Жан охотно пробыл бы на берегу до ночи, любуясь выныривающими на поверхность выдрами и проплывающими мимо бревнами, но фермер на террасе теряет терпение и трубит в рог. Приходится забыть про восторги и бегом возвращаться на дорогу, чтобы занять свое место за длинным столом, на котором дымится гороховый суп.
Бессонница
– Ты не спишь, Маленький Жан?
– Мне не спится.
– Тебя что-то беспокоит?
– Почему охотники убили сегодня утром волка?
– Потому что волк был злой.
– Где он теперь?
– Арман повесил его на крюк под террасой.
– Зачем?
– Потому что он дурно пахнет.
– Завтра я потрогаю его зубы. Посмотрю, действительно ли он мертвый.
Наш управляющий
Среди многочисленных людей, круглый год проживающих во владениях Жардров, особенное место занимает Арман, эконом, раздающий работу поденщикам и ведущий книги. Те, кто его не любит, твердят, что он в деревне чужой и обязан привилегиями своего положения только тому, что хорошо плавает. Это он достал из реки безжизненное тело Розалии, супруги Бьенвеню. С того дня он располагает в жилище Жардров, «Высоком доме», большой комнатой и кухней и пользуется доверием хозяина, который без колебаний называет его наш управляющий, когда хочет его задобрить.
У него костлявая физиономия, серо-зеленые глаза навыкате, манера никого не посвящать в свои планы, курить только собственные сигареты, помалкивать, а не спорить по пустякам, особенно когда он прав. При этом он не допускает никакой фамильярности и вольностей в языке и никогда не уступает, когда речь идет о подлинных интересах Бьенвеню, которые, наверное, неотделимы от его собственных. Чтобы произвести впечатление на охотников, стреляющих в зарослях фазанов, очень многочисленных (охотников, а не фазанов), он щеголяет в егерской куртке, расшитой карманами и патронташами, хотя сам не выносит ружей, охотничьих засад, пальбы, дичи, зрелища крови. В Коль-де-Варез с возмущением вспоминают, как он отказался предложить выпивку ватаге новобранцев, которые развлекались тем, что отрезали головы уткам, чтобы те носились по траве, не зная, что уже мертвы.
Арман полагает, что ни перед кем не обязан отчитываться на земле и на небесах, не считая Бьенвеню, а тот ничего с него не требует. Обычно Арман проводит дни под открытым небом, невзирая на погоду, и ест в одиночестве. Дважды в месяц он объезжает все угодья с инспекцией. На это уходит три полных дня, а то и больше, в зависимости от работ, которые надо проверить. Бьенвеню подарил ему луг и бревенчатую хижину выше горной гряды Адре, поэтому злые языки утверждают, что он совершает эти объезды, только чтобы проверить свою люцерну и мирно похрапеть в своей хижине. Не пойму, что в этом дурного.
Прежде чем осесть в Коль-де-Варез, Арман путешествовал. И жил. Из этих путешествий и жизней он привез манеры, тени, элегантность, богатый словарь, проницательность и, главное, отрешенность. Не забуду и про пищу для будущих грез Маленького Жана – безделушки и безделицы, превращавшие комнату управляющего в пещеру Али-Бабы: коробку с 48 цветными карандашами, каждый из которых отличается от соседнего, флакон-пульверизатор духов в форме гондолы, турецкий ковер, ивовый сундучок, набитый фотографиями моряков, рулоны шелка, расшитого золотой нитью, с бахромой легче пуха, патефон с ручкой и раструбом – германское изделие, которому ребенок внимал один единственный раз, хотя сам управляющий охотно запускает его в одиночестве, глубокой ночью, и наслаждается Una furtiva lacrima в исполнении господина Карузо.
Кроличье рагу
Перед Пасхой Лиз выбрала жертву – кролика с розовой мордочкой и пышной шерстью, отца многочисленного семейства. Со своей обычной резвостью, не переставая напевать, она, держа зверька головой вниз, оглушает его ударом скалки. При помощи Армана, не позволяющего жертве дергаться, но все-таки отвернувшегося, чтобы не присутствовать при убийстве, она погружает длинный кухонный нож в кроличью головку позади уха и спускает кровь в эмалированный тазик, куда уже нарезала черствый хлеб для санке – провансальского блюда, рецепт которого перешел к ней от бабушки. Тазик наполняется густой кровью, зверек висит неподвижно. Эфраим, как раз на вершок переросший высоту стола, безмолвно наблюдает за священнодействием.
– Почему ты так на меня смотришь? Проголодался?
– Нет.
– Тебе любопытно?
– Да.
– О чем же ты думаешь?
– Кролик уже мертвый?
– Конечно! Гляди, я сейчас сниму с него шубку.
И краснолицая старуха Лиз устрашающе точным движением залитых кровью рук снимает с кролика шкуру. Так выворачивают меховой ботинок, чтобы заглянуть внутрь. Теперь «шубка» висит на крюке, а тушка лежит на доске и ждет, когда ее разрубят. Лиз моет в раковине руки и хватает топорик, который сама наточила с утра в подвале на точильном бруске. Эфраим, не произнося ни слова, провожает глазами каждый удар, обрушивающийся на доску. Скоро от кролика остаются куски мяса разного размера.
– Ну вот, остается только запечь его с луком! – провозглашает Лиз, закончив кромсать тушку.
– Почему ты все время работаешь? – спрашивает ее ребенок.
– А как же! Если я ничего не приготовлю, что ты будешь завтра есть? Тебе тоже приходится работать – в школе.
– Да, но ты-то старая. Ты скоро умрешь.
– Это когда Богу будет угодно, малыш. Все мы в Его руках.
На следующий день Эфраима не могут найти к обеду. Его ищут вокруг дома, кличут на опушке леса. Бьенвеню сам не свой. Старуха Лиз, редко теряющая самообладание, так разволновалась, что у нее подгорел соус для рагу. Один Арман только пожимает плечами: он уверен, что с мальчишкой не случилось ничего страшного. И верно, днем его приводит кюре: оказалось, он заперся в классе с книжкой.
– Ты не голоден? – спрашивает Лиз.
– Я не хочу есть кролика.
– И из-за этого ты нас так разволновал?
Лиз уезжает в деревню
Пока ребенок выглядывает из-за спин старших детей в стойле, используемом под школу, в Высоком доме происходят два события, последствия которых проявятся гораздо позже.
Однажды управляющему, вернувшемуся после затянувшегося дольше обычного объезда, становится плохо на пороге конюшни. Считая, что его лягнула лошадь, его поднимают и несут под водяной насос. Он приходит в себя и твердит, что это пустяки, нет-нет, ничего страшного, просто слабость, усталость, может, на солнышке перегрелся, а может, жажда… На следующий день у него жар и видение – матрос, скрючившийся под патефоном. «Я не хотел тебя убивать! – кричит он. – Убирайся! Оставь меня!»
Потом Арман приходит в себя. Жара больше нет, матроса тоже. Он больше не кричит, остались только потливость рук и кровохарканье. По утрам, спускаясь в кухню, он движется шаткой походкой и прижимает к губам платок. Тем не менее спустя две недели он объявляет, что выздоровел, снова вертит себе сигаретки и возобновляет дальние поездки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48