На пляже было многолюдно: дети с криками бегали по дюнам, мороженщик предлагал рожки с четырьмя шариками по цене трех. К большому моему удивлению, мой компаньон украсил свой пиджак двумя красными розами в петлице. Когда я, ни слова не сказав, указал ему на цветы, он осторожно вынул одну розу, понюхал и протянул мне.
– Позвольте в благодарность угостить вас рюмочкой, – сказал я ему. – Я долго ждал этого случая.
Я повел его к террасе кафе, откуда, как я полагал, будет виден фейерверк, и заказал бутылку бордо. Потом еще одну. Я не пил со дня аварии. И бог вина мне отомстил: скоро я уже не мог придерживаться доброкачественной лаконичности, за которую меня часто упрекала сестрица.
– Я сразу догадался, кто вы! – заявил я с не свойственной мне уверенностью. – Да, сразу! – повторил я громче, чтобы он наверняка меня услышал. – Вы меня не узнали, но это нормально: когда вы жили у моей крестной, я был еще ребенком.
Ничто во взгляде моего друга не свидетельствовало о том, что он меня понял или догадывается, куда я неумолимо клоню. Он не пил, а просто держал рюмку обеими руками перед глазами. Думаю, в ней отражались праздничные огни, и эти отражения были достаточным для него развлечением.
– Я знаю, почему вы подарили мне розу. И почему оставили себе вторую. Вы не забыли 14 июля 1945 года! Самое прекрасное за столетие, не правда ли? Вы были молоды и танцевали всю ночь! Варварство побеждено, братство обретено снова, вы праздновали будущее!
Он поставил рюмку на столик, не притронувшись к ней, и стал рассеянно разглядывать толпу, подавшуюся к насыпи. Фразы, который я выпаливал с растущей обидой, были совсем не те, которые я хотел произнести, они звучали вместо простых слов, которых у меня почему-то не нашлось.
– Вы были гением гор. У вас был дар свыше. А я самоучка. Тем немногим, что я знаю из географии, из истории, я обязан вам…
У меня за спиной прогремел взрыв. Взвилась ракета, оповещавшая о начале фейерверка. Все (кроме меня) задрали лица к небу, где загорелись роскошные канделябры, раскинулись букеты, забили фонтаны света.
– После вашего ухода, – продолжал я, не отвлекаясь на взрывы, – наша жизнь с крестной сильно изменилась. Тетя Элиана повредилась в рассудке и стала часто попадать в лечебницу. Тогда Леруи и Сокдело…
Мне пришлось еще сильнее повысить голос, чтобы перекричать залпы. Когда я произнес имя Элианы, мой компаньон взглянул на меня с грустью, как будто понял, что я способен его предать. Когда я назвал его друзей-партизан, он поднялся. Но что я мог поделать? Широкие плечи, худоба, костлявое лицо, узкий шрам героя моей памяти. Сам я не совершил в жизни ничего хорошего и смирился со своим существованием, как смиряются с недугом. Но меня уже распирало, я закусил удила, и меня уже ничто не могло остановить. Я заплатил официанту и, хромая, пустился вдогонку за убегающим от меня стариком. Но ни нагнать его, ни исправить свою ошибку я никак не мог. Он шел гораздо быстрее меня и выглядел очень решительным. Я знал, что теперь он оставит город и возобновит свои скитания. А у меня останется только горькое чувство дружбы, испорченной моей ошибкой.
Я видел, как среди красных картузов удаляется шляпа из черной соломы. Я отчаянно потел, отчаянно хромал. «Боже, только бы он оглянулся! – твердил я. – Все еще можно было бы исправить!» Но он не оглядывался. Его силуэт на глазах тонул в темноте, шляпа уменьшилась до размера блюдца. Потом я заметил в конце набережной рассыпавшееся черное конфетти. Еще немного – и оно исчезло.
Я остановился, запыхавшись, среди отпускников, лакомившихся американским мороженым.
– Эфраим! Эфраим! – крикнул я.
Этим все и кончилось.
* * *
Выражаю благодарность мадам Жизелъ Буэ, позволившей мне ознакомиться с письмами, отправленными Шарлем Буэ из Норвегии в апреле-мае 1940 г.
Из других документов и книг, которыми я пользовался, назову «Нарвик» М.-Ж.Торри (1942) и «Ареш-Бофортен» Марселя Шарвена (1981).
Ж.-П. М.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48