И хотя Говард сказал, что еда в том самом ресторане считается наилучшей во всем Лондоне, у меня не сложилось особого мнения насчет своей еды, а именно утки с апельсиновым соусом, подливка совсем холодная, а апельсиновый соус был очень кислый. У меня обо всем не сложилось особого мнения, лучше б я была дома с готовыми бобами и тостами, перед камином, с включенным на полную громкость теликом, но Говард очень разъярился и объявил, что я должна иметь наилучшее, он позаботится, чтоб я имела все самое лучшее, даже если это убьет нас обоих. Он сказал это с ухмылкой, так что я отнеслась не особо серьезно. После той моей утки и какого-то там турнедо Говарда мы ели шоколадный мусс, вполне милый, а потом Говард заказал бренди, и винный официант, которому надо бы чуточку поумнеть после того, как Говард продемонстрировал, что знает, что к чему, сказал:
– Какого года, сэр? – Тут Говард так покраснел и так стиснул зубы, что винный официант признал это, в конце концов, не таким уж забавным, и сказал: – Я просто чуточку пошутил, сэр, – и стрелой помчался за бренди.
Разумеется, я к тому времени, выпив почти полбутылки шампанского, только хихикала и даже себя чувствовала немножко влюбленной. Но Говард какое-то время, пока мы пили кофе с тем бренди, рассуждал насчет наших будущих планов вполне серьезно. Я себе разрешила немножко отвлечься и оглядела зал. Было там несколько очень шикарных женщин, только шик – это еще не все, и, по-моему, со мной ни одна из них не сравнилась бы в том, что называется Чистой Естественной Неиспорченной Красотой, а Говард, по-моему, оставался самым что ни на есть симпатичным мужчиной во всем этом зале. А Говард говорил:
– Может быть, кругосветное путешествие, но обязательно месяц, или вроде того, на Ямайке, или на Бермудах, или еще где-то типа того, а потом вернемся домой в Брадкастер к 21 января. Это нам отлично подходит.
– Это мой день рождения, – говорю я.
– Да, – сказал Говард, – мы отпразднуем твой день рождения дома.
Тогда я говорю:
– На самом деле на тысячу фунтов ведь так далеко не уедешь, правда? А еще есть будущее. Сейчас ни у кого из нас нет работы. Надо нам начинать что-то подыскивать. Почему-то кажется неправильным отдыхать, не имея работы. Я имею в виду, отдыхать надо ведь от чего-нибудь, правда?
Я, должно быть, громко говорила, после шампанского, и после бренди, и – ох, забыла про пару бокалов джина с чем-то итальянским, с которых мы начали, – так как Говард сказал:
– Ш-ш-ш.
И тогда я заткнулась и просто хихикала. А Говард сказал:
– Эта тысяча фунтов – только начало, ясно? Ими надо воспользоваться. Я собираюсь их превратить, скажем, в сто тысяч, что составляет десять процентов от миллиона, тогда, я бы сказал, хватит.
– Ох, Говард, – строго сказала я, хоть и еще хихикала, – ты ведь не собираешься рисковать, правда? Ты ведь не собираешься проиграть деньги, правда?
– Не волнуйся, – сказал Говард и взял меня за руку, заметив, что она немножко холодная, взял ее своими обеими очень горячими руками, которые были горячими от жары в зале, а также от выпивки и еды. Но если у него руки были горячими, почему мои холодные? Женщины отличаются от мужчин. Я сказала это вслух, может быть, слишком громко, и захихикала.
Говард сказал:
– А теперь я собираюсь отвезти тебя обратно в отель.
– В постель, – говорю я и еще чуточку похихикала.
– Правильно, – сказал он, и глаза его как-то ярко блеснули, как бы сильно и триумфально. – В постель.
Как я уже говорила, Говард бывал очень-очень милым. Он заплатил по счету, не дав чаевых винному официанту, и мы отправились в постель.
Глава 10
Разбудил нас на следующее утро звонок телефона, и когда Говард ответил, то выяснил, это кто-то из «Дейли уиндоу» поджидал внизу в холле у входа и был бы очень рад, если б Говард мог пару минут выделить на интервью. Как я догадывалась, произошло вот что: портье или девушки в администраторской честным образом зарабатывали – может быть, регулярно – серебряк, давая «Дейли уиндоу» знать, какие интересные, знаменитые, или типа того, люди останавливаются в отеле. Разумеется, в этом отеле сроду не было по-настоящему больших людей – они всегда останавливаются в таких местах, где за апартаменты платишь пятьдесят фунтов, если не больше, – одна мелкота, те, кто выигрывает в лотерею, на телевикторине и прочее. Говард, по-моему, был немножко уставшим и чуточку сбитым с толку, потому что сказал очень тихо:
– Мы сейчас спустимся. – В самом деле, пора было вставать, уже минуло десять, а мы просто спали, как бревна. Говард одевался не так долго, как я, поэтому, когда был готов, сказал: – Я пойду вниз, в большой холл, закажу кофе, пока жду тебя. – Это было мило с его стороны, постоянная забота.
Во рту у меня была ужасная кислятина, и, конечно, зубной щетки не было, я намылила зубы мылом, чуть-чуть не стошнила, потом прополоскала весь рот и чувствовала себя просто жутко. Но я была храброй девушкой, так что оделась, накрасилась, тщательно причесалась, набросила шубу на руку и поехала в лифте вниз. Я была одна в лифте, спускавшемся с нашего этажа, а лифтер был иностранец, и пахло от него по-иностранному, сплошной чеснок, и он не сводил с меня глаз, полных Огромного Восхищения, даже немножко стонал и причмокивал языком, прежде чем остановился этажом ниже, впустив богатую толстую пару. Теперь можно было сказать, что и голова моя чуть-чуть побаливала.
Я вошла в холл и увидела Говарда, изо всех сил спорившего с молодым мужчиной в дождевике, а на столике стояли два посеребренных кувшинчика, с кофе и с горячим молоком, которые я заметила с большой радостью. Оба встали, когда я подошла, а потом снова сели, и Говард продолжал в пух и прах разносить того самого молодого парня. Молодой парень казался милым, с волнистыми черными волосами, редевшими на висках, и с какими-то затравленными глазами. У него был нездоровый вид, который я могу назвать только лондонским, очень бледный, болезненный, будто он жил на одних булках с сосисками из столовки. Я налила кофе, выпила, и мне стало на несколько тонн легче. Говард говорил:
– Наши стандарты рухнули ко всем чертям, и за это несут ответственность такие газеты, как ваша. Потворство, вот что это такое. Простое угождение самым низменным побуждениям всех ваших читателей.
– Включая вас, – сказал молодой человек.
– Да, – сказал Говард. – Я читаю ее. У вас есть какие-то возражения?
Молодой человек улыбнулся. Видно было, что Говард в то утро совсем сбился с толку и сам себе противоречит.
– Вовсе нет, – сказал молодой человек. – Как раз очень приятно. Вам никогда в голову не приходило, что, может быть, кое-кто покупает ее потому, что терпеть эту газету не может? Нас не интересует, почему ее покупают. Я хочу сказать, наше дело – ее продавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Какого года, сэр? – Тут Говард так покраснел и так стиснул зубы, что винный официант признал это, в конце концов, не таким уж забавным, и сказал: – Я просто чуточку пошутил, сэр, – и стрелой помчался за бренди.
Разумеется, я к тому времени, выпив почти полбутылки шампанского, только хихикала и даже себя чувствовала немножко влюбленной. Но Говард какое-то время, пока мы пили кофе с тем бренди, рассуждал насчет наших будущих планов вполне серьезно. Я себе разрешила немножко отвлечься и оглядела зал. Было там несколько очень шикарных женщин, только шик – это еще не все, и, по-моему, со мной ни одна из них не сравнилась бы в том, что называется Чистой Естественной Неиспорченной Красотой, а Говард, по-моему, оставался самым что ни на есть симпатичным мужчиной во всем этом зале. А Говард говорил:
– Может быть, кругосветное путешествие, но обязательно месяц, или вроде того, на Ямайке, или на Бермудах, или еще где-то типа того, а потом вернемся домой в Брадкастер к 21 января. Это нам отлично подходит.
– Это мой день рождения, – говорю я.
– Да, – сказал Говард, – мы отпразднуем твой день рождения дома.
Тогда я говорю:
– На самом деле на тысячу фунтов ведь так далеко не уедешь, правда? А еще есть будущее. Сейчас ни у кого из нас нет работы. Надо нам начинать что-то подыскивать. Почему-то кажется неправильным отдыхать, не имея работы. Я имею в виду, отдыхать надо ведь от чего-нибудь, правда?
Я, должно быть, громко говорила, после шампанского, и после бренди, и – ох, забыла про пару бокалов джина с чем-то итальянским, с которых мы начали, – так как Говард сказал:
– Ш-ш-ш.
И тогда я заткнулась и просто хихикала. А Говард сказал:
– Эта тысяча фунтов – только начало, ясно? Ими надо воспользоваться. Я собираюсь их превратить, скажем, в сто тысяч, что составляет десять процентов от миллиона, тогда, я бы сказал, хватит.
– Ох, Говард, – строго сказала я, хоть и еще хихикала, – ты ведь не собираешься рисковать, правда? Ты ведь не собираешься проиграть деньги, правда?
– Не волнуйся, – сказал Говард и взял меня за руку, заметив, что она немножко холодная, взял ее своими обеими очень горячими руками, которые были горячими от жары в зале, а также от выпивки и еды. Но если у него руки были горячими, почему мои холодные? Женщины отличаются от мужчин. Я сказала это вслух, может быть, слишком громко, и захихикала.
Говард сказал:
– А теперь я собираюсь отвезти тебя обратно в отель.
– В постель, – говорю я и еще чуточку похихикала.
– Правильно, – сказал он, и глаза его как-то ярко блеснули, как бы сильно и триумфально. – В постель.
Как я уже говорила, Говард бывал очень-очень милым. Он заплатил по счету, не дав чаевых винному официанту, и мы отправились в постель.
Глава 10
Разбудил нас на следующее утро звонок телефона, и когда Говард ответил, то выяснил, это кто-то из «Дейли уиндоу» поджидал внизу в холле у входа и был бы очень рад, если б Говард мог пару минут выделить на интервью. Как я догадывалась, произошло вот что: портье или девушки в администраторской честным образом зарабатывали – может быть, регулярно – серебряк, давая «Дейли уиндоу» знать, какие интересные, знаменитые, или типа того, люди останавливаются в отеле. Разумеется, в этом отеле сроду не было по-настоящему больших людей – они всегда останавливаются в таких местах, где за апартаменты платишь пятьдесят фунтов, если не больше, – одна мелкота, те, кто выигрывает в лотерею, на телевикторине и прочее. Говард, по-моему, был немножко уставшим и чуточку сбитым с толку, потому что сказал очень тихо:
– Мы сейчас спустимся. – В самом деле, пора было вставать, уже минуло десять, а мы просто спали, как бревна. Говард одевался не так долго, как я, поэтому, когда был готов, сказал: – Я пойду вниз, в большой холл, закажу кофе, пока жду тебя. – Это было мило с его стороны, постоянная забота.
Во рту у меня была ужасная кислятина, и, конечно, зубной щетки не было, я намылила зубы мылом, чуть-чуть не стошнила, потом прополоскала весь рот и чувствовала себя просто жутко. Но я была храброй девушкой, так что оделась, накрасилась, тщательно причесалась, набросила шубу на руку и поехала в лифте вниз. Я была одна в лифте, спускавшемся с нашего этажа, а лифтер был иностранец, и пахло от него по-иностранному, сплошной чеснок, и он не сводил с меня глаз, полных Огромного Восхищения, даже немножко стонал и причмокивал языком, прежде чем остановился этажом ниже, впустив богатую толстую пару. Теперь можно было сказать, что и голова моя чуть-чуть побаливала.
Я вошла в холл и увидела Говарда, изо всех сил спорившего с молодым мужчиной в дождевике, а на столике стояли два посеребренных кувшинчика, с кофе и с горячим молоком, которые я заметила с большой радостью. Оба встали, когда я подошла, а потом снова сели, и Говард продолжал в пух и прах разносить того самого молодого парня. Молодой парень казался милым, с волнистыми черными волосами, редевшими на висках, и с какими-то затравленными глазами. У него был нездоровый вид, который я могу назвать только лондонским, очень бледный, болезненный, будто он жил на одних булках с сосисками из столовки. Я налила кофе, выпила, и мне стало на несколько тонн легче. Говард говорил:
– Наши стандарты рухнули ко всем чертям, и за это несут ответственность такие газеты, как ваша. Потворство, вот что это такое. Простое угождение самым низменным побуждениям всех ваших читателей.
– Включая вас, – сказал молодой человек.
– Да, – сказал Говард. – Я читаю ее. У вас есть какие-то возражения?
Молодой человек улыбнулся. Видно было, что Говард в то утро совсем сбился с толку и сам себе противоречит.
– Вовсе нет, – сказал молодой человек. – Как раз очень приятно. Вам никогда в голову не приходило, что, может быть, кое-кто покупает ее потому, что терпеть эту газету не может? Нас не интересует, почему ее покупают. Я хочу сказать, наше дело – ее продавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50