Было нестерпимо душно. Хотелось выть от тоски и
ужаса, солнце сделалось кроваво-красным и пекло уже с удвоенной,
утроенной, удесятерённой силой. Шерсть на верблюдах стала тлеть и
слегка дымиться. Безумными глазами смотрел бедуин на корчащийся в
судорогах мир и был теперь не величественно-бронзовым, как прежде, а
мертвенно-голубым, с отливающей бледностью и лоснящейся жиром кожей.
Кровавый пот выступил на лбу Чарльза Редлинга, кожа на суставах
вдруг с треском лопнула.
Небо падало, сокрушая примитивные законы классической физики...
Четверо людей тряслись от ужаса, жадно хватая распахнутыми ртами
вязкий, словно кисель, воздух, жуя его и глотая, не в состоянии
вдохнуть, как ещё минуту назад. Зак вдруг истерически захохотал, но
внезапный порыв огненного ветра сбросил его наземь, оборвав тем
самым эти похожие на лай бешеного пса воющие звуки.
- Что это, Редлинг?! - успел крикнуть Маркус, но тут же язык его
лопнул и истёк сукровицей на дымящуюся гриву верблюда. Волосы под
пробковым шлемом лезли, падали и истлевали на лету, не достигнув ещё
земли. Корабли пустыни, эти бедные животные, хрипели и тряслись под
непомерной тяжестью взбесившейся атмосферы.
А небо неудержимо неслось вниз, вниз, вниз - искривляя
пространство, время, материю...
Люди, уже сошедшие с ума, пытались орать, выть, визжать, но их языки
либо растекались тут же закипавшей жидкостью, либо вдруг ссыхались и
превращались в порошок, - они могли только мычать, тоскливо,
протяжно, исступлённо. Одежда давно уже истлела на них, и теперь
кожа струпьями слезала с их тел, обнажая чёрные, в запёкшейся крови,
язвы. Глаза безумными пузырями ещё смотрели на мир, но уже не
понимали его. Всё гудело вокруг, вибрировало и металось - но ветра
не было. Ветра не было, потому что воздух был твёрд, тяжёл и
неподвижен, как гранит. Внезапный призыв муэдзина пронёсся над
жёлтым песком - и смолк, словно одумавшись.
Некогда бездонное, а теперь обретшее дно, ставшее твердью, но всё
такое же голубое, кристально чистое, небо было совсем уже рядом. Вот
оно, можно рукой коснуться...
Оно упало, уйдя сквозь песок.
Тишина, покой и безмолвие снизошли на землю. Ставший вдруг каменным
монолитом песок нестерпимо блестел, сверкал, отражая ядовитый свет
ярко-белого светила, жадно лижущего ультрафиолетовыми языками
беззащитную и безжизненную пустыню. Чёрная, глубокая, вечная
пустота, мерцающая редкими холодными звёздами, висела над землёй.
Восемь скелетов - четыре человеческих и четыре верблюжьих -
украшали каменный ландшафт матовыми костями. Одинокое, неведомо
откуда взявшееся белое голубиное перо медленно падало, несмотря на
глубокий вакуум, и печально кружилось, хотя ветра не было, над
мёртвой пустыней. Вот оно коснулось застывшего в неподвижности
бархана и...
Громовой голос, родившийся из пустоты, возвестил: "За грехи твои,
человек!.."
ЯВЬ
Видение апокалипсиса...
Это странное, наполненное ирреальным ужасом видение ввергло меня в
какое-то мистическое возбуждение: словно бездна разверзлась вдруг
под моими ногами, и я лечу в неё, лечу в вечность, в никуда - и нет
тому полёту ни конца, ни границ. Но прошло мгновение (час? день?
год?), и мрачное преддверие конца света покинуло меня, ушло на
задний план, осело где-то в анналах моей памяти - я словно прозрел.
Свет истины внезапной вспышкой озарил мой разум, путь, на который
толкнуло меня отчаяние, открылся мне во всей своей очевидности и
ясности.
Закрой глаза и смотри. (5)
Сон вторгся в моё "я" как чётко осязаемая очевидность (или я стал
частицей мира сна?), подобно гигантской волне, захлестнул меня
всего, без остатка, смыв последние наносы внешнего мира, вызвал к
жизни инобытие, воплотился в него, обрёл статус высшей реальности
(или реальность явила себя посредством сновидения?) - я более не
сомневался: избранный мною путь интраверта есть единственно истинный
и единственно верный путь познания самого себя. Мистический опыт,
пережитый мною во сне, облёк во плоть ту мысль, которая до сего
момента была лишь плодом умственных спекуляций.
Откуда-то из глубин сознания всплыли слова того индийского пророка
со священной Горы Аруначалы: нет различия между бодрствованием и
сновидением, ибо оба эти состояния - нереальны. Что ж, мудрец
отринул и мир внешней реальности, и мир сновидений, и своё
собственное "я" - чтобы раствориться в Брахмане, Абсолюте,
первичной недвойственной Реальности, которая и есть Истинная Природа
человека. Он прошёл весь путь до конца и постиг истину в её
первозданности. Не стану оспаривать его опыт, не стану подвергать
сомнению его путь - наши пути различны, хотя и берут начало в общей
исходной точке. Слова мудреца обрели для меня иной смысл,
наполнились иным содержанием, я вдруг постиг, на собственном опыте
испытал, что реальность мира бодрствования и реальность мира
сновидений - реальности одного порядка, одного уровня значимости;
возможно, они лишь тени той недвойственной Реальности, о которой
твердит Махарши, - но что мне до неё? какое мне дело до Абсолюта?
Мир грёз вполне устраивает меня в качестве среды обитания моего
отверженного "я"; если же и этот мир когда-нибудь породит во мне
чувство "обрыдлости", - что ж, тогда, быть может, я продолжу свой
путь и завершу его в священном Храме Господа Аруначалы. Как знать.
А пока - пока я понял (не понял - постиг) одно: не внешний мир
утратил свою реальность, а я утратил чувство реальности по отношению
к нему; я отвернулся от него, дабы обрести не менее реальный, но
куда более богатый мир сновидений - и не раскаиваюсь в своём шаге.
Обратный путь мне заказан, впереди же - бесконечность...
...Визг телефонного звонка вырвал меня из моего "я"-бытия и швырнул
в мир объектов. К горлу подкатила тошнота - возвращение, даже на
миг, было тягостным, болезненным, совершенно ненужным.
Кажется, я вздрогнул. Откуда-то сзади, из-за миллиона световых лет,
донёсся ехидный басок:
- Спал? Ай, нехорошо! На рабочем-то месте? В разгар рабочего дня!
Фи, как не стыдно!
(Как же его... а, вспомнил! Вадим. Впрочем, уверенности у меня не
было. Как и желания копаться в памяти).
Телефон надрывался. Я судорожно сорвал трубку с аппарата.
- Галин? - Голос шефа резанул по ушам подобно острому стилету. -
Зайди ко мне. Срочно.
Гудки. Отбой. Я осторожно положил трубку - и только тогда открыл
глаза.
Просторное помещение. Одна из ламп дневного освещения агонизирует,
посылая в пространство предсмертный бред на языке Морзе. Двенадцать
столов. Одиннадцать бесполых сотрудников имитируют бурную
деятельность, яростно переписывая никому не нужную документацию и
складируя исписанные листы в кипы никому не нужной готовой
макулатуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
ужаса, солнце сделалось кроваво-красным и пекло уже с удвоенной,
утроенной, удесятерённой силой. Шерсть на верблюдах стала тлеть и
слегка дымиться. Безумными глазами смотрел бедуин на корчащийся в
судорогах мир и был теперь не величественно-бронзовым, как прежде, а
мертвенно-голубым, с отливающей бледностью и лоснящейся жиром кожей.
Кровавый пот выступил на лбу Чарльза Редлинга, кожа на суставах
вдруг с треском лопнула.
Небо падало, сокрушая примитивные законы классической физики...
Четверо людей тряслись от ужаса, жадно хватая распахнутыми ртами
вязкий, словно кисель, воздух, жуя его и глотая, не в состоянии
вдохнуть, как ещё минуту назад. Зак вдруг истерически захохотал, но
внезапный порыв огненного ветра сбросил его наземь, оборвав тем
самым эти похожие на лай бешеного пса воющие звуки.
- Что это, Редлинг?! - успел крикнуть Маркус, но тут же язык его
лопнул и истёк сукровицей на дымящуюся гриву верблюда. Волосы под
пробковым шлемом лезли, падали и истлевали на лету, не достигнув ещё
земли. Корабли пустыни, эти бедные животные, хрипели и тряслись под
непомерной тяжестью взбесившейся атмосферы.
А небо неудержимо неслось вниз, вниз, вниз - искривляя
пространство, время, материю...
Люди, уже сошедшие с ума, пытались орать, выть, визжать, но их языки
либо растекались тут же закипавшей жидкостью, либо вдруг ссыхались и
превращались в порошок, - они могли только мычать, тоскливо,
протяжно, исступлённо. Одежда давно уже истлела на них, и теперь
кожа струпьями слезала с их тел, обнажая чёрные, в запёкшейся крови,
язвы. Глаза безумными пузырями ещё смотрели на мир, но уже не
понимали его. Всё гудело вокруг, вибрировало и металось - но ветра
не было. Ветра не было, потому что воздух был твёрд, тяжёл и
неподвижен, как гранит. Внезапный призыв муэдзина пронёсся над
жёлтым песком - и смолк, словно одумавшись.
Некогда бездонное, а теперь обретшее дно, ставшее твердью, но всё
такое же голубое, кристально чистое, небо было совсем уже рядом. Вот
оно, можно рукой коснуться...
Оно упало, уйдя сквозь песок.
Тишина, покой и безмолвие снизошли на землю. Ставший вдруг каменным
монолитом песок нестерпимо блестел, сверкал, отражая ядовитый свет
ярко-белого светила, жадно лижущего ультрафиолетовыми языками
беззащитную и безжизненную пустыню. Чёрная, глубокая, вечная
пустота, мерцающая редкими холодными звёздами, висела над землёй.
Восемь скелетов - четыре человеческих и четыре верблюжьих -
украшали каменный ландшафт матовыми костями. Одинокое, неведомо
откуда взявшееся белое голубиное перо медленно падало, несмотря на
глубокий вакуум, и печально кружилось, хотя ветра не было, над
мёртвой пустыней. Вот оно коснулось застывшего в неподвижности
бархана и...
Громовой голос, родившийся из пустоты, возвестил: "За грехи твои,
человек!.."
ЯВЬ
Видение апокалипсиса...
Это странное, наполненное ирреальным ужасом видение ввергло меня в
какое-то мистическое возбуждение: словно бездна разверзлась вдруг
под моими ногами, и я лечу в неё, лечу в вечность, в никуда - и нет
тому полёту ни конца, ни границ. Но прошло мгновение (час? день?
год?), и мрачное преддверие конца света покинуло меня, ушло на
задний план, осело где-то в анналах моей памяти - я словно прозрел.
Свет истины внезапной вспышкой озарил мой разум, путь, на который
толкнуло меня отчаяние, открылся мне во всей своей очевидности и
ясности.
Закрой глаза и смотри. (5)
Сон вторгся в моё "я" как чётко осязаемая очевидность (или я стал
частицей мира сна?), подобно гигантской волне, захлестнул меня
всего, без остатка, смыв последние наносы внешнего мира, вызвал к
жизни инобытие, воплотился в него, обрёл статус высшей реальности
(или реальность явила себя посредством сновидения?) - я более не
сомневался: избранный мною путь интраверта есть единственно истинный
и единственно верный путь познания самого себя. Мистический опыт,
пережитый мною во сне, облёк во плоть ту мысль, которая до сего
момента была лишь плодом умственных спекуляций.
Откуда-то из глубин сознания всплыли слова того индийского пророка
со священной Горы Аруначалы: нет различия между бодрствованием и
сновидением, ибо оба эти состояния - нереальны. Что ж, мудрец
отринул и мир внешней реальности, и мир сновидений, и своё
собственное "я" - чтобы раствориться в Брахмане, Абсолюте,
первичной недвойственной Реальности, которая и есть Истинная Природа
человека. Он прошёл весь путь до конца и постиг истину в её
первозданности. Не стану оспаривать его опыт, не стану подвергать
сомнению его путь - наши пути различны, хотя и берут начало в общей
исходной точке. Слова мудреца обрели для меня иной смысл,
наполнились иным содержанием, я вдруг постиг, на собственном опыте
испытал, что реальность мира бодрствования и реальность мира
сновидений - реальности одного порядка, одного уровня значимости;
возможно, они лишь тени той недвойственной Реальности, о которой
твердит Махарши, - но что мне до неё? какое мне дело до Абсолюта?
Мир грёз вполне устраивает меня в качестве среды обитания моего
отверженного "я"; если же и этот мир когда-нибудь породит во мне
чувство "обрыдлости", - что ж, тогда, быть может, я продолжу свой
путь и завершу его в священном Храме Господа Аруначалы. Как знать.
А пока - пока я понял (не понял - постиг) одно: не внешний мир
утратил свою реальность, а я утратил чувство реальности по отношению
к нему; я отвернулся от него, дабы обрести не менее реальный, но
куда более богатый мир сновидений - и не раскаиваюсь в своём шаге.
Обратный путь мне заказан, впереди же - бесконечность...
...Визг телефонного звонка вырвал меня из моего "я"-бытия и швырнул
в мир объектов. К горлу подкатила тошнота - возвращение, даже на
миг, было тягостным, болезненным, совершенно ненужным.
Кажется, я вздрогнул. Откуда-то сзади, из-за миллиона световых лет,
донёсся ехидный басок:
- Спал? Ай, нехорошо! На рабочем-то месте? В разгар рабочего дня!
Фи, как не стыдно!
(Как же его... а, вспомнил! Вадим. Впрочем, уверенности у меня не
было. Как и желания копаться в памяти).
Телефон надрывался. Я судорожно сорвал трубку с аппарата.
- Галин? - Голос шефа резанул по ушам подобно острому стилету. -
Зайди ко мне. Срочно.
Гудки. Отбой. Я осторожно положил трубку - и только тогда открыл
глаза.
Просторное помещение. Одна из ламп дневного освещения агонизирует,
посылая в пространство предсмертный бред на языке Морзе. Двенадцать
столов. Одиннадцать бесполых сотрудников имитируют бурную
деятельность, яростно переписывая никому не нужную документацию и
складируя исписанные листы в кипы никому не нужной готовой
макулатуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24