Вермут обжег ей горло, и внутри потеплело.
Тогда она вспомнила, что Томаш говорил о какой-то срочной работе – он ожидал заказчика вчера вечером, когда она уходила домой. «Наверно, дождался и остался работать, а под утро заснул». Она окинула себя взглядом и, заметив, что сидит за стойкой в пижаме, улыбнулась: «Видел бы Томаш».
Приняв душ, Божена решила использовать запоздалое осеннее тепло и надела новое платье. Длинное, по щиколотку, оно лиловым потоком струилось по ее телу, – и, забыв про судок и досаду, Божена чуть коснулась флакона «Сальвадора Дали», тронула пальцами виски и спустилась на улицу.
Она решила не торопиться. Постояла рядом с шарманщиками, похожими на фарфоровые статуэтки: розовые старик и старушка, он в бабочке и котелке, она вся в белых горошинах, рассыпанных по синему платью, и круглой шляпке на снежно-седых волосах, поверх – домашнее кружево. А их шарманки – две маленькие сказки. Внутри одной – заколдованный мир вечно куда-то манящих тропинок, замков, сокрытых в дремучих лесах… Вторая похожа на крошечный кукольный театр. Брось крону – и увидишь в окошко, как кружатся в ласковом танце влюбленные куклы: шаг навстречу – в сторону – назад – поворот. Звякнула в кружке еще одна монета – и Божена, уже сама крутя блестящую гладкую ручку, вспомнила детскую грезу: вот бы скорее состариться, стать шарманщицей и стоять день-деньской у зеленых пушистых кустов, важно улыбаясь прохожим. Голова ее закружилась от пасленовой музыки, и, отломив зеленую веточку, она пошла дальше, будто гуляя внутри деревянной шарманки, – такой игрушечной показалась ей Старая Прага.
Солнце затопило город, отслаивая от него прогорклые корки осени. Блаженной утопленницей Божена нежилась в солнечном забытьи, кружа по дорожкам, ведущим на Петршин. Внизу в пестроте осенних садов плавали рыжие цукаты крыш и шоколадные ломтики башен. И только спустившись вниз, Божена вернулась на землю. «Я бы сейчас съела и быка», – промурлыкала она их с Томашем позывной аппетита… Рядом с ней как по заказу остановилось такси.
– В «Золотую гроздь»!
В полутьме погребка пахло винными бочками и свежими скатертями. Божена весело наблюдала за лицом официанта, исписавшего уже два листа в своем блокноте, но с прежним азартом продолжала листать меню. Завершив парад блюд маринованными виноградными листьями с кешью и сушенными на солнце помидорами, она откинула за спину медный поток роскошных волос и приготовилась коротать ожидание за стаканом нежного местного вина.
Спокойная красота ее двадцати девяти, темперамент любимого деда и крепкое жизнелюбие мастера легко уживались в Божене. Привязанность к Томашу не мешала ей каждое утро самостоятельно запускать ход своей жизни и дорожить настроением, рожденным в глубине собственного мира, – глубине порой настолько головокружительной, что она иногда замечала, как Томаш опасливо пятится, не решаясь туда заглянуть. И сегодня она дарила себе этот день – желая встречи с мужем, но все-таки… оставляя ее чуть-чуть на потом.
Полнота ощущения жизни всегда возбуждала в ней аппетит, и, избавленная Всевышним от необходимости соблюдать диету, Божена ни в чем себе не отказывала. После легких зеленых салатов последовали пикантности. Отварная кефаль с рокфором и кедровым маслом, грузди, гретые с гранатовым соком, гато из зеленого винограда и фазан с фисташками, запеченный в тесте, замешанном на вине. А потом и еще кое-что на десерт…
Расплатившись, Божена легко двинулась дальше, решив пройти через площадь – взглянуть, сидит ли еще на зеленом коне Святой Вацлав.
Глядя на него снизу вверх, она вспомнила о Томаше. Он все еще упорно сидит за верстаком, пока она здесь наслаждается… Легкое чувство вины кольнуло ее, и она присела с телефоном на тяжелую цепь ограды. Те же гудки… И дома – молчок. Все еще надеясь на то, что он сейчас где-то между домом и мастерской, Божена решила закончить прогулку у Николы. Она знала, что в свой выходной «меньшенькая» может спать до полудня, – лучше позвонить ей от самого дома.
Божене хватило тех немногих минут, когда она смотрела на Томаша, а потом, проследив его взгляд, – на удаляющуюся Николу, чтобы почувствовать ложь. Ту, что лилась в ее уши в последнее время, прося ее ставить судки в холодильник, извиняясь за ее одинокие ночи и несовпадения во времени с сестрой.
И еще одного мгновения ей хватило, чтобы… выйти из этого треугольника. В ответ на обреченную улыбку мужа повеять спокойствием и заставить его взять себя в руки. Иное поведение было бы просто недостойно ее… И этого солнечного осеннего дня.
Она окликнула Томаша.
Он подошел.
Божена тепло и спокойно прижалась к нему на мгновение. Потом она мягко отпрянула, но он, пряча свои серые, и без того всегда чуть отстраненные от нее стеклами очков глаза, дунул ей на ресницы и поцеловал медные волосы.
– Давно ты ушел? Я названивала тебе в мастерскую, с утра. – Божена бубнила ему в воротник, пытаясь высвободиться, он молчал, не отпуская ее – сцена становилась смешной. Наконец ей удалось выскользнуть и повернуться так, чтобы солнце не слепило глаза. – Я говорю, что звонила тебе утром…
А потом, такое солнце! Ну, прости, я удрала одна в город.
Томаш стоял теперь в двух шагах от нее, опершись на гранитную ограду. Невозмутимость, которая так ранила Николу и которой раньше не придавала значения Божена, снова была с ним.
– Эгоистичное существо! – Томаш, шутя, притопнул ногой. Чуть-чуть дрожал его голос. И ей стало обидно, что ему это так легко. – Я, голодный, трезвый, невостребованный муж, теряю сознание за верстаком, глаза мне слепят бриллианты, а ты… ты!
Божена знала, почему ему нетрудно лгать сейчас. Только что она сама вручила ему спасительную ниточку. Игривая трепотня, но ведь за ней – годы близости и обаяние тех далеких дней, когда они встретились.
– Но мы же встретились? – вторила она своим мыслям. – И ничего не поделаешь, придется возместить тебе ночь без меня. Нет-нет – полдня, и больше ни капли заботы. Разве что судок в придачу, если ты еще не съел свой ужин.
Томаш молча смотрел на нее.
Божена с неожиданной для себя брезгливостью заметила: он близок к тому, чтобы снова влюбиться в нее, – в ее легкость, в ее независимость. И ему даже нравится, что все так обернулось. Это, пожалуй, было уже слишком, и она, так же легко, сказала:
– А как тебе наша Никола? Вечно тебе везет! Мне она снова вильнула хвостом. Ты думал, я у нее? – И видя, что Томаш не знает, как отвечать, просто спросила: – Ты был у нее?
– Да.
– Ну и что?
– Да не застал.
Божена вдруг поняла, что устала притворяться. Она на минуту поверила, что все вокруг так же легко, как их слова, и крепко сжала Томашу руку, давая ему себя обнять. А потом, глядя из-за его плеча на горящие в солнечных лучах витражи собора, что-то такое поняла в себе самой, отчего ей стало тоскливей, чем тогда, когда она, набирая номер Николы, остановилась на мосту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Тогда она вспомнила, что Томаш говорил о какой-то срочной работе – он ожидал заказчика вчера вечером, когда она уходила домой. «Наверно, дождался и остался работать, а под утро заснул». Она окинула себя взглядом и, заметив, что сидит за стойкой в пижаме, улыбнулась: «Видел бы Томаш».
Приняв душ, Божена решила использовать запоздалое осеннее тепло и надела новое платье. Длинное, по щиколотку, оно лиловым потоком струилось по ее телу, – и, забыв про судок и досаду, Божена чуть коснулась флакона «Сальвадора Дали», тронула пальцами виски и спустилась на улицу.
Она решила не торопиться. Постояла рядом с шарманщиками, похожими на фарфоровые статуэтки: розовые старик и старушка, он в бабочке и котелке, она вся в белых горошинах, рассыпанных по синему платью, и круглой шляпке на снежно-седых волосах, поверх – домашнее кружево. А их шарманки – две маленькие сказки. Внутри одной – заколдованный мир вечно куда-то манящих тропинок, замков, сокрытых в дремучих лесах… Вторая похожа на крошечный кукольный театр. Брось крону – и увидишь в окошко, как кружатся в ласковом танце влюбленные куклы: шаг навстречу – в сторону – назад – поворот. Звякнула в кружке еще одна монета – и Божена, уже сама крутя блестящую гладкую ручку, вспомнила детскую грезу: вот бы скорее состариться, стать шарманщицей и стоять день-деньской у зеленых пушистых кустов, важно улыбаясь прохожим. Голова ее закружилась от пасленовой музыки, и, отломив зеленую веточку, она пошла дальше, будто гуляя внутри деревянной шарманки, – такой игрушечной показалась ей Старая Прага.
Солнце затопило город, отслаивая от него прогорклые корки осени. Блаженной утопленницей Божена нежилась в солнечном забытьи, кружа по дорожкам, ведущим на Петршин. Внизу в пестроте осенних садов плавали рыжие цукаты крыш и шоколадные ломтики башен. И только спустившись вниз, Божена вернулась на землю. «Я бы сейчас съела и быка», – промурлыкала она их с Томашем позывной аппетита… Рядом с ней как по заказу остановилось такси.
– В «Золотую гроздь»!
В полутьме погребка пахло винными бочками и свежими скатертями. Божена весело наблюдала за лицом официанта, исписавшего уже два листа в своем блокноте, но с прежним азартом продолжала листать меню. Завершив парад блюд маринованными виноградными листьями с кешью и сушенными на солнце помидорами, она откинула за спину медный поток роскошных волос и приготовилась коротать ожидание за стаканом нежного местного вина.
Спокойная красота ее двадцати девяти, темперамент любимого деда и крепкое жизнелюбие мастера легко уживались в Божене. Привязанность к Томашу не мешала ей каждое утро самостоятельно запускать ход своей жизни и дорожить настроением, рожденным в глубине собственного мира, – глубине порой настолько головокружительной, что она иногда замечала, как Томаш опасливо пятится, не решаясь туда заглянуть. И сегодня она дарила себе этот день – желая встречи с мужем, но все-таки… оставляя ее чуть-чуть на потом.
Полнота ощущения жизни всегда возбуждала в ней аппетит, и, избавленная Всевышним от необходимости соблюдать диету, Божена ни в чем себе не отказывала. После легких зеленых салатов последовали пикантности. Отварная кефаль с рокфором и кедровым маслом, грузди, гретые с гранатовым соком, гато из зеленого винограда и фазан с фисташками, запеченный в тесте, замешанном на вине. А потом и еще кое-что на десерт…
Расплатившись, Божена легко двинулась дальше, решив пройти через площадь – взглянуть, сидит ли еще на зеленом коне Святой Вацлав.
Глядя на него снизу вверх, она вспомнила о Томаше. Он все еще упорно сидит за верстаком, пока она здесь наслаждается… Легкое чувство вины кольнуло ее, и она присела с телефоном на тяжелую цепь ограды. Те же гудки… И дома – молчок. Все еще надеясь на то, что он сейчас где-то между домом и мастерской, Божена решила закончить прогулку у Николы. Она знала, что в свой выходной «меньшенькая» может спать до полудня, – лучше позвонить ей от самого дома.
Божене хватило тех немногих минут, когда она смотрела на Томаша, а потом, проследив его взгляд, – на удаляющуюся Николу, чтобы почувствовать ложь. Ту, что лилась в ее уши в последнее время, прося ее ставить судки в холодильник, извиняясь за ее одинокие ночи и несовпадения во времени с сестрой.
И еще одного мгновения ей хватило, чтобы… выйти из этого треугольника. В ответ на обреченную улыбку мужа повеять спокойствием и заставить его взять себя в руки. Иное поведение было бы просто недостойно ее… И этого солнечного осеннего дня.
Она окликнула Томаша.
Он подошел.
Божена тепло и спокойно прижалась к нему на мгновение. Потом она мягко отпрянула, но он, пряча свои серые, и без того всегда чуть отстраненные от нее стеклами очков глаза, дунул ей на ресницы и поцеловал медные волосы.
– Давно ты ушел? Я названивала тебе в мастерскую, с утра. – Божена бубнила ему в воротник, пытаясь высвободиться, он молчал, не отпуская ее – сцена становилась смешной. Наконец ей удалось выскользнуть и повернуться так, чтобы солнце не слепило глаза. – Я говорю, что звонила тебе утром…
А потом, такое солнце! Ну, прости, я удрала одна в город.
Томаш стоял теперь в двух шагах от нее, опершись на гранитную ограду. Невозмутимость, которая так ранила Николу и которой раньше не придавала значения Божена, снова была с ним.
– Эгоистичное существо! – Томаш, шутя, притопнул ногой. Чуть-чуть дрожал его голос. И ей стало обидно, что ему это так легко. – Я, голодный, трезвый, невостребованный муж, теряю сознание за верстаком, глаза мне слепят бриллианты, а ты… ты!
Божена знала, почему ему нетрудно лгать сейчас. Только что она сама вручила ему спасительную ниточку. Игривая трепотня, но ведь за ней – годы близости и обаяние тех далеких дней, когда они встретились.
– Но мы же встретились? – вторила она своим мыслям. – И ничего не поделаешь, придется возместить тебе ночь без меня. Нет-нет – полдня, и больше ни капли заботы. Разве что судок в придачу, если ты еще не съел свой ужин.
Томаш молча смотрел на нее.
Божена с неожиданной для себя брезгливостью заметила: он близок к тому, чтобы снова влюбиться в нее, – в ее легкость, в ее независимость. И ему даже нравится, что все так обернулось. Это, пожалуй, было уже слишком, и она, так же легко, сказала:
– А как тебе наша Никола? Вечно тебе везет! Мне она снова вильнула хвостом. Ты думал, я у нее? – И видя, что Томаш не знает, как отвечать, просто спросила: – Ты был у нее?
– Да.
– Ну и что?
– Да не застал.
Божена вдруг поняла, что устала притворяться. Она на минуту поверила, что все вокруг так же легко, как их слова, и крепко сжала Томашу руку, давая ему себя обнять. А потом, глядя из-за его плеча на горящие в солнечных лучах витражи собора, что-то такое поняла в себе самой, отчего ей стало тоскливей, чем тогда, когда она, набирая номер Николы, остановилась на мосту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68