– Спасибо, не хочу. Рядом со мной так долго не было человеческих, существ, кроме Туя, что я задумалась, что же мне делать дальше, и мы сделали то, что делают нормальные взрослые, чтобы провести время в обществе незнакомого человека: выпили.
После трех изысканных приготовленных Грегом «Цезарей» и нудного пересказа историй о том, какие футбольные травмы он получал и какой у его отца нефтяной бизнес в Штатах, я поднялась со стула и сказала:
– Ладно, мне пора. Спокойной ночи.
– Погоди. – Он схватил меня за руку и притянул обратно.
– Я не знаю, где Сьюзен, уже поздно… Наверно, она забыла, что вы договорились, а мне завтра рано вставать…
– Да ладно, посиди еще. Я весь вечер болтал про себя и не задал тебе ни одного вопроса. Ты танцовщица?
– Нет.
Ощущение от его руки привело меня в ужас. В первый раз меня физически влекло к человеку, когда я этого не хотела. Чувство было сложное и почему-то гадкое. С Ив оно было полным, бескомпромиссным. Мне хотелось раствориться в ней, как в книге или фильме. Но что касается Грега, меня ни капли не интересовала его жизнь, которая казалась мне невозможно скучной. Больше всего я хотела остаться невредимой и не терять бдительности. Только я об этом подумала, как его рука скользнула по моей талии, и он поцеловал меня, и тогда все пропало. Его теплые и пряные губы ласкали меня, и я подумала, во что же я влипла.
Он пришел не к Сьюзен.
Он порочно смотрел в мои глаза, и меня понесло. Я провела пальцами по его шее. А потом у меня появилось такое чувство, будто мы всегда были любовниками, будто мы давно уже привыкли к этим быстрым и легким взаимодействиям прикосновений и взглядов.
– Можно убить человека, если разрезать здесь, – я прикоснулась пальцами к его шее, к сонной артерии, к длинному кровеносному сосуду.
– Покажи, – сказал он, наклоняясь, чтобы я разрезала его еще раз.
Грег ушел на следующее утро, позавтракав крекерами и старым сыром, мы с ним перекинулись какими-то банальными фразами. Я вымыла стаканы из-под «Цезаря» с кристалликами соли, и потом меня вырвало прямо в раковину ярко-розовыми кусками еды. Я поняла, что я все-таки танцовщица, что бы там ни думал Грег, танцовщица, а не специалист, разбирающийся в сложных сетях и системах организма, и это полностью мне подходит. Я решила не выходить из квартиры. Эти мучительные вещи, тело Грега, мое ненасытное вожделение к нему и жареной картошке, остались где-то во внешнем мире. Кроме того, проведя вечер с ним, я потеряла ценное время, и теперь мне для учебы нужна была каждая секунда. Я подумала о милом одиноком Туе и вся сжалась, что-то он подумает о моей выходке с американской звездой студенческого футбола.
«Шлюха поганая».
Но через пару часов я почувствовала себя лучше, пожарила несколько сардин и выпила воды с лимоном. Когда через три дня Сьюзен вернулась домой, жара еще не спала. Она нашла меня в одном белье и крыльях из папье-маше с наклеенными белыми перьями. Я знаю, это нелепо, и я не помню, что заставило меня так вырядиться, не помню, что я думала или чувствовала, когда цепляла на себя крылья, забытые кем-то у нас в шкафу после костюмированной вечеринки. Я помню только, что почти ничего не ела и периодически начала отключаться. Сидя на подоконнике, я, должно быть, показалась Сьюзен похожей на какого-то гибридного птеродактиля, потому что она остановилась как вкопанная, когда вошла в темную квартиру и увидела, как я курю сигарету на подоконнике. Она стояла, скрестив руки, в комнате, которую освещал только оранжевый уличный фонарь. Каким-то образом я поняла, что она все знает про Грега, про то, какой пропащей и подлой я чувствую себя из-за того, что случилось.
– Жарко, да? – сказала я.
– Да уж. Чем это ты занимаешься?
– Да, ничем… торчу на окне.
– Это я вижу. Когда ты в последний раз ела? А спала когда?
Я сделала долгую затяжку и уставилась на сигарету в моей руке – как она туда попала? Я ее зажгла? Как я умудрилась? Вдруг у меня закружилась голова. Я упала с подоконника на твердую батарею, потащив за собой скатерть и вазу. Потом, словно какая-то неопытная и неуклюжая танцовщица из «Цирка дю Солей», прикрыла полуобнаженное тело руками, свернулась калачиком и разревелась, а Сьюзен подошла ко мне.
– Не двигайся! – гаркнула она. – Ты вся в стекле.
Правда, все мои руки, ноги и лицо кровоточили. Мой экзоскелет меня подвел. Какая разница, ела я или не ела, я все равно не была защищена от телесных унижений.
Сьюзен стала собирать осколки с моих локтей и волос, и вдруг меня обуял ужас, но не из-за Сьюзен. Она не догадывалась, что любые оскорбления, которые она могла бросить мне в лицо, блекнут по сравнению с тем, как могла бы оскорбить меня та. Тогда я поняла, что меня ждет большая чистка, что ко мне будет применена отработанная система пыток и предупреждений. Вот она уже кричит, упорно, пронзительно:
«Эксгибиционистка! Потаскуха!»
От падения ее рот с хрустом раскрылся и выбросил наружу ее скрипучий голос.
Сьюзен сняла крылья с моей спины, взяла с дивана одеяло, укутала меня и повела на кровать.
– Что-то ты совсем ослабела, да, мать? Я посмотрела на нее.
– Прости.
– Ерунда, я тебя прощаю, – тихо сказала она, промокнув мое лицо полотенцем, а потом пошла в гостиную и долго говорила по телефону.
Страх волнами накатывал на меня, тело тряслось, я почти обессилела, почти. Я рвала когтями одеяло. Я попала в беду, увязла в глубоком, глубочайшем дерьме. Она не устраивала мне такого с прошлой недели, когда я наелась шоколадок на фуршете, который устраивали на факультете гуманитарных наук, и заставила меня всю ночь ходить по спальне, чтобы сжечь съеденные калории. И все-таки была во мне маленькая частица, которая гордилась тем, что я бросила ей вызов. Я доказала, что могу свести с ума любого парня, который придет меня искать. Я была зверем, силой, с которой нужно считаться. Я и еще кое-что доказала. Какой бы неожиданной и бездумной ни была связь с Грегом, я обнаружила, что у меня есть воля и нечто, выходящее за критерии, установленные ею для меня. Я зашептала про себя, захихикала, как безумная, замолотила ногами по кровати. Тогда я еще не знала этого и чувствовала только незрелую радость ребенка, который открывает слово «нет» и в первый раз ощущает прилив уверенности, эгоизма, хотя мать дает ему подзатыльник.
Моя несформировавшаяся воля, еще не ставшая голосом, вскоре падет, и быстрая госпитализация будет тому свидетельством. Но она все же существовала, как произнесенные во мне слова, в тихом скользящем шорохе спортивных ног Грега, переплетенных с моими, в звуке короткого влажного надреза в передней доле замаринованной головы, который я сделала на занятии по анатомии на той неделе. Моя воля, моя собственная воля набирала силу и скорость, как мягкий ветер, который, в конце концов, прогонит раннюю апрельскую жару неистовым ураганом и обрушит ливень на дома, и люди побегут закрывать окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54