И меня с поклонами проводили оттуда в большом возбуждении.
Ну а когда мы вернулись домой, пробегав целый день по магазинам, то обнаружили поджидавшего у порога мужчину. Мы не слишком-то хорошо его разглядели, а он говорит:
– Мистер Ширли? Это вы – мистер Ширли, покровитель искусств?
Говард из этого не особенно много понял, однако сказал:
– Минуточку, – потом открыл парадную дверь и спросил: – В чем дело? Лучше заходите.
Ну, тот самый мужчина зашел, и теперь, на свету в коридоре, мы его ясно увидели. Это был молодой человек с жестким типом лица, без пальто, в одном толстом пуловере по горлышко, отчего я подумала, что на нем нет и рубашки. Это был темноволосый молодой человек с темными кругами под глазами и с каким-то обвисшим ртом. Волосы не совсем длинные, но прямой длинный чуб спереди все время свешивался на глаза. Лицо очень желтое, с виду довольно грязное. Но улыбка у него была очень милая. На нем были фланелевые штаны, которые показались мне чересчур легкими для зимы, а вдобавок они были грязные, в пятнах, и обувь у него тоже была грязная.
– Ну, – сказал Говард, ведя того самого молодого мужчину в гостиную, – по какому вы делу пришли? – Говард думал, что это, наверно, из туристического агентства или из какого-нибудь магазина.
– Я хотел сказать, что вы правильно распорядились своими деньгами, мистер Ширли, – сказал молодой человек. – Я их вчера получил. Девятьсот фунтов. Обещаю, я вас не разочарую.
– Девятьсот? – с удивлением говорит Говард. – Ох, ясно. Но, – опять с удивлением говорит он, – ведь я посылал чек на тысячу.
– Сотню Берт Ривс оставил себе, – пояснил молодой человек. – Сказал, что в действительности сделал дело агента и взял себе десять процентов комиссионных. О, кстати, меня зовут Редверс Гласс.
Говард был вынужден попросить, чтоб он еще и еще повторил это имя, пока не уяснил. Я подумала, странное имя, хотя на самом деле почему бы ему и не быть настоящим, никаких причин на то нету.
– Ну, – сказал Говард, – очень мило с вашей стороны приехать сказать спасибо, так сказать, лично.
– Не так сказать, – сказал тот самый Редверс Гласс. – Это действительно лично я. – Я подумала: это немножечко грубо, однако Редверс Гласс говорил с такой милой улыбкой, что никак нельзя было обидеться. – Я пишу историю своей жизни, – сказал он, – В стихах. Девять сотен как раз очень кстати.
– Очень рад, – сказал Говард. – Слушайте, знаете, вам ведь нечего было проделывать такой путь, чтобы просто спасибо сказать. Вполне можно было письмо прислать или еще что-нибудь.
– Я подумал, – сказал Редверс Гласс, а мы очень глупо все так же стояли в гостиной, мы с Говардом все так же в пальто, – подумал, поеду, реально своими глазами увижу того, кто покровительствует искусствам. И, – сказал он, оглядываясь вокруг, – живет в муниципальном доме. С самой, – сказал он, неожиданно повернувшись ко мне, – что ни на есть очаровательной женой, если, конечно, это ваша жена.
– Слушайте, – говорит Говард, готовый разозлиться.
– Я хочу сказать, – сказал тот самый Редверс Гласс, – что она может быть вашей сестрой, нареченной или кем-то подобным. – Тут он как бы поклонился, весь расплылся в улыбке, и я чуть-чуть хихикнула.
– На какой поезд вы думаете успеть? – спросил Говард. – Вы, наверно, хотите пораньше вернуться в Лондон.
– В Лондон? – сказал Редверс Гласс, словно Лондон был дурной привычкой или типа того. – О нет, не в Лондон. Если в провинции могут найтись покровители искусств, именно в провинции мне и следует быть. Если Брадкастер порождает людей вроде вас, бескорыстных жертвователей на благое дело, Брадкастер – того рода место, которое я так долго искал. Никто в Лондоне никогда не поможет, никто, нет, совсем никто. – И он снова мне улыбнулся. Лет ему было, наверное, столько же, сколько и Говарду.
– С Брадкастером все в порядке, – сказал Говард. – Ничего особенно плохого в Брадкастере нету. Можно сделать и кой-что похуже, чем немножечко пожить в Брадкастере. – Он все время не сводил глаз с Редверса Гласса, как бы взвешивая его. – Есть в Брадкастере пара хороших отелей, «Ройял», «Джордж», «Висячая лампа».
– Что висячая?
– Лампа. А еще «Белый лев», четырехзвездный отель.
– Люди, подобные мне, не останавливаются в отелях, – сказал Редверс Гласс и как бы весь съежился, будто хотел показаться совсем замерзшим и маленьким. – Люди моего класса. Может быть, люди вашего класса останавливаются в отелях, но я и подобные мне – нет. – И он обернулся ко мне, очень быстро тряся головой, и от этого губы его затряслись – бр-р-р. И тогда я сказала:
– Что ж, давайте-ка лучше все выпьем по чашечке чаю. Холод сегодня адский, – и пошла его готовить. А Редверс Гласс говорит:
– Очень крепкий, пожалуйста. Я люблю очень крепкий.
– Получите такой, – говорю я, – какой я люблю. Что за наглость. – Но не могла удержаться, немножечко про себя усмехалась, шагая на кухню. Нечасто увидишь в Брадкастере людей вроде этого Редверса Гласса. Нечасто увидишь поэтов и тому подобное. Когда чайник вскипел, я выложила на тарелку немножко бисквитов, а еще вытащила из банки ореховый кекс, который купила неделю назад, но его ни Говард, ни я особенно не любили, потом заварила чай и понесла все в гостиную.
Говард как раз говорил тому самому Редверсу Глассу:
– Вы самозванец проклятый, вот кто, и я, будь я проклят, собираюсь вас вышвырнуть прямо па улицу. – А увидев меня, говорит: – Этот тип называет себя поэтом и писателем, я его попросил процитировать что-то свое, просто чтоб посмотреть, настоящий ли он, а то, что он процитировал, вообще не его. Это из «Посвящается его скромной любовнице» Эндрю Марвелла, 1621–1978. Он думал, я не знаю, думал, мы тут все дураки распроклятые.
Редверс Гласс улыбнулся мне и подмигнул, пока Говард его разносил в пух и прах, и сказал:
– Это просто проверка.
– Проверять меня не ваше дело, – рявкнул Говард. – Это я должен вас проверять, большое вам спасибо.
– Не за что, – сказал Редверс Гласс. – Ореховый кекс восхитительно выглядит. Мне, пожалуйста, по-настоящему большой кусок. – Я только обрадовалась, так как Говард его ничуточки не любил, и я тоже. И Редверс Гласс набил полный рот ореховым кексом и сказал Говарду что-то типа: – Шам-шам-шам. – А когда проглотил, говорит: – Вы – один из очень немногих когда-либо виденных мною людей, сумевших раскусить мой небольшой обман. Вы действительно удивитесь. Сейчас я действительно процитирую вам что-нибудь свое собственное.
Но я, чтобы остановить его, говорю: – Съешьте еще ореховый кекс, – что он и сделал, кусок больше прежнего. Он был очень голодный. В школе нас никогда не учили по-настоящему ценить поэзию. Тот самый Редверс Гласс казался голодным до полусмерти. Он прикончил ореховый кекс вообще без всякого труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Ну а когда мы вернулись домой, пробегав целый день по магазинам, то обнаружили поджидавшего у порога мужчину. Мы не слишком-то хорошо его разглядели, а он говорит:
– Мистер Ширли? Это вы – мистер Ширли, покровитель искусств?
Говард из этого не особенно много понял, однако сказал:
– Минуточку, – потом открыл парадную дверь и спросил: – В чем дело? Лучше заходите.
Ну, тот самый мужчина зашел, и теперь, на свету в коридоре, мы его ясно увидели. Это был молодой человек с жестким типом лица, без пальто, в одном толстом пуловере по горлышко, отчего я подумала, что на нем нет и рубашки. Это был темноволосый молодой человек с темными кругами под глазами и с каким-то обвисшим ртом. Волосы не совсем длинные, но прямой длинный чуб спереди все время свешивался на глаза. Лицо очень желтое, с виду довольно грязное. Но улыбка у него была очень милая. На нем были фланелевые штаны, которые показались мне чересчур легкими для зимы, а вдобавок они были грязные, в пятнах, и обувь у него тоже была грязная.
– Ну, – сказал Говард, ведя того самого молодого мужчину в гостиную, – по какому вы делу пришли? – Говард думал, что это, наверно, из туристического агентства или из какого-нибудь магазина.
– Я хотел сказать, что вы правильно распорядились своими деньгами, мистер Ширли, – сказал молодой человек. – Я их вчера получил. Девятьсот фунтов. Обещаю, я вас не разочарую.
– Девятьсот? – с удивлением говорит Говард. – Ох, ясно. Но, – опять с удивлением говорит он, – ведь я посылал чек на тысячу.
– Сотню Берт Ривс оставил себе, – пояснил молодой человек. – Сказал, что в действительности сделал дело агента и взял себе десять процентов комиссионных. О, кстати, меня зовут Редверс Гласс.
Говард был вынужден попросить, чтоб он еще и еще повторил это имя, пока не уяснил. Я подумала, странное имя, хотя на самом деле почему бы ему и не быть настоящим, никаких причин на то нету.
– Ну, – сказал Говард, – очень мило с вашей стороны приехать сказать спасибо, так сказать, лично.
– Не так сказать, – сказал тот самый Редверс Гласс. – Это действительно лично я. – Я подумала: это немножечко грубо, однако Редверс Гласс говорил с такой милой улыбкой, что никак нельзя было обидеться. – Я пишу историю своей жизни, – сказал он, – В стихах. Девять сотен как раз очень кстати.
– Очень рад, – сказал Говард. – Слушайте, знаете, вам ведь нечего было проделывать такой путь, чтобы просто спасибо сказать. Вполне можно было письмо прислать или еще что-нибудь.
– Я подумал, – сказал Редверс Гласс, а мы очень глупо все так же стояли в гостиной, мы с Говардом все так же в пальто, – подумал, поеду, реально своими глазами увижу того, кто покровительствует искусствам. И, – сказал он, оглядываясь вокруг, – живет в муниципальном доме. С самой, – сказал он, неожиданно повернувшись ко мне, – что ни на есть очаровательной женой, если, конечно, это ваша жена.
– Слушайте, – говорит Говард, готовый разозлиться.
– Я хочу сказать, – сказал тот самый Редверс Гласс, – что она может быть вашей сестрой, нареченной или кем-то подобным. – Тут он как бы поклонился, весь расплылся в улыбке, и я чуть-чуть хихикнула.
– На какой поезд вы думаете успеть? – спросил Говард. – Вы, наверно, хотите пораньше вернуться в Лондон.
– В Лондон? – сказал Редверс Гласс, словно Лондон был дурной привычкой или типа того. – О нет, не в Лондон. Если в провинции могут найтись покровители искусств, именно в провинции мне и следует быть. Если Брадкастер порождает людей вроде вас, бескорыстных жертвователей на благое дело, Брадкастер – того рода место, которое я так долго искал. Никто в Лондоне никогда не поможет, никто, нет, совсем никто. – И он снова мне улыбнулся. Лет ему было, наверное, столько же, сколько и Говарду.
– С Брадкастером все в порядке, – сказал Говард. – Ничего особенно плохого в Брадкастере нету. Можно сделать и кой-что похуже, чем немножечко пожить в Брадкастере. – Он все время не сводил глаз с Редверса Гласса, как бы взвешивая его. – Есть в Брадкастере пара хороших отелей, «Ройял», «Джордж», «Висячая лампа».
– Что висячая?
– Лампа. А еще «Белый лев», четырехзвездный отель.
– Люди, подобные мне, не останавливаются в отелях, – сказал Редверс Гласс и как бы весь съежился, будто хотел показаться совсем замерзшим и маленьким. – Люди моего класса. Может быть, люди вашего класса останавливаются в отелях, но я и подобные мне – нет. – И он обернулся ко мне, очень быстро тряся головой, и от этого губы его затряслись – бр-р-р. И тогда я сказала:
– Что ж, давайте-ка лучше все выпьем по чашечке чаю. Холод сегодня адский, – и пошла его готовить. А Редверс Гласс говорит:
– Очень крепкий, пожалуйста. Я люблю очень крепкий.
– Получите такой, – говорю я, – какой я люблю. Что за наглость. – Но не могла удержаться, немножечко про себя усмехалась, шагая на кухню. Нечасто увидишь в Брадкастере людей вроде этого Редверса Гласса. Нечасто увидишь поэтов и тому подобное. Когда чайник вскипел, я выложила на тарелку немножко бисквитов, а еще вытащила из банки ореховый кекс, который купила неделю назад, но его ни Говард, ни я особенно не любили, потом заварила чай и понесла все в гостиную.
Говард как раз говорил тому самому Редверсу Глассу:
– Вы самозванец проклятый, вот кто, и я, будь я проклят, собираюсь вас вышвырнуть прямо па улицу. – А увидев меня, говорит: – Этот тип называет себя поэтом и писателем, я его попросил процитировать что-то свое, просто чтоб посмотреть, настоящий ли он, а то, что он процитировал, вообще не его. Это из «Посвящается его скромной любовнице» Эндрю Марвелла, 1621–1978. Он думал, я не знаю, думал, мы тут все дураки распроклятые.
Редверс Гласс улыбнулся мне и подмигнул, пока Говард его разносил в пух и прах, и сказал:
– Это просто проверка.
– Проверять меня не ваше дело, – рявкнул Говард. – Это я должен вас проверять, большое вам спасибо.
– Не за что, – сказал Редверс Гласс. – Ореховый кекс восхитительно выглядит. Мне, пожалуйста, по-настоящему большой кусок. – Я только обрадовалась, так как Говард его ничуточки не любил, и я тоже. И Редверс Гласс набил полный рот ореховым кексом и сказал Говарду что-то типа: – Шам-шам-шам. – А когда проглотил, говорит: – Вы – один из очень немногих когда-либо виденных мною людей, сумевших раскусить мой небольшой обман. Вы действительно удивитесь. Сейчас я действительно процитирую вам что-нибудь свое собственное.
Но я, чтобы остановить его, говорю: – Съешьте еще ореховый кекс, – что он и сделал, кусок больше прежнего. Он был очень голодный. В школе нас никогда не учили по-настоящему ценить поэзию. Тот самый Редверс Гласс казался голодным до полусмерти. Он прикончил ореховый кекс вообще без всякого труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50