Родственные узы требовали уважения, но главным, что давало аге Хакиму большую власть над Муди, был его статус «человека в тюрбане». Он руководил мечетью в Нираване, возле бывшего дворца шаха. В свое время ага Хаким учился в Тегеранском университете на факультете теологии; был известным автором книг по исламу и перевел с арабского на персидский несколько работ Тагати Хакима, дедушки Хакима и Муди. В дни революции ага Хаким успешно провел операцию по взятию дворца шаха, благодаря чему его фотография появилась на страницах «Ньюсуик». Кроме того, его жена носила почетный титул Биби Наджи, что означало «госпожа, которая посетила Мекку».
Муди не мог проигнорировать это приглашение.
– Ты должна надеть черную чадру, – приказал он. – Ты не можешь появиться без нее в том доме.
Я радовалась предстоящему визиту, но одежда, которую я должна была надеть, портила мне настроение.
Дом Хакимов в Нираване, аристократическом районе в северной части Тегерана, был современным и просторным, но в нем почти полностью отсутствовала мебель.
Худощавый, немного выше Муди, с густой седеющей бородой, ага Хаким все время приветливо улыбался. Одет он был во все черное, черным был у него и тюрбан. Это имело существенное значение. Другие люди носили преимущественно белые тюрбаны. Черный же означал, что ага Хаким происходит по прямой линии от пророка Магомета.
К моему удивлению, он оказался не таким уж набожным, потому что, обращаясь ко мне, смотрел прямо в глаза.
– Зачем ты носишь чадру? – спросил он у меня через Муди.
– Я думала, что нужно.
Муди был озадачен последующей фразой аги Хакима, но перевел ее:
– В чадре тебе неудобно. Это не иранский, а персидский обычай. В моем доме тебе не обязательно надевать чадру.
Он понравился мне.
Ага Хаким первым из иранцев спросил о моих близких в Америке. Я рассказала ему об умирающем от рака отце и моем беспокойстве о нем, а также о своей маме и сыновьях.
Он сочувственно покивал головой, понимая силу семейных уз.
Муди что-то готовил для Махтаб и преподнес это довольно жестоким способом. Без объяснения, без подготовки он объявил однажды утром:
– Ну, Махтаб, сегодня идем в школу.
Мы обе расплакались, потому что боялись всего, что могло нас хоть на мгновение разлучить.
– Не заставляй ее идти, – умоляла я.
Однако Муди настаивал. Он сказал, что Махтаб должна привыкать, а школа – это необходимый первый шаг. Она уже изучила язык настолько, что может общаться с другими детьми. Пора в школу.
Он не хотел больше ждать, пока откроется частная школа, в которой мы уже были. Его племянница Ферри, учительница, записала Махтаб в нулевой класс государственной школы. Муди подчеркнул, что получить место в нулевом классе было трудно и это удалось организовать только благодаря протекции Ферри.
– Разреши мне пойти с вами, – попросила я, и он согласился.
Медресе (школа) Зайнаб размещалась в низком цементированном здании, выкрашенном в мрачный темно-зеленый цвет. Снаружи оно напоминало форт. Внутри бегали девочки разного возраста в черной и темно-серой одежде, в русари на голове. Мы с Махтаб неуверенно шли за Муди по темному коридору. При появлении Муди вышла обеспокоенная дежурная: школа была женская. Дежурная быстро постучала в дверь, приоткрыла ее и предупредила о приближении мужчины.
Мы с Махтаб робко стояли в стороне, в то время как Муди разговаривал с директрисой, которая двумя руками придерживала черную чадру у самого лица. Слушая Муди, она не поднимала глаз. Время от времени она посматривала на меня, но ни разу на мужчину. Спустя несколько минут он повернулся ко мне и буркнул:
– Она говорит, что моя жена выглядит не очень довольной.
Он взглядом приказывал мне повиноваться, но я вновь – ведь это касалось благополучия Махтаб – нашла в себе силы противостоять ему.
– Мне не нравится эта школа, – сказала я. – Мне бы хотелось увидеть класс, где Махтаб будет учиться.
Муди обменялся несколькими словами с директрисой.
– Ханум Шахин покажет тебе, – сказал он. – Это женская школа, мужчинам входить нельзя.
Ханум Шахин была молодой, в возрасте немногим более двадцати лет. И хоть она была в чадре, выглядела очень привлекательной. Мой недружелюбный взгляд встретил искреннюю доброту в ее глазах. Разговаривали мы с помощью жестов и нескольких основных слов на фарси.
В этой школе меня поразило все. Мы шли по обшарпанным коридорам, мимо огромного портрета хмурого аятоллы и бесчисленных плакатов, прославлявших военные операции. Фигурировал на них преимущественно доблестный солдат.
Ученицы вплотную друг к другу сидели на длинных лавках. И хотя я мало понимала по-персидски, методика обучения была настолько проста, что невозможно было не понять. Вся система основывалась на механическом заучивании. Учительница произносила фразу, а ученицы повторяли ее хором.
Пока я не увидела школьную ванную комнату, одну на пятьсот учениц, мне казалось, что я знаю, как грязно может быть в Иране. Мне пришлось убедиться, что я заблуждалась. Это была маленькая комната с открытым настежь окном, в которое дул ветер, попадал дождь, влетали мухи и комары. Туалетом служила большая дыра в полу. Туалетную бумагу заменял краник с ледяной водой.
Когда мы вернулись в канцелярию, я сказала Муди:
– Я не выйду отсюда, пока ты сам не посмотришь эту школу. У меня в голове не укладывается, что ты мог бы оставить собственную дочь в таком месте.
Муди спросил, может ли он осмотреть школу.
– Нет, – ответила по-персидски Ханум Шахин, – мужчинам нельзя.
Я повторила громче, настоятельным тоном рассерженной матери:
– Мы не выйдем отсюда, пока ты не посмотришь школу!
Ханум Шахин в конце концов уступила. Она послала дежурную предупредить учителей и учениц о появлении мужчины и пригласила Муди последовать за ней. Мы с Махтаб ждали в канцелярии.
– Ты была права, – согласился Муди, вернувшись. – Мне тоже здесь не нравится. Это страшно. Но в этой стране так выглядят все школы, и она сюда будет ходить. Здесь лучше, чем в школе, которую посещал я.
Махтаб приняла это сообщение тихо, погруженная в свои мысли. На ее густых длинных ресницах дрожали слезинки. У нее невольно вырвался вздох облегчения, когда Муди сказал:
– Сегодня они не могут принять ее. Начнет ходить с завтрашнего дня.
Дома Махтаб умоляла отца, чтобы он не посылал ее в эту школу, но он был непреклонен. Всю вторую половину дня она проплакала у меня на груди.
– Боженька милосердный, – молилась она в ванной, – сделай что-нибудь, чтобы я не ходила в эту школу.
Когда я слушала молитвы своего ребенка, мне в голову вдруг пришла неожиданная мысль. Возможно, она появилась случайно, а может быть, это было самовнушение. Я вспомнила одну из основных проповедей катехизиса, касающихся молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Муди не мог проигнорировать это приглашение.
– Ты должна надеть черную чадру, – приказал он. – Ты не можешь появиться без нее в том доме.
Я радовалась предстоящему визиту, но одежда, которую я должна была надеть, портила мне настроение.
Дом Хакимов в Нираване, аристократическом районе в северной части Тегерана, был современным и просторным, но в нем почти полностью отсутствовала мебель.
Худощавый, немного выше Муди, с густой седеющей бородой, ага Хаким все время приветливо улыбался. Одет он был во все черное, черным был у него и тюрбан. Это имело существенное значение. Другие люди носили преимущественно белые тюрбаны. Черный же означал, что ага Хаким происходит по прямой линии от пророка Магомета.
К моему удивлению, он оказался не таким уж набожным, потому что, обращаясь ко мне, смотрел прямо в глаза.
– Зачем ты носишь чадру? – спросил он у меня через Муди.
– Я думала, что нужно.
Муди был озадачен последующей фразой аги Хакима, но перевел ее:
– В чадре тебе неудобно. Это не иранский, а персидский обычай. В моем доме тебе не обязательно надевать чадру.
Он понравился мне.
Ага Хаким первым из иранцев спросил о моих близких в Америке. Я рассказала ему об умирающем от рака отце и моем беспокойстве о нем, а также о своей маме и сыновьях.
Он сочувственно покивал головой, понимая силу семейных уз.
Муди что-то готовил для Махтаб и преподнес это довольно жестоким способом. Без объяснения, без подготовки он объявил однажды утром:
– Ну, Махтаб, сегодня идем в школу.
Мы обе расплакались, потому что боялись всего, что могло нас хоть на мгновение разлучить.
– Не заставляй ее идти, – умоляла я.
Однако Муди настаивал. Он сказал, что Махтаб должна привыкать, а школа – это необходимый первый шаг. Она уже изучила язык настолько, что может общаться с другими детьми. Пора в школу.
Он не хотел больше ждать, пока откроется частная школа, в которой мы уже были. Его племянница Ферри, учительница, записала Махтаб в нулевой класс государственной школы. Муди подчеркнул, что получить место в нулевом классе было трудно и это удалось организовать только благодаря протекции Ферри.
– Разреши мне пойти с вами, – попросила я, и он согласился.
Медресе (школа) Зайнаб размещалась в низком цементированном здании, выкрашенном в мрачный темно-зеленый цвет. Снаружи оно напоминало форт. Внутри бегали девочки разного возраста в черной и темно-серой одежде, в русари на голове. Мы с Махтаб неуверенно шли за Муди по темному коридору. При появлении Муди вышла обеспокоенная дежурная: школа была женская. Дежурная быстро постучала в дверь, приоткрыла ее и предупредила о приближении мужчины.
Мы с Махтаб робко стояли в стороне, в то время как Муди разговаривал с директрисой, которая двумя руками придерживала черную чадру у самого лица. Слушая Муди, она не поднимала глаз. Время от времени она посматривала на меня, но ни разу на мужчину. Спустя несколько минут он повернулся ко мне и буркнул:
– Она говорит, что моя жена выглядит не очень довольной.
Он взглядом приказывал мне повиноваться, но я вновь – ведь это касалось благополучия Махтаб – нашла в себе силы противостоять ему.
– Мне не нравится эта школа, – сказала я. – Мне бы хотелось увидеть класс, где Махтаб будет учиться.
Муди обменялся несколькими словами с директрисой.
– Ханум Шахин покажет тебе, – сказал он. – Это женская школа, мужчинам входить нельзя.
Ханум Шахин была молодой, в возрасте немногим более двадцати лет. И хоть она была в чадре, выглядела очень привлекательной. Мой недружелюбный взгляд встретил искреннюю доброту в ее глазах. Разговаривали мы с помощью жестов и нескольких основных слов на фарси.
В этой школе меня поразило все. Мы шли по обшарпанным коридорам, мимо огромного портрета хмурого аятоллы и бесчисленных плакатов, прославлявших военные операции. Фигурировал на них преимущественно доблестный солдат.
Ученицы вплотную друг к другу сидели на длинных лавках. И хотя я мало понимала по-персидски, методика обучения была настолько проста, что невозможно было не понять. Вся система основывалась на механическом заучивании. Учительница произносила фразу, а ученицы повторяли ее хором.
Пока я не увидела школьную ванную комнату, одну на пятьсот учениц, мне казалось, что я знаю, как грязно может быть в Иране. Мне пришлось убедиться, что я заблуждалась. Это была маленькая комната с открытым настежь окном, в которое дул ветер, попадал дождь, влетали мухи и комары. Туалетом служила большая дыра в полу. Туалетную бумагу заменял краник с ледяной водой.
Когда мы вернулись в канцелярию, я сказала Муди:
– Я не выйду отсюда, пока ты сам не посмотришь эту школу. У меня в голове не укладывается, что ты мог бы оставить собственную дочь в таком месте.
Муди спросил, может ли он осмотреть школу.
– Нет, – ответила по-персидски Ханум Шахин, – мужчинам нельзя.
Я повторила громче, настоятельным тоном рассерженной матери:
– Мы не выйдем отсюда, пока ты не посмотришь школу!
Ханум Шахин в конце концов уступила. Она послала дежурную предупредить учителей и учениц о появлении мужчины и пригласила Муди последовать за ней. Мы с Махтаб ждали в канцелярии.
– Ты была права, – согласился Муди, вернувшись. – Мне тоже здесь не нравится. Это страшно. Но в этой стране так выглядят все школы, и она сюда будет ходить. Здесь лучше, чем в школе, которую посещал я.
Махтаб приняла это сообщение тихо, погруженная в свои мысли. На ее густых длинных ресницах дрожали слезинки. У нее невольно вырвался вздох облегчения, когда Муди сказал:
– Сегодня они не могут принять ее. Начнет ходить с завтрашнего дня.
Дома Махтаб умоляла отца, чтобы он не посылал ее в эту школу, но он был непреклонен. Всю вторую половину дня она проплакала у меня на груди.
– Боженька милосердный, – молилась она в ванной, – сделай что-нибудь, чтобы я не ходила в эту школу.
Когда я слушала молитвы своего ребенка, мне в голову вдруг пришла неожиданная мысль. Возможно, она появилась случайно, а может быть, это было самовнушение. Я вспомнила одну из основных проповедей катехизиса, касающихся молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97