прошлом месяце мой самолет разбился в горах, я застрял в ледяной расщелине и сколько ни молился Господу, чтобы он вытащил меня оттуда, все без толку. Я решил, что никакого Бога нет и что я умру, а после смерти ничего не будет. Вот как я потерял веру.
– Но раз ты все-таки выбрался оттуда, значит, Бог есть, – говорит бармен.
– Как бы не так, – отвечает пилот. – Бог тут ни при чем. Какой-то чертов эскимос проходил мимо и вытащил меня».
Но я осталась там вовсе не из-за этой истории. После анекдота она сказала еще одну вещь:
– Моя дорогая, здесь нет мужчин. Порой приятно устроить отпуск от них, не правда ли?
Тут она в точку попала.
Вот так я ступила на стезю веры. Господь нашел меня и поместил в этом прибежище благодати вопреки моему желанию. Оставшись там, я стала жить в сообществе, странном даже по меркам религиозных организаций. Всем ведь известно, что в богатых странах религия отмирает. Времена огромных монастырей остались в далеком прошлом, нынче лишь немногие молодые девушки ощущают в себе призвание, и в обителях главным образом доживают свой век старухи. Приорат Святой Екатерины был не таков, и это благодаря особой природе кровниц. Подробнее я узнала о них из трех книг, которые дала мне сестра Мариан Долан, она была субприорессой и отвечала за живших при приорате мирянок. Книги были такие: «Преданные до смерти», о великих деяниях Мари Анж де Бервиллъ и основании ордена, написанное ею самой пособие «Опыт подготовки сестер милосердия» и тоненькая брошюрка «Устав Общества сестер милосердия Крови Христовой», тоже вышедшая из-под ее пера.
Сестра Мариан, женщина пятидесяти с небольшим лет, с крепкой челюстью, в толстых круглых очках в стальной оправе и низко надвинутом на лоб чепце, придававшем ей сходство с мотоциклистом, сказала, что я буду считаться мирянкой, пока не определюсь со своим будущим. Впрочем, положение мое не сильно отличалось от монашеского: гостей в приорате Св. Екатерины не было, укромных уголков, чтобы отсиживаться да отлеживаться, тоже, и все, кроме больных, считались членами общины и должны были работать. Она спросила меня, что я умею делать, и я честно ответила: заниматься проституцией, воровать и торговать наркотиками. А еще умею стрелять и ездить верхом на лошади. Думала ее этим шокировать, но не вышло. Она что-то записала, а потом сказала, что обычно они определяют новичков в бригаду обслуживания: работа простая, здоровая и позволяет получить представление о жизни приората. Но если я не хочу, она может определить меня на кухню.
Я поинтересовалась, почему не сиделкой, они же вроде как сестры милосердия, но она пояснила, что уход за больными требует особых навыков, а у меня их нет, да и желания получить, наверное, тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Я спросила ее, в родстве ли она с генералом Ханно фон Шверигеном. У изнасилованных детей хорошо развита способность менять тему.
Ее бровь изогнулась: она глянула на фотографию и сказала, что это ее отец, а потом спросила, откуда я знаю это имя, и я объяснила, что интересуюсь военной историей. Он командовал двадцать вторым танковым в Нормандии, о чем говорилось в книге Джона Кигана.
Но, как выяснилось, сбить с толку приорессу было не так-то просто.
– Вообще-то, – сказала она, – разговор у нас тут о тебе, а не о моем отце или давнишних сражениях.
Потом она добавила, что я уже не настолько плохо себя чувствую, чтобы бездельничать, и поэтому мне предоставляется выбор. Или получить от них одежду, немного денег и идти на все четыре стороны, или остаться у них, чтобы осмотреться и подумать. Чем мне заняться, они найдут. Живут тут по слегка видоизмененному бенедиктинскому уставу: работа и молитва.
Я сказала, что я атеистка, на что она ответила, что атеизм это старая, распространенная, уважаемая вера, некоторые из ее близких друзей атеисты, и что она работала с атеистами, которые были лучшими христианами, чем она сама может надеяться когда-либо стать. Поэтому я могу верить во что угодно, но чего мне не следует делать, так это пытаться разрушить чужую веру, потому что, во-первых, вера дана от Бога, поэтому у меня все равно ничего не выйдет, а во-вторых, это просто невежливо. В таких общинах принято соблюдать определенные правила, и если я захочу остаться, мне придется им следовать.
Интересно, что во время этого разговора я краем глаза видела за своим левым плечом сияющего: он ничего не говорил, но, как и после маминого самоубийства, и после истории с Хантером, направлял мне посыл: сматывайся. Я и сказала, что, пожалуй, лучше пойду, но тут приметила взгляд приорессы, устремленный за мое левое плечо, вообразила, будто она тоже его видит, и это напугало меня больше всего, что со мной случилось за все это время. Я остолбенела, замерла, как покойница, и все вокруг замерло. Только часы тикали, очень громко, но с каким-то растянутым звуком, словно растянулось само время. Не тик-так, тик-так, а тик… так… тик…
Она прервала молчание первой.
– Не хочу на тебя давить, – сказала она, – но тут естъ о чем подумать. Очевидно, что Господь говорит с тобой через свою святую, а уж почему, нам этого знать не дано. Я, например, верую уже пятьдесят три года, но мне таких знамений не было. Опять же, Он привел тебя сюда, и мы не знаем зачем. Давай скажем так: ты обладаешь определенным талантом видеть невидимое. Я подозреваю, что ты слышала голос и с другой стороны, так?
Я ответила, что не верю ни в какое такое дерьмо, да только голос мой дрожал и чуть не сорвался. Тогда она сказала:
– Может быть, ты не в себе? Как тебе самой-то кажется?
Эти слова заставили меня задуматься. Чокнутых я повидала немало, начиная с собственной мамочки, но в глубине души всегда знала, что я не такая, как они. Сумасшедшие, если уж на то пошло, беспомощны, а про меня этого не скажешь. Так что пришлось мне ответить, что я вполне в своем уме.
Это, по-видимому, ее обрадовало. Она сказала, что со мной должно произойти что-то значительное и интересное, никто не осмелится предсказать, что именно, но это определенно так. Недаром же святая Екатерина привела меня в приют своего имени.
– Совпадение, – откликнулась я, как и подобало завзятой материалистке.
И тут приоресса, к моему удивлению, неожиданно звучно для такой маленькой женщины рассмеялась. А потом рассказала мне притчу про эскимоса, которую я сейчас приведу, потому что она имеет значение и для вас.
«Пилот заходит в салун на Аляске, и бармен говорит:
– А, Фред, что-то давненько тебя не видно в церкви. Где пропадал?
– Больше я в церковь ни ногой, – отвечает пилот. – Утратил веру.
– Это еще почему? – спрашивает бармен. Пилот отвечает:
– В прошлом месяце мой самолет разбился в горах, я застрял в ледяной расщелине и сколько ни молился Господу, чтобы он вытащил меня оттуда, все без толку. Я решил, что никакого Бога нет и что я умру, а после смерти ничего не будет. Вот как я потерял веру.
– Но раз ты все-таки выбрался оттуда, значит, Бог есть, – говорит бармен.
– Как бы не так, – отвечает пилот. – Бог тут ни при чем. Какой-то чертов эскимос проходил мимо и вытащил меня».
Но я осталась там вовсе не из-за этой истории. После анекдота она сказала еще одну вещь:
– Моя дорогая, здесь нет мужчин. Порой приятно устроить отпуск от них, не правда ли?
Тут она в точку попала.
Вот так я ступила на стезю веры. Господь нашел меня и поместил в этом прибежище благодати вопреки моему желанию. Оставшись там, я стала жить в сообществе, странном даже по меркам религиозных организаций. Всем ведь известно, что в богатых странах религия отмирает. Времена огромных монастырей остались в далеком прошлом, нынче лишь немногие молодые девушки ощущают в себе призвание, и в обителях главным образом доживают свой век старухи. Приорат Святой Екатерины был не таков, и это благодаря особой природе кровниц. Подробнее я узнала о них из трех книг, которые дала мне сестра Мариан Долан, она была субприорессой и отвечала за живших при приорате мирянок. Книги были такие: «Преданные до смерти», о великих деяниях Мари Анж де Бервиллъ и основании ордена, написанное ею самой пособие «Опыт подготовки сестер милосердия» и тоненькая брошюрка «Устав Общества сестер милосердия Крови Христовой», тоже вышедшая из-под ее пера.
Сестра Мариан, женщина пятидесяти с небольшим лет, с крепкой челюстью, в толстых круглых очках в стальной оправе и низко надвинутом на лоб чепце, придававшем ей сходство с мотоциклистом, сказала, что я буду считаться мирянкой, пока не определюсь со своим будущим. Впрочем, положение мое не сильно отличалось от монашеского: гостей в приорате Св. Екатерины не было, укромных уголков, чтобы отсиживаться да отлеживаться, тоже, и все, кроме больных, считались членами общины и должны были работать. Она спросила меня, что я умею делать, и я честно ответила: заниматься проституцией, воровать и торговать наркотиками. А еще умею стрелять и ездить верхом на лошади. Думала ее этим шокировать, но не вышло. Она что-то записала, а потом сказала, что обычно они определяют новичков в бригаду обслуживания: работа простая, здоровая и позволяет получить представление о жизни приората. Но если я не хочу, она может определить меня на кухню.
Я поинтересовалась, почему не сиделкой, они же вроде как сестры милосердия, но она пояснила, что уход за больными требует особых навыков, а у меня их нет, да и желания получить, наверное, тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133