МЕНЯ ОСТАВИЛИ В ЖИВЫХ


Я лежал на голубой холстине, натянутой на палубный люк, когда ко мне
медленно приблизилась эта глупая девица из рекламного агентства. Маленький
усталый кораблик упрямо продвигался средь бегущих куда-то волн Тихого
океана, а я размышлял о том, что никогда, наверное не устану наслаждаться
палящими лучами солнца. Калькуттский врач ухмылялся словно сытый кот,
когда говорил мне, что я вполне могу считать последний год проведенным в
могиле и поздравлял с возвращением с того света. Мне было о чем подумать,
а от болтовни приставучей красотки у меня начинала болеть голова. Четыре
дня я что-то ворчал ей в ответ, пока, наконец, не заявил: мне очень жаль,
что она леди, так как именно по этой причине я не могу рассказать ей о
сути своего ранения. Девица замерла, выпучив глаза, а затем так резво
помчалась прочь с палубы, что чуть не вылетела за борт.
Когда шла война я старался всюду поспеть. А они посылали меня в самые
неожиданные места. Потому что я специалист в своем деле. Потом разбился, а
когда они нашли меня в горах Тибета, уже шел 1946 год - война закончилась.
Все крупные военные базы обезлюдели, и Восток вновь стал погружаться в
свое обычное состояние медленного умирания.
Я располагал достаточным запасом времени для раздумий, пока корабль
неспешно возвращался домой. Меня и отправили на таком тихоходном судне как
раз потому, что здесь будет вдоволь дней и ночей дабы окончательно
восстановить подорванное здоровье.
Я грелся на солнце и вспоминал.
...Командир самолета выглянул из кабины и сказал, чтобы мы
пристегнули ремни. Шел апрель 1945-го года. Полет проходил в гористой
местности. Я протер стекло иллюминатора и с ужасом увидел как много льда
налипло на крыле нашего старенького самолетика. Это был один из редких
ночных полетов, производимых Китайской Национальной Воздушной Компанией,
ребята из которой предпочитали подниматься в небо днем, желательно в
облачную погоду, чтобы при малейшей опасности моментально юркнуть в тучи.
Однако, летать этим пацифистам приходилось в любую погоду и в любое время
суток.
Двигатели как-то странно взревели и весь корпус содрогнулся. Я понял,
что мы врезались в скалы, и что наступает конец. В уши ворвался
невыносимый треск, ремни лопнули и меня отшвырнуло к противоположной стене
самолета. И я провалился в черноту.
Когда я очнулся небо уже серело: приближался рассвет. Вокруг
возвышались коричневатые скалы, присыпанные снегом. Ветер с Гималаев
бросал острые холодные льдинки прямо в лицо. Все тело болело. Фюзеляж
самолета валялся среди скал. С одной стороны его почти занесло снегом.
Кругом валялись обломки крыльев и хвостовой части. Я сильно замерз. Так
замерз, что охватило сомнение: смогу ли подняться. Наконец, я попытался
встать. Правая нога подогнулась, я упал и рассек подбородок. Кое-как я
подполз к самолету и потрогал двигатель. Холодный. Я спрятался за обшивкой
машины и, обхватив ноги руками, стал дожидаться пока окончательно
рассветет.
Остальным повезло гораздо меньше. Командир и второй пилот неподвижно
распластались в своих креслах, неестественно вывернув головы под странным
углом. У двух пассажиров оказались раскроены черепа. Еще одного члена
экипажа я обнаружил футах в тридцати от самолета. Его кровь уже давно
замерзла на коричневатых камнях.
Я пытался развести костер, но не смог. Тогда я забрался в самолет, но
у меня ужасно тряслись руки. Наконец, мне удалось вылить немного топлива и
огонь враз разгорелся. Я хотел вытащить погибших из самолета, но пламя
росло слишком быстро, и у меня не хватило сил. Да к тому же, особого
смысла в этом не было. Я выбрался наружу через дыру в обшивке и отполз в
сторону. Когда самолет уже сгорел наполовину, взошло желтое солнце, и
ревущее пламя померкло в его лучах.
Я немного согрелся от жара костра, пожирающего самолет. Еды у меня не
было. Кругом простирались безлюдные дикие скалы и слепящий снег - при том,
что всего лишь в ста милях отсюда стояла такая жарища, что там можно
запросто получить тепловой удар. Единственное, что я знал: мы упали где-то
в горах Тибета. Было ужасно холодно, и я понимал что должен двигаться,
если не хочу замерзнуть окончательно. Самолет врезался в склон горы. И я
не имел выбора: необходимо спуститься вниз.
Я умер, прежде чем достиг подножия горы. Так, по словам доктора, я
должен воспринимать происшедшее со мной. Спотыкаясь, падая и
переворачиваясь, с посиневшими от холода руками и онемевшим лицом,
переполненный единственным желанием - заснуть, опуститься в теплую,
манящую пучину сна, и зная, что смерти тогда не миновать, я полз и
кувыркался дальше, вниз. Ледяные острия коричневых камней жалили мое
замерзающее тело, и я лишь глупо удивлялся, почему же так мало вытекает
крови. А потом я ничего не помню. Вплоть до мая 1946 года.
Очень солидный маленький англичанин с лицом, похожим на сморщенный
ботинок, сел рядом с моей койкой в калькуттском госпитале и рассказал, как
они нашли меня. Тогда им еще не удалось установить мою личность. Новости
там распространяются не очень-то быстро - от одной горной деревушки к
другой. Англичанин пришел к выводу, что я прополз двенадцать миль. Видимо,
нашли меня на перевале, где пролегала тропа из одного поселения в другое.
Горцы, наверное, сильно удивились и погрузили меня, словно мешок с зерном
на одного из своих косматых пони. Со временем стало известно, что в одной
из отдаленных деревень находится больной белый человек.
Я лежал на солнце и вспоминал глупую медсестру, что стояла у моей
постели, стараясь отвлечь меня, в то время как врач менял мне повязки, и я
не возражал ей.
Я вспоминал горячую пищу, которую запихивали мне в рот, так что
приходилось проглатывать ее, чтобы не задохнуться. Я вспоминал горький
дым, заполняющий маленькую хижину и обжигающий глаза. Крупных людей с
широкими тяжелыми лицами, что-то хрипло говорящих на своем странном языке.
Меха, от которых исходило зловоние.
И каким-то образом я остался в живых.
Возвращение к жизни в госпитале походило на второе рождение. Я
разучился говорить - слова застревали в горле. Белая простыня на постели
казалась мне самой замечательной вещью на свете. Помню, как проведя по ней
левой рукой, я заметил, что с моей рукой произошло нечто странное.
Я долго разглядывал руку и разум мой никак не хотел примириться с
очевидностью. Эта рука совершенно не походила на мою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27