Начиная опасаться, что мой план не задался, я выползла по обвалившемуся туннелю на поверхность, где спряталась и молилась до тех пор, пока не услышала знакомый голос моей пушки. На моих глазах танк содрогнулся и вспыхнул, после того как вольфрамовый бронебойный снаряд ударил в его корму. А потом в дыму появилась сомерсетская легкая пехота, в полной выкладке преодолевшая сорок миль чуть более чем за десять часов.
Правительственные войска оказались зажатыми в руинах, которые сами же и устроили. Танки, неспособные маневрировать, представляли собой легкую мишень, так что наши люди перебили их с помощью ПТУРСов и гранатометов, а потом ринулись в туннели, так что и вражеская пехота оказалась в ловушке. Охотясь за врагами, мы расстреляли в темноте все патроны, но продолжали истреблять их мачете, штыками и лопатами, пока не перебили всех до единого…
Таков был мой маленький Сталинград, мой миниатюрный ketelschlacht. Моя последняя битва. Мы потеряли убитыми девяносто одного человека, двести было ранено, зато павших врагов насчитали пятьсот восемьдесят восемь, хотя полковнику аль-Мувалиду и его личной охране удалось бежать.
По центру туннелей шли дренажные желоба, но крови было столько, что она залила полы выше щиколотки, выше голенищ моих форменных французских башмаков. Как только стало ясно, что мы в безопасности, я отправилась в госпиталь повидать раненых. Заявилась туда как была, в сапогах, хлюпавших кровью, и Трини налетела на меня, обзывая чудовищем, убийцей, предательницей. Хуже всего, она кричала, что Нора презирала бы меня за все это, и я согласилась с ней, но сказала, что надеюсь оправдаться перед Норой на Небесах. Трини истерически рассмеялась, мол, посмотри на себя, ты выглядишь как Аттила собственной персоной. Боже, не смеши меня! И выставила меня вон.
Я не знаю, кто предал меня. Но кто-то знал о моей привычке в мирные дни рано по утрам выезжать из Вибока на север вдоль Конга и о том, что после битвы я возобновила верховые прогулки. Наверное, даже после этой победы у меня были враги среди людей, казавшихся мне соратниками, но у кого из пророков их нет? Наверно, динка вплетут предателя в свои песни, и в них он будет жить вечно, как Иуда Искариот. Это случилось в разгар сезона май, когда зелени практически нет, река Конг усыхает до ширины ручья, а утреннее небо кажется хрупким, словно купол из тонкого стекла. Дол всегда возражал против этих одиноких поездок и настаивал на сопровождении, но для меня суть заключалась как раз в том, чтобы хоть час или около того насладиться драгоценным одиночеством.
Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно – хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.
Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, – пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…
Черт, места почти не осталось. Буду краткой.
Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.
«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», – говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.
Это очередная цитата из моей книжки.
Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.
Спустя несколько дней им, наверное, прискучило или же они побоялись, что я не выдержу, и меня поместили, по моему предположению, в военный госпиталь, где я проснулась в чистой постели, напичканная болеутоляющим, с вправленными плечами и забинтованными ранами. Доктор Изади, маленький, аккуратный тип с седеющими усами, в поблескивающих авиаторских очках, назвал себя моим лечащим врачом, но настолько очевидно принадлежал к мухабарати, что мог бы вместо белого халата напялить футболку с надписью «ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ». Он проявил прямо-таки трогательную заботу о моем здоровье, уверяя, что если они снова возьмутся за дело, то мой организм не выдержит и я умру, в связи с чем мне просто необходимо рассказать им все, что они хотят узнать. Или ему…
И так далее. Это вполне могло бы сработать: метод, когда сначала тебя истязают, а потом позволяют прийти в себя, оправиться от боли, вполне эффективен, потому что мысль о возможном возобновлении страданий страшнее, чем сами эти страдания. Беда в том, что мне нечего было им сообщить. Полковник был убежден, что Ричардсон обнаружил в районе Верхнего Собата богатейшее месторождение нефти. Послушать его, так выходило, что, согласно сообщениям нефтяников по радио, речь шла о немыслимых миллиардах галлонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Правительственные войска оказались зажатыми в руинах, которые сами же и устроили. Танки, неспособные маневрировать, представляли собой легкую мишень, так что наши люди перебили их с помощью ПТУРСов и гранатометов, а потом ринулись в туннели, так что и вражеская пехота оказалась в ловушке. Охотясь за врагами, мы расстреляли в темноте все патроны, но продолжали истреблять их мачете, штыками и лопатами, пока не перебили всех до единого…
Таков был мой маленький Сталинград, мой миниатюрный ketelschlacht. Моя последняя битва. Мы потеряли убитыми девяносто одного человека, двести было ранено, зато павших врагов насчитали пятьсот восемьдесят восемь, хотя полковнику аль-Мувалиду и его личной охране удалось бежать.
По центру туннелей шли дренажные желоба, но крови было столько, что она залила полы выше щиколотки, выше голенищ моих форменных французских башмаков. Как только стало ясно, что мы в безопасности, я отправилась в госпиталь повидать раненых. Заявилась туда как была, в сапогах, хлюпавших кровью, и Трини налетела на меня, обзывая чудовищем, убийцей, предательницей. Хуже всего, она кричала, что Нора презирала бы меня за все это, и я согласилась с ней, но сказала, что надеюсь оправдаться перед Норой на Небесах. Трини истерически рассмеялась, мол, посмотри на себя, ты выглядишь как Аттила собственной персоной. Боже, не смеши меня! И выставила меня вон.
Я не знаю, кто предал меня. Но кто-то знал о моей привычке в мирные дни рано по утрам выезжать из Вибока на север вдоль Конга и о том, что после битвы я возобновила верховые прогулки. Наверное, даже после этой победы у меня были враги среди людей, казавшихся мне соратниками, но у кого из пророков их нет? Наверно, динка вплетут предателя в свои песни, и в них он будет жить вечно, как Иуда Искариот. Это случилось в разгар сезона май, когда зелени практически нет, река Конг усыхает до ширины ручья, а утреннее небо кажется хрупким, словно купол из тонкого стекла. Дол всегда возражал против этих одиноких поездок и настаивал на сопровождении, но для меня суть заключалась как раз в том, чтобы хоть час или около того насладиться драгоценным одиночеством.
Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно – хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.
Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, – пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…
Черт, места почти не осталось. Буду краткой.
Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.
«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», – говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.
Это очередная цитата из моей книжки.
Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.
Спустя несколько дней им, наверное, прискучило или же они побоялись, что я не выдержу, и меня поместили, по моему предположению, в военный госпиталь, где я проснулась в чистой постели, напичканная болеутоляющим, с вправленными плечами и забинтованными ранами. Доктор Изади, маленький, аккуратный тип с седеющими усами, в поблескивающих авиаторских очках, назвал себя моим лечащим врачом, но настолько очевидно принадлежал к мухабарати, что мог бы вместо белого халата напялить футболку с надписью «ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ». Он проявил прямо-таки трогательную заботу о моем здоровье, уверяя, что если они снова возьмутся за дело, то мой организм не выдержит и я умру, в связи с чем мне просто необходимо рассказать им все, что они хотят узнать. Или ему…
И так далее. Это вполне могло бы сработать: метод, когда сначала тебя истязают, а потом позволяют прийти в себя, оправиться от боли, вполне эффективен, потому что мысль о возможном возобновлении страданий страшнее, чем сами эти страдания. Беда в том, что мне нечего было им сообщить. Полковник был убежден, что Ричардсон обнаружил в районе Верхнего Собата богатейшее месторождение нефти. Послушать его, так выходило, что, согласно сообщениям нефтяников по радио, речь шла о немыслимых миллиардах галлонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133