Может и правда, меня возьмут где нибудь в провинциальном вузе: учители математики всюду, наверное, нужны?
И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Высшего образования в Главное управление университетов, мало представляя себе, что шел навстречу судьбе. И она подстроила мне неожиданную встечу. В коридоре я столкнулся с бывшим заместителем декана механико-математического факультета МГУ профессором Двушерстовым Григорием Ивановичем. Он меня увидел и узнал. – «Моиссев? Так значит жив?» – вопрос типичный для послевоенного времени, когда с радостью встречали каждого вернувшегося с фронта домой. « Как видите». «Повоевал, значит» – Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без погон – мы все бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую форму, ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно дорого. А ордена на кителе носить было тоже принято. «Ну, что-ж, пошли поговорим».
Оказалось, что он и был начальником главного управления университетов, т.е. тем человеком, к которому я собирался записаться на прием.
Разговор сразу начался в добром ключе.
– Рад, что меня помните, Григорий Иванович.
– Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева, то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай – как воевал, до чего дослужился?
– До безработицы ...
И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал Григорию Ивановичу все, что со мной произошло.
Двухшерстов был добрым и участливым человеком и студенты его любили. Это особенно чувствовалось в сравнении с другим замдекана, Ледяевым – сухим и неприветливым. Одно плохо – попивал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника Пушкину. Он уже был под хмельком. – Моисеев здорово! – Григорий Иванович, зраствуйте. – Пойдем выпьем. – Не могу, Григорий Иванович, – меня ждет Алексей Андреевич Ляпунов. Завтра он улетает в Новосибирск. Нам надо о многом переговорить. – Ничего, подождет твой Ляпунов – вот тут рядом за углом. В те времена, в начале Тверского бульвара, в доме, который уже давно снесли,был кинотеатр «Великий немой» и маленькая, паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и основательно выпить.
Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: «Два по сто, две кружки пива и вон тот бутербродик разрежте напополам».
Вот такой был Григорий Иванович.
После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал, задал мне пару вопросов. Потом внимательно посмотрел на меня, как бы что-то оценивая: «Поезжай-ка ты, батенька, в Ростов. Там у меня посадили всю кафедру механики во главе с профессором Коробовым. Некому лекции читать. Будешь читать гидродинамику и общую механику».
– Но ведь я же не механик – университет кончал по функциональному анализу у Меньшова.
– Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не думают. Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров. Я ему о тебе расскажу. Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем с ним договорись. И чтоб через неделю твоего и духа не было в Москве!
Вот так я и уехал в Ростов-на-Дону, исполняющим обязанности доцента по кафедре теоретической механики местного университета. Туда же Двушерстов направил на такую же должность Иосифа Израилевича Воровича. Он также как и я защитил кандидатскую диссертацию в Академии им. Жуковского и, несколько по другой причине, тоже был безработный. И не только в этом наши судьбы оказались общими – также как и я, он однажды был избран действительным членом Академии Наук Советского Союза.
Этот отъезд из Москвы сыграл решающую роль в моей жизни. И не только потому, что условия жизни в Ростове и работа в Университете, дали мне несколько лет спокойной работы, дали мне возможность во многое вдуматься и получить те знания, которые затем составили основу моей профессиональной деятельности. Самое главное, как я теперь понимаю, было в другом. На несколько лет я исчез из поля зрения органив безопасности. Если бы я остался в Москве, то в любой момент, когда пришла бы очередная «разнарядка на шпионов», как говорил Володя Кравченко, я мог оказаться на крючке.
И действительно, примерно через год или полтора после моего отъезда в Ростов, мной начали интересоваться районные органы безопасности. Как мне однажды стало известно, именно они организовали донос и дело моей мачехи. По рассказам соседей, ко мне приходили, и не раз, но дом был заперт, а соседи и на самом деле ничего обо мне не знали – я никому на Сходне не говорил о том куда я уехал. Конечно, найти меня было не трудно, но меня выручила обычная чиновная безалаберность. И нежелание делать хоть что-нибудь, что выходило за их прямую обязанность.
И все же органы безопасности меня однажды нашли, но это было уже в конце 52-го года.
Сегодня я уже точно знаю, что на меня в Ростове начали составлять досье. Я даже знаю кого и куда вызывали и о чем спрашивали. И счастлив тем, что могу с полной уверенностью сказать: не нашлось ни кого, кто написал, хоть что нибудь меня порочащее; даже среди тех, кого я не относил к числу своих друзей. Донос тогда, на грани 53-го года не вышел. А ведь время, под занавес эпохе, было страшное: били на отмаш и, преимущественно тех, кто защищал Родину. И от этого удара мне удалось уйти. Ну а в марте 53-го в бозе почил Иосиф, осенью вернулась из тайшетского лагеря моя мачеха и очередная страница жизни оказалась перевернутой.
Итак, судьба, счастливые случаи, хранили меня в те трудные годы. А молодость брала своё: я жил, не очень отдавая себе отчет в том, что надо мной многие годы висел топор. Я этого не знал и не понимал. На мое счастье!
Глава II. Несколько, по настоящему счастливых лет
Завтра будет день опять
Счастье – это очень субъективное понятие. Разумеется, у каждого бывают минуты или часы, когда у него рождается особая легкость, особая радостность восприятия жизни. Так бывает, когда человек чувствует себя очень здоровым, или когда он ощутил вдруг прелесть окружающей природы, когда его действиям сопутствовал неожиданный успех... Такое радостное ощущение меня охватывает всякий раз, когда спорится работа. Даже сейчас, когда я уже так немолод и не могу хвастаться здоровьем.
Как это не грустно, такое радостное возбуждение с годами приходит ко мне все реже и реже. Но всё-таки оно приходит и иногда, ложась спать, я и сейчас готов повторять слова детской песенки – «завтра будет день опять». Тогда у меня возникает радостное ожидание завтра, которое обязательно настанет, ожидание созвучное оптимизму детского восприятия, которое так хорошо передается этой незамысловатой строчкой из детской песенки.
Но сейчас я хочу рассказать немного о другом. У каждого человека бывали некоторые периоды жизни, которые он выделяет из других, считая их более счастливыми, которые он чаще вспоминает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Высшего образования в Главное управление университетов, мало представляя себе, что шел навстречу судьбе. И она подстроила мне неожиданную встечу. В коридоре я столкнулся с бывшим заместителем декана механико-математического факультета МГУ профессором Двушерстовым Григорием Ивановичем. Он меня увидел и узнал. – «Моиссев? Так значит жив?» – вопрос типичный для послевоенного времени, когда с радостью встречали каждого вернувшегося с фронта домой. « Как видите». «Повоевал, значит» – Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без погон – мы все бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую форму, ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно дорого. А ордена на кителе носить было тоже принято. «Ну, что-ж, пошли поговорим».
Оказалось, что он и был начальником главного управления университетов, т.е. тем человеком, к которому я собирался записаться на прием.
Разговор сразу начался в добром ключе.
– Рад, что меня помните, Григорий Иванович.
– Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева, то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай – как воевал, до чего дослужился?
– До безработицы ...
И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал Григорию Ивановичу все, что со мной произошло.
Двухшерстов был добрым и участливым человеком и студенты его любили. Это особенно чувствовалось в сравнении с другим замдекана, Ледяевым – сухим и неприветливым. Одно плохо – попивал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника Пушкину. Он уже был под хмельком. – Моисеев здорово! – Григорий Иванович, зраствуйте. – Пойдем выпьем. – Не могу, Григорий Иванович, – меня ждет Алексей Андреевич Ляпунов. Завтра он улетает в Новосибирск. Нам надо о многом переговорить. – Ничего, подождет твой Ляпунов – вот тут рядом за углом. В те времена, в начале Тверского бульвара, в доме, который уже давно снесли,был кинотеатр «Великий немой» и маленькая, паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и основательно выпить.
Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: «Два по сто, две кружки пива и вон тот бутербродик разрежте напополам».
Вот такой был Григорий Иванович.
После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал, задал мне пару вопросов. Потом внимательно посмотрел на меня, как бы что-то оценивая: «Поезжай-ка ты, батенька, в Ростов. Там у меня посадили всю кафедру механики во главе с профессором Коробовым. Некому лекции читать. Будешь читать гидродинамику и общую механику».
– Но ведь я же не механик – университет кончал по функциональному анализу у Меньшова.
– Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не думают. Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров. Я ему о тебе расскажу. Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем с ним договорись. И чтоб через неделю твоего и духа не было в Москве!
Вот так я и уехал в Ростов-на-Дону, исполняющим обязанности доцента по кафедре теоретической механики местного университета. Туда же Двушерстов направил на такую же должность Иосифа Израилевича Воровича. Он также как и я защитил кандидатскую диссертацию в Академии им. Жуковского и, несколько по другой причине, тоже был безработный. И не только в этом наши судьбы оказались общими – также как и я, он однажды был избран действительным членом Академии Наук Советского Союза.
Этот отъезд из Москвы сыграл решающую роль в моей жизни. И не только потому, что условия жизни в Ростове и работа в Университете, дали мне несколько лет спокойной работы, дали мне возможность во многое вдуматься и получить те знания, которые затем составили основу моей профессиональной деятельности. Самое главное, как я теперь понимаю, было в другом. На несколько лет я исчез из поля зрения органив безопасности. Если бы я остался в Москве, то в любой момент, когда пришла бы очередная «разнарядка на шпионов», как говорил Володя Кравченко, я мог оказаться на крючке.
И действительно, примерно через год или полтора после моего отъезда в Ростов, мной начали интересоваться районные органы безопасности. Как мне однажды стало известно, именно они организовали донос и дело моей мачехи. По рассказам соседей, ко мне приходили, и не раз, но дом был заперт, а соседи и на самом деле ничего обо мне не знали – я никому на Сходне не говорил о том куда я уехал. Конечно, найти меня было не трудно, но меня выручила обычная чиновная безалаберность. И нежелание делать хоть что-нибудь, что выходило за их прямую обязанность.
И все же органы безопасности меня однажды нашли, но это было уже в конце 52-го года.
Сегодня я уже точно знаю, что на меня в Ростове начали составлять досье. Я даже знаю кого и куда вызывали и о чем спрашивали. И счастлив тем, что могу с полной уверенностью сказать: не нашлось ни кого, кто написал, хоть что нибудь меня порочащее; даже среди тех, кого я не относил к числу своих друзей. Донос тогда, на грани 53-го года не вышел. А ведь время, под занавес эпохе, было страшное: били на отмаш и, преимущественно тех, кто защищал Родину. И от этого удара мне удалось уйти. Ну а в марте 53-го в бозе почил Иосиф, осенью вернулась из тайшетского лагеря моя мачеха и очередная страница жизни оказалась перевернутой.
Итак, судьба, счастливые случаи, хранили меня в те трудные годы. А молодость брала своё: я жил, не очень отдавая себе отчет в том, что надо мной многие годы висел топор. Я этого не знал и не понимал. На мое счастье!
Глава II. Несколько, по настоящему счастливых лет
Завтра будет день опять
Счастье – это очень субъективное понятие. Разумеется, у каждого бывают минуты или часы, когда у него рождается особая легкость, особая радостность восприятия жизни. Так бывает, когда человек чувствует себя очень здоровым, или когда он ощутил вдруг прелесть окружающей природы, когда его действиям сопутствовал неожиданный успех... Такое радостное ощущение меня охватывает всякий раз, когда спорится работа. Даже сейчас, когда я уже так немолод и не могу хвастаться здоровьем.
Как это не грустно, такое радостное возбуждение с годами приходит ко мне все реже и реже. Но всё-таки оно приходит и иногда, ложась спать, я и сейчас готов повторять слова детской песенки – «завтра будет день опять». Тогда у меня возникает радостное ожидание завтра, которое обязательно настанет, ожидание созвучное оптимизму детского восприятия, которое так хорошо передается этой незамысловатой строчкой из детской песенки.
Но сейчас я хочу рассказать немного о другом. У каждого человека бывали некоторые периоды жизни, которые он выделяет из других, считая их более счастливыми, которые он чаще вспоминает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109