На её развитие могли оказывать влияние самые неожиданные обстоятельства. Но лишь те, которые оказывались в каком-то определенном канале, и его я не умел предсказать заранее. Возникал какой то особый духовный мир, своя ментальность, порой мало мне самому понятная. Вот несколько, казалось бы не очень связанных фрагментов, которые привели к тому, что жизнь осталась заполненной делом и напряженной после моего ухода в отставку. Не менее, чем тогда, когда я активно работал в Вычислительном Центре.
Не знаю почему, но еще в юности у меня сложились очень добрые отношения с моим бывшим университетским профессором А.Г.Курошем. Один летний отпуск 58-го года мы даже провели вместе в туристском лагере на Карпатах. Александр Генадиевич был родом из Смоленска, знал корни моей семьи, и всегда проявлял ко мне внимание, хотя мои интересы были очень далеки от его алгебры. Уже будучи профессором, я познакомился у него в кабинете с одним из его докторантов, будущим академиком – В.М. Глушковым, который после успешной защиты докторской диссертации переехал в Киев и возглавил институт кибернетики.
Мы с Глушковым сошлись во взглядах по многим вопросам, гуляли вместе, сначала по Нескучному, а затем по Голосиевскому саду. Много говорили, обсуждали разные планы. Он познакомил меня со своими молодыми сотрудниками Михалевичем, Пшеничным, Ермольевым и многими другими. Почти у всех из этой киевской компании я потом, с легкой руки Виктора Михаиловича оппонировал их докторские диссертации. Глушков был очень умным и я бы сказал даже блестящим человеком. Мне с ним было интересно. И, что касается математики, то наши взгляды были достаточно близки. Но в одном пункте мы с Глушковым расходились, причем расхождения носили глубоко принципиальный характер.
У Виктора Михаиловича было ярко выраженное технократическое мышление. В одной из своих статей он даже написал о том, что, как только в стране будет тысяча или десять тысяч электронных машин – число в этом утверждении роли не играет, то все вопросы управления и порядка в стране могут быть решены. Далее он полагал важнейшей проблемой оптимизацию принимаемых решений в экономике и управлении производством. У него в институте возникла, под руководством Михалевича, довольно сильная группа специалистов по методам оптимизации. С этими людьми у меня сложились самые добрые отношения.
Я в те годы также много занимался методами отыскания оптимальных решений в задачах, которые возникали в технике. Мы проводили совместные семинары и летние школы. И это сотрудничество было взимополезным. Но мне казалось, совершенно неуместным отождествлять технику и экономику, в которой главной персоной был человек, где электронная машина, как бы она не была важна и совершенна, играла все-таки только вспомогательную роль.
Я в то время об этом много думал, размышлял и об управлении экономикой и тоже порой был склонен к утверждениям в технократическом ключе – я сейчас иногда чувствую неловкость за некоторые мной опубликованные утверждения. Особенно за ту примитивную трактовку программного метода управления, которая принадлежала в равной степени и Глушкову и Поспелову и мне. В наше оправдание я могу заметить, что такая «машинная эйфория» была свойственна не только нам советским специалистам: наши зарубежные коллеги думали в том же ключе. Однако, уже тогда, в средине 60-х годов я начал понимать, что мир и общество устроены куда сложнее, чем это казалась нам, специалистам, занимавшимся проблемами использования вычислительной техники.
Порой бывает очень непросто понять, почему то или иное, иногда очень незначительное событие, может оказаться толчком к полной перестройке мышления.
Как-то в одном из клязминских пансионатов собралось довольно узкое совещание. Если мне память не изменяет, то оно имело место году в 67-ом или 68-ом. Был на нём организатор совещания В.М.Глушков, был Г.С.Поспелов, были люди из ВПК – человек 15-20, не больше. Мы хотели выработать общие принципы внедрения современных методов обработки информации в управление народным хозяйством, в политику, в военные дела. К сожалению из этого совещания ничего не получилось – более того мы все перессорились. И различие состояло даже не только в понимании смысла самого понятия «народохозяйственное управление». Так, например, я придерживался довольно крайней точки зрения, считая, что при любом уровне централизации, при любом уровне совершенства вычислительных машин, управление не может быть жёстким. Более того, жёсткое управление смертельно опасно для станы и его народного хозяйства! Глушков придерживался иной позиции.
Для меня такое утверждение было более чем тривиальным. Занимаясь численными методами отыскания оптимальных решений, я хорошо знал сколь они неустойчивы. Небольшая неточность в исходных данных, помеха в реализации такого решения и мы получаем результат, который может быть куда хуже неоптимального. Более того, принятого даже случайно! Расчёт оптимума нужен не для практической реализации «оптимального решения», и тем более не для директивного его утверждения, а для того, чтобы видеть пределы возможного, чтобы не впадать в утопии. По существу, именно с этого момента, с этого обсуждения, на которое меня пригласил Виктор Михаилович Глушков, у меня началось формирования того миропонимания, которое я впоследствии назвал унивесальным эволюционизмом, миропонимания, которое мне позволяло не только делать те или иные философские заключения, но и выводы чисто практического характера.
Но тогда, на памятном совещании в клязминском пансионате, этот, казалось бы, чисто научный спор перешел в ссору. Позднее я понял её истинную подоплеку. Глушков хотел организовать «шайку», как он говорил – «в нынешнее время люди живут шайками!» Т.е. группу единомышленников, способных энергично на разных горизонтах реализовать волю атамана. В качестве атамана он, разумеется, видел только себя. Я тоже видел необходимость объединения, но не в шайку, а в команду, где капитан команды работает «на команду». Я тоже видел в качестве капитана такой компьютерной команды Виктора Михаиловича – он был и моложе и энергичнее, вхож в самые высокие инстанции, да и ума у него – целая палата. И, самое главное – он хотел быть во глае такой группы единомышленников. Но между командой и шайкой – столь велика разница, что найти взимопонимание, даже при единстве теоретических возрений, было бы невозможно! А их то, как раз и не было.
Я это понял много позднее, понял я и то, что своими теоретическими рассуждениями я ему помешал тогда во многом. Мы расстались очень холодно и целый год при встречах только кивали друг другу. Потом отношения нормализовались, но ни прогулок по Голосиевскому лесу, ни совместных поездок за границу, а тем более долгих, содержательных разговоров уже, увы, никогда больше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Не знаю почему, но еще в юности у меня сложились очень добрые отношения с моим бывшим университетским профессором А.Г.Курошем. Один летний отпуск 58-го года мы даже провели вместе в туристском лагере на Карпатах. Александр Генадиевич был родом из Смоленска, знал корни моей семьи, и всегда проявлял ко мне внимание, хотя мои интересы были очень далеки от его алгебры. Уже будучи профессором, я познакомился у него в кабинете с одним из его докторантов, будущим академиком – В.М. Глушковым, который после успешной защиты докторской диссертации переехал в Киев и возглавил институт кибернетики.
Мы с Глушковым сошлись во взглядах по многим вопросам, гуляли вместе, сначала по Нескучному, а затем по Голосиевскому саду. Много говорили, обсуждали разные планы. Он познакомил меня со своими молодыми сотрудниками Михалевичем, Пшеничным, Ермольевым и многими другими. Почти у всех из этой киевской компании я потом, с легкой руки Виктора Михаиловича оппонировал их докторские диссертации. Глушков был очень умным и я бы сказал даже блестящим человеком. Мне с ним было интересно. И, что касается математики, то наши взгляды были достаточно близки. Но в одном пункте мы с Глушковым расходились, причем расхождения носили глубоко принципиальный характер.
У Виктора Михаиловича было ярко выраженное технократическое мышление. В одной из своих статей он даже написал о том, что, как только в стране будет тысяча или десять тысяч электронных машин – число в этом утверждении роли не играет, то все вопросы управления и порядка в стране могут быть решены. Далее он полагал важнейшей проблемой оптимизацию принимаемых решений в экономике и управлении производством. У него в институте возникла, под руководством Михалевича, довольно сильная группа специалистов по методам оптимизации. С этими людьми у меня сложились самые добрые отношения.
Я в те годы также много занимался методами отыскания оптимальных решений в задачах, которые возникали в технике. Мы проводили совместные семинары и летние школы. И это сотрудничество было взимополезным. Но мне казалось, совершенно неуместным отождествлять технику и экономику, в которой главной персоной был человек, где электронная машина, как бы она не была важна и совершенна, играла все-таки только вспомогательную роль.
Я в то время об этом много думал, размышлял и об управлении экономикой и тоже порой был склонен к утверждениям в технократическом ключе – я сейчас иногда чувствую неловкость за некоторые мной опубликованные утверждения. Особенно за ту примитивную трактовку программного метода управления, которая принадлежала в равной степени и Глушкову и Поспелову и мне. В наше оправдание я могу заметить, что такая «машинная эйфория» была свойственна не только нам советским специалистам: наши зарубежные коллеги думали в том же ключе. Однако, уже тогда, в средине 60-х годов я начал понимать, что мир и общество устроены куда сложнее, чем это казалась нам, специалистам, занимавшимся проблемами использования вычислительной техники.
Порой бывает очень непросто понять, почему то или иное, иногда очень незначительное событие, может оказаться толчком к полной перестройке мышления.
Как-то в одном из клязминских пансионатов собралось довольно узкое совещание. Если мне память не изменяет, то оно имело место году в 67-ом или 68-ом. Был на нём организатор совещания В.М.Глушков, был Г.С.Поспелов, были люди из ВПК – человек 15-20, не больше. Мы хотели выработать общие принципы внедрения современных методов обработки информации в управление народным хозяйством, в политику, в военные дела. К сожалению из этого совещания ничего не получилось – более того мы все перессорились. И различие состояло даже не только в понимании смысла самого понятия «народохозяйственное управление». Так, например, я придерживался довольно крайней точки зрения, считая, что при любом уровне централизации, при любом уровне совершенства вычислительных машин, управление не может быть жёстким. Более того, жёсткое управление смертельно опасно для станы и его народного хозяйства! Глушков придерживался иной позиции.
Для меня такое утверждение было более чем тривиальным. Занимаясь численными методами отыскания оптимальных решений, я хорошо знал сколь они неустойчивы. Небольшая неточность в исходных данных, помеха в реализации такого решения и мы получаем результат, который может быть куда хуже неоптимального. Более того, принятого даже случайно! Расчёт оптимума нужен не для практической реализации «оптимального решения», и тем более не для директивного его утверждения, а для того, чтобы видеть пределы возможного, чтобы не впадать в утопии. По существу, именно с этого момента, с этого обсуждения, на которое меня пригласил Виктор Михаилович Глушков, у меня началось формирования того миропонимания, которое я впоследствии назвал унивесальным эволюционизмом, миропонимания, которое мне позволяло не только делать те или иные философские заключения, но и выводы чисто практического характера.
Но тогда, на памятном совещании в клязминском пансионате, этот, казалось бы, чисто научный спор перешел в ссору. Позднее я понял её истинную подоплеку. Глушков хотел организовать «шайку», как он говорил – «в нынешнее время люди живут шайками!» Т.е. группу единомышленников, способных энергично на разных горизонтах реализовать волю атамана. В качестве атамана он, разумеется, видел только себя. Я тоже видел необходимость объединения, но не в шайку, а в команду, где капитан команды работает «на команду». Я тоже видел в качестве капитана такой компьютерной команды Виктора Михаиловича – он был и моложе и энергичнее, вхож в самые высокие инстанции, да и ума у него – целая палата. И, самое главное – он хотел быть во глае такой группы единомышленников. Но между командой и шайкой – столь велика разница, что найти взимопонимание, даже при единстве теоретических возрений, было бы невозможно! А их то, как раз и не было.
Я это понял много позднее, понял я и то, что своими теоретическими рассуждениями я ему помешал тогда во многом. Мы расстались очень холодно и целый год при встречах только кивали друг другу. Потом отношения нормализовались, но ни прогулок по Голосиевскому лесу, ни совместных поездок за границу, а тем более долгих, содержательных разговоров уже, увы, никогда больше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109