Среди прочих два были адресованы на «Марию»: одно – месье Гаосу Янну, другое – месье Моану Сильвестру (последнее пришло через Данию в Рейкьявик, где крейсер взял его на борт).
Старшина, ведающий почтой, доставал письма из парусиновой сумки и раздавал их, подчас с трудом разбирая адреса, писанные неразборчивым почерком.
Капитан говорил:
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, давление падает.
Он слегка тревожился, видя все эти ореховые скорлупки на воде и большое количество рыбаков, собравшихся в столь неспокойном районе.
Янн и Сильвестр имели обыкновение читать свои письма вместе.
На сей раз чтение происходило под полуночным солнцем, светившим с высоты горизонта и все так же казавшимся умершей звездой.
Оба сели в стороне, в укромном уголке палубы, и, обняв друг друга за плечи, принялись читать очень медленно, дабы лучше проникнуться всем, о чем сообщалось из родных краев.
В письме Янна Сильвестр прочел известия о Марии Га-ос, своей невесте; из письма Сильвестра Янн узнал забавные истории старой бабушки Ивонны, которая не имела себе равных по части развлечения тех, кто находился далеко от дома; в конце он увидел строчку, которая касалась его: «Привет от меня Гаосу-сыну».
Когда оба письма были прочитаны, Сильвестр робко протянул закадычному другу свое, чтобы он оценил красоту почерка той, чьей рукой оно было написано:
– Смотри, какой красивый почерк, правда, Янн?
Но Янн, прекрасно знавший, о ком идет речь, пожав плечами, отвернулся, всем своим видом давая понять, что ему уже надоели с этой Го.
Сильвестр аккуратно свернул несчастный клочок бумаги, к которому выказали такое пренебрежение, положил в конверт и спрятал на груди под тельником.
«Конечно, они никогда не поженятся, – с грустью думал он. – Но чем она ему не угодила?..»
Колокол на крейсере пробил полночь, а они все не двигались с места, мечтая о доме, о тех, кого с ними рядом не было, и еще о многом другом…
В какой-то момент вечное солнце, чуть замочив краешек диска в море, вновь начало медленно подниматься.
Настало утро…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Оно, это исландское солнце, изменило свой цвет и вид, и новый день начался со зловещего утра. Окончательно сбросив пелену, золотой шар посылал на землю мощные лучи, точно струи, пересекавшие землю и предвещавшие ненастье.
Уже несколько дней стояла слишком хорошая погода, и это должно было кончиться. Ветер обдувал скопище кораблей, словно хотел разогнать их, избавить от них море. И корабли стали рассеиваться, обратились в бегство, точно поверженная армия от одной лишь выписанной в воздухе угрозы, по поводу которой, впрочем, уже не могло быть никаких сомнений.
Ветер крепчал, приводя в дрожь людей и корабли.
Волны, еще небольшие, бежали одна за другой, накатывали друг на друга; сперва они были украшены белопенными гребешками, потом из них с потрескиванием стал куриться парок. Возникало впечатление, что все это какое-то варево, что об него можно обжечься. Резкий звук с каждой минутой усиливался.
Никто уже не думал о ловле, а только о том, как бы удачнее сманеврировать. Удочки давно были убраны. Корабли спешили покинуть прежнее место – одни пытались вовремя укрыться во фьордах, другие предпочитали оставить позади южную оконечность Исландии, полагая, что надежнее уйти в океан и мчаться по свободному пространству при попутном ветре. Еще какое-то время они видели друг друга, то тут, то там в волнах показывались паруса – мокрые истрепанные ветром тряпицы, но все же стоящие, словно детские игрушки из бузиновой сердцевины: на них дуют, пытаясь опрокинуть, а они снова возвращаются в прежнее положение.
Завеса облаков, висящая в западной части горизонта, начала рваться, и клочья их летели по небу. Она казалась бесконечной, эта темная завеса, ветер простирал и растягивал ее в светло-желтом небе, отчего оно приобретало свинцовость и глубину.
Усиливающееся дыхание ветра будоражило все вокруг.
Крейсер направился к исландским бухтам; рыбачьи суда остались одни в угрожающе-растревоженном море. Следовало быстро принять необходимые в ненастье меры предосторожности. Корабли стремительно отдалялись друг от друга и вскоре совсем исчезли из виду.
А волны с барашками собирались вместе, цеплялись одна за другую, становясь все выше. Впадины между ними углублялись.
За какие-то часы все изменилось, на смену прежнему спокойному безмолвию пришел рев моря, люди глохли от шума. На глазах происшедшая перемена… Для чего все это нужно? Что за тайная слепая сила разрушения?
Облака с запада уже не рвались; торопливые, стремительные, они надвигались, заволакивая небо. Между ними оставалось лишь несколько желтых просветов, в которые солнце посылало последние пучки своих лучей. На воде, теперь зеленоватой, появлялось все больше белых, пенных борозд.
В полдень «Мария» окончательно приготовилась к ненастью; с задраенными люками, с частично убранными парусами, она прыгала на волнах, легкая и маневренная, как бы играя среди начинающегося смятения, как играют морские свиньи, которых бури приводят в состояние веселья. Неся один лишь фок, «Мария», по выражению моряков, «бежала от шторма».
Вверху сделалось совсем темно – замкнутый давящий свод с несколькими еще более темными бесформенными пятнами, похожими на угольные россыпи, казался недвижным, и надо было приглядеться, чтобы понять, что все наоборот: большие серые пелены пребывают в головокружительном движении; занавеси мрака, несущиеся неведомо куда, точно сматывались с бесконечного рулона…
«Мария» бежала от шторма, бежала все быстрее и быстрее – и шторм бежал тоже, от чего-то таинственного и жуткого. Ветер, море, «Мария», облака – все было охвачено безумием стремительного однонаправленного бега. Быстрее всех удирал ветер, за ним мчались огромные массы воды, более тяжелые и медлительные, потом «Мария», вовлеченная во всеобщее движение. Волны с их седыми гребнями, сворачивающимися в непрерывном падении, преследовали ее, но она – всегда настигаемая, всегда обгоняемая – все же ускользала благодаря тянущейся за ней кильватерной струе.
В этом беге особенно ощутимой была иллюзия легкости: человек чувствовал, что подпрыгивает без малейшего усилия. «Мария» плавно вздымалась на волнах, словно ее поднимал ветер, а последующий спуск напоминал скольжение, от которого возникало то особенное ощущение в животе, какое бывает, когда нарочно опрокидывают сани или при падении во сне. «Мария» скользила как бы пятясь, бегущая гора высвобождалась из-под нее, чтобы продолжить свой бег, и тогда судно вновь опускалось в одну из громадных и тоже бегущих впадин. Не разбиваясь, кораблик достигал страшного дна в окружении водяных брызг, которые на него даже не попадали, но которые тоже бежали, как и все остальное, бежали вперед и исчезали точно дым…
В этих ложбинах было совсем темно, и после каждой промчавшейся волны моряки глядели назад, наблюдая за приближением следующей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Старшина, ведающий почтой, доставал письма из парусиновой сумки и раздавал их, подчас с трудом разбирая адреса, писанные неразборчивым почерком.
Капитан говорил:
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, давление падает.
Он слегка тревожился, видя все эти ореховые скорлупки на воде и большое количество рыбаков, собравшихся в столь неспокойном районе.
Янн и Сильвестр имели обыкновение читать свои письма вместе.
На сей раз чтение происходило под полуночным солнцем, светившим с высоты горизонта и все так же казавшимся умершей звездой.
Оба сели в стороне, в укромном уголке палубы, и, обняв друг друга за плечи, принялись читать очень медленно, дабы лучше проникнуться всем, о чем сообщалось из родных краев.
В письме Янна Сильвестр прочел известия о Марии Га-ос, своей невесте; из письма Сильвестра Янн узнал забавные истории старой бабушки Ивонны, которая не имела себе равных по части развлечения тех, кто находился далеко от дома; в конце он увидел строчку, которая касалась его: «Привет от меня Гаосу-сыну».
Когда оба письма были прочитаны, Сильвестр робко протянул закадычному другу свое, чтобы он оценил красоту почерка той, чьей рукой оно было написано:
– Смотри, какой красивый почерк, правда, Янн?
Но Янн, прекрасно знавший, о ком идет речь, пожав плечами, отвернулся, всем своим видом давая понять, что ему уже надоели с этой Го.
Сильвестр аккуратно свернул несчастный клочок бумаги, к которому выказали такое пренебрежение, положил в конверт и спрятал на груди под тельником.
«Конечно, они никогда не поженятся, – с грустью думал он. – Но чем она ему не угодила?..»
Колокол на крейсере пробил полночь, а они все не двигались с места, мечтая о доме, о тех, кого с ними рядом не было, и еще о многом другом…
В какой-то момент вечное солнце, чуть замочив краешек диска в море, вновь начало медленно подниматься.
Настало утро…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Оно, это исландское солнце, изменило свой цвет и вид, и новый день начался со зловещего утра. Окончательно сбросив пелену, золотой шар посылал на землю мощные лучи, точно струи, пересекавшие землю и предвещавшие ненастье.
Уже несколько дней стояла слишком хорошая погода, и это должно было кончиться. Ветер обдувал скопище кораблей, словно хотел разогнать их, избавить от них море. И корабли стали рассеиваться, обратились в бегство, точно поверженная армия от одной лишь выписанной в воздухе угрозы, по поводу которой, впрочем, уже не могло быть никаких сомнений.
Ветер крепчал, приводя в дрожь людей и корабли.
Волны, еще небольшие, бежали одна за другой, накатывали друг на друга; сперва они были украшены белопенными гребешками, потом из них с потрескиванием стал куриться парок. Возникало впечатление, что все это какое-то варево, что об него можно обжечься. Резкий звук с каждой минутой усиливался.
Никто уже не думал о ловле, а только о том, как бы удачнее сманеврировать. Удочки давно были убраны. Корабли спешили покинуть прежнее место – одни пытались вовремя укрыться во фьордах, другие предпочитали оставить позади южную оконечность Исландии, полагая, что надежнее уйти в океан и мчаться по свободному пространству при попутном ветре. Еще какое-то время они видели друг друга, то тут, то там в волнах показывались паруса – мокрые истрепанные ветром тряпицы, но все же стоящие, словно детские игрушки из бузиновой сердцевины: на них дуют, пытаясь опрокинуть, а они снова возвращаются в прежнее положение.
Завеса облаков, висящая в западной части горизонта, начала рваться, и клочья их летели по небу. Она казалась бесконечной, эта темная завеса, ветер простирал и растягивал ее в светло-желтом небе, отчего оно приобретало свинцовость и глубину.
Усиливающееся дыхание ветра будоражило все вокруг.
Крейсер направился к исландским бухтам; рыбачьи суда остались одни в угрожающе-растревоженном море. Следовало быстро принять необходимые в ненастье меры предосторожности. Корабли стремительно отдалялись друг от друга и вскоре совсем исчезли из виду.
А волны с барашками собирались вместе, цеплялись одна за другую, становясь все выше. Впадины между ними углублялись.
За какие-то часы все изменилось, на смену прежнему спокойному безмолвию пришел рев моря, люди глохли от шума. На глазах происшедшая перемена… Для чего все это нужно? Что за тайная слепая сила разрушения?
Облака с запада уже не рвались; торопливые, стремительные, они надвигались, заволакивая небо. Между ними оставалось лишь несколько желтых просветов, в которые солнце посылало последние пучки своих лучей. На воде, теперь зеленоватой, появлялось все больше белых, пенных борозд.
В полдень «Мария» окончательно приготовилась к ненастью; с задраенными люками, с частично убранными парусами, она прыгала на волнах, легкая и маневренная, как бы играя среди начинающегося смятения, как играют морские свиньи, которых бури приводят в состояние веселья. Неся один лишь фок, «Мария», по выражению моряков, «бежала от шторма».
Вверху сделалось совсем темно – замкнутый давящий свод с несколькими еще более темными бесформенными пятнами, похожими на угольные россыпи, казался недвижным, и надо было приглядеться, чтобы понять, что все наоборот: большие серые пелены пребывают в головокружительном движении; занавеси мрака, несущиеся неведомо куда, точно сматывались с бесконечного рулона…
«Мария» бежала от шторма, бежала все быстрее и быстрее – и шторм бежал тоже, от чего-то таинственного и жуткого. Ветер, море, «Мария», облака – все было охвачено безумием стремительного однонаправленного бега. Быстрее всех удирал ветер, за ним мчались огромные массы воды, более тяжелые и медлительные, потом «Мария», вовлеченная во всеобщее движение. Волны с их седыми гребнями, сворачивающимися в непрерывном падении, преследовали ее, но она – всегда настигаемая, всегда обгоняемая – все же ускользала благодаря тянущейся за ней кильватерной струе.
В этом беге особенно ощутимой была иллюзия легкости: человек чувствовал, что подпрыгивает без малейшего усилия. «Мария» плавно вздымалась на волнах, словно ее поднимал ветер, а последующий спуск напоминал скольжение, от которого возникало то особенное ощущение в животе, какое бывает, когда нарочно опрокидывают сани или при падении во сне. «Мария» скользила как бы пятясь, бегущая гора высвобождалась из-под нее, чтобы продолжить свой бег, и тогда судно вновь опускалось в одну из громадных и тоже бегущих впадин. Не разбиваясь, кораблик достигал страшного дна в окружении водяных брызг, которые на него даже не попадали, но которые тоже бежали, как и все остальное, бежали вперед и исчезали точно дым…
В этих ложбинах было совсем темно, и после каждой промчавшейся волны моряки глядели назад, наблюдая за приближением следующей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47