Постоянно.
Не то чтобы я запер ее в комнате. У нас есть свой круг друзей, и, слава богу, никто из них не имеет никакого отношения к рекламному и издательскому делу или к искусству. Это самые обыкновенные люди, без колючек и без всякого там умничанья. И я очень рад, что в большинство вечеров мне удается поспеть на поезд, отправляющийся в 5.22 с вокзала Гранд-Сентрал.
Флоренс — уютная женщина. Конечно, было время, до того как мы поженились и еще где-то в течение года после этого, когда я считал ее необыкновенно волнующей женщиной. Сейчас легко увидеть, что меня ввела в заблуждение ее неуемная энергия. Волосы у нее рыжие, а кожа очень белая, и внешность ее быстро поблекла. За каких-то несколько месяцев она превратилась из девушки на выданье в тяжеловесную матрону. Но хотя я в то время и был разочарован, мне не хотелось бы чего-то иного. Флоренс знает, чего я хочу. Она содержит дом в чистоте и порядке, хорошо готовит, добродушна и очень заботится о детях. У нас здоровые дети.
Флоренс — неумная женщина. У нее есть определенная природная проницательность, но никакого интеллектуального багажа для того, чтобы соответствующим образом обходиться с людьми, с которыми мне приходится иметь дело каждый день. Я — глава семьи. Я позаботился о том, чтобы в этом не возникало никаких сомнений. Кто-то должен командовать. А иначе начинаются суматоха и беспорядок.
Я взял за правило не упоминать о ней, или факте моей женитьбы, или о детях при коллегах. Соответственно, многие из них приходят в изумление, когда узнают, что я женат. Пытаются включить ее в число приглашенных. Я обычно говорю, что ей нездоровится. Это, конечно, вранье. Флоренс здорова как лошадь.
Думаю, я ей хороший муж. Жалованье мое постоянно растет, хотя оно никогда не было и, вероятно, никогда не станет умопомрачительным. Если не брать в расчет Феррис, заказы, которыми я занимался в «Ферн и Хоуи», — мелкие. Дома я веду себя ровно. Довольно щедро выдаю Флоренс деньги на карманные расходы. И хотя я ей неверен, считаю эти прегрешения эдаким неизбежным побочным продуктом моей профессиональной деятельности и ставлю себе в заслугу, что эпизоды эти совсем немногочисленны. Кажется, их было не более девяти за шестнадцать лет нашей семейной жизни.
Каждое утро жена отвозит меня на нашу маленькую сельскую станцию, я сажусь на поезд и во время сорокаминутной поездки настраиваю себя на работу, предстоящую в этот день, готовлю лицо, которую явлю миру. Я обязуюсь проживать каждый день с чинным достоинством, с максимально возможной честностью, учтивостью и пониманием проблем других людей.
С тем же настроем я приехал к Уилме Феррис на Лейк-Вэйл. Но, несмотря на все зароки, иногда человек оказывается в ситуации, когда ему отказано в достоинстве и чести. Я презираю всех таких людей, за исключением разве что Пола Докерти. У него сохраняются некоторые инстинкты джентльмена. Хотя еще через несколько лет он тоже потеряет себя. Только я могу сохранить себя, потому что у меня есть отдушина. Каждый вечер я могу отправиться к себе домой, к моему креслу, трубке и халату, к расслаблению, достигаемому при помощи крошечной дозы отличного виски, к спокойной беседе, к шахматной партии с соседом.
Я, конечно, знал, что Уилма настроила мистера Хоуи против меня. И знал, что, приглашая меня, она, несомненно, замышляет еще более неприятные вещи. Даже подозревал, что она хотела сообщить мне, что передает свой заказ какой-нибудь другой фирме, возможно, каким-нибудь нахальным выскочкам, начисто лишенным того достоинства, которое характеризовало деятельность «Ферн и Хоуи» с момента учреждения агентства в 1893 году мистером Детуэйлером Ферном-старшим. Но я не мог позволить себе всерьез думать о такой возможности. Последствия будут ужасны: хотя мистер Хоуи, я верю в это, человек чести, боюсь, он сочтет, что следует сурово покарать меня за потерю выгодного заказа от Феррис.
И хотя собравшаяся компания не вызывала у меня особого восторга, я радовался возможности поиграть в разные игры. Это отвлекало от постоянной проблемы — как мне поступить, если Уилма сделает то, что, по моим расчетам, она вполне могла сделать. Игра в слова едва ли требует таких уж значительных интеллектуальных усилий. Тут начисто отсутствует чистая гармония и последовательность шахмат. Я обнаружил, что Докерти и Джона довольно туго в ней соображают, и выиграл как нечего делать.
Когда я пожелал спокойной ночи Уилме, ее игра в кункен — занятие для инфантилов — в этот момент подходила к концу, и она нацелила на меня взгляд, такой же проницательный, чуждый и пронзающий, как у змеи. Он заставил меня похолодеть. Я все еще чувствовал озноб, когда лег в постель. В чем я провинился перед ней? Мне ничего не нужно, кроме уверенности в том, что я сохраню мою работу. Разве я плох в своем деле? «Дурбин бра-зерс», «Мэсси», «Грюнвальд», «Стар», «Би-Содиум» и «Тикнор инструмент» всегда оставались довольны. Все до одного.
Игра в крокет на следующий день была почти приятной. И была бы гораздо более приятной, если бы остальные сосредоточились на состязании. Похоже, они вовсе не горели желанием победить. Все нелепо кривлялись, и я начисто разочаровался в Поле Докерти, после того как он так упился. Я оценивал позицию, просчитывал наиболее выигрышные ходы, играл решительно и точно, первым проходя свой путь, но не ударяя по колышку, оставляя за собой возможность пересечь поле в обратном направлении и по мере сил помочь неповоротливым членам моей команды. В какой-то момент Уилма подошла близко ко мне и совершенно выбила меня из колеи, шепнув:
— Потом потолкуем с тобой, Парень.
Из всех имен, какими она могла бы меня назвать, она расчетливо выбрала то, которое сильнее всего меня травмировало. Это имя совершенно лишено достоинства. Все еще напряженный и обеспокоенный из-за нее, я играл плохо, у меня перехватили шар и забросили в воду. Я достал его, установил в парковочной зоне, одним ударом восстановил утраченные позиции, а следующим твердым ударом попал по колышку, после того как увидел, что мои дальнейшие усилия не помогут моим товарищам по команде. Мне было приятно видеть, что мы победили.
Уилма встретилась со мной в своей комнате перед ленчем. Предложила сесть. Она курила сигарету и расхаживала взад-вперед, от двери к туалетному столику, расхаживала молча, и мое напряжение нарастало.
— Миссис Феррис, я...
— Помолчи, пожалуйста, Парень. Я думаю.
Это типично для нее. Никаких манер, никакой учтивости. Расхаживает себе взад-вперед, рыщет, как большая кошка в клетке, в этом своем пляжном костюме, в котором она как будто голая, длинные мышцы на ногах растягиваются и напрягаются при каждом ее шаге, а темные волосы развеваются.
Наконец она остановилась и, повернувшись ко мне, посмотрела на меня сверху вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55