Он не ощущал даже счастья, а только смотрел на ее бледное и смущенное лицо и заметил, что ее прямой носик с этой стороны виден как-то иначе…
Через некоторое время он наконец догадался, что свершилось чудо… Ему не придется ожидать ее в парке, не придется торопиться к больным, пытаться разными способами сократить часы, остающиеся до сумерек, потому что она тут, она вместе с ним, одна-одинешенька… Он испытал даже что-то вроде разочарования.
– Вы на прогулку? – спросил он, почувствовав в ту же минуту, как выговаривал эти слова, что ведет себя как дурак, потому что ведь это уходящее мгновение – самое важное в жизни и запомнится на всю жизнь. Но тотчас, едва он осознал это, наступило забвение и такое полнейшее безразличие, словно кто-то засыпал предыдущее впечатление мешком песку…
– Я гуляю здесь каждый день; разумеется, если нет дождя… – ответила панна Иоанна.
Юдым знал, что она солгала. Знал, что она пришла сюда впервые и именно затем, чтобы встретить его. Слова ее он слышал хорошо, но ему казалось, что они доносятся откуда-то издалека. Впрочем, он не понимал их, захваченный радостью – глядеть в ее сердце.
– А панна Ванда?
– Панна Ванда в это время ездит верхом с господином управляющим.
– А вы не ездите верхом?
– Езжу. И очень люблю. И когда-то, когда-то… Боже мой!. Но теперь я уж не могу. У меня, должно быть, что-то неладно с сердцем, совсем немного, порок или что-то в этом роде, потому что после каждой прогулки верхом я чувствую боль как раз там, где оно бьется, противное. И после этого у меня бывает бессонница.
Юдым, слыша эти слова, почувствовал самую настоящую физическую боль в своем сердце и такое горе, такое беспричинное, безграничное горе, что ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не разразиться плачем.
– Почему же вы не посоветовались с каким-нибудь хорошим врачом в Варшаве?
– Э… Хороший врач тут ни при чем. Да, впрочем, стоит ли обращать внимание? Просто не ездить верхом – это так легко…
– Это вовсе не порок сердца. И никакой болезни в этом нет… – говорил он с улыбкой. – Обыкновенное, самое обыкновенное переутомление. Непривычный организм…
– Мой организм?
– …под влиянием усиленного напряжения на некоторое время истощается… Быть может, было бы неплохо, если бы вы перемоглись и какие-нибудь два, а то и три раза в неделю ездили на этой сивке.
– Вы думаете?
– Право так. Вы, должно быть, выглядите на лошади прелестно…
Он сказал эти слова, не задумываясь над их смыслом.
– Вот так терапия! – сказала она, не поднимая глаз. Светлая улыбка, прелестнейшая из улыбок осветила ее лицо словно солнечным сиянием. Брови и губы весело вздрогнули. Одно мгновение Юдым тщетно ждал, что уста скажут крылатое слово, которое таилось в этой прелестной улыбке. Нежный румянец, словно заря, разгорался на ее щеках.
– Знаете, я хочу вас спросить, – говорила она, все больше краснея, – вы не ездили иногда трамваем на Хлодную или на Валицув?
– Ездил… Разумеется… А почему вы об этом спрашиваете?
– Так. Я несколько раз видела, как вы ехали в те края. Вы были тогда немного другой, чем теперь. Впрочем, это, может быть, потому, что вы были в цилиндре. Это было года три тому назад, а то и больше.
– Почему вы тогда обратили на меня внимание?
– Не знаю.
– Зато я очень хорошо знаю.
– Неужто?
– Наверняка знаю.
– Ну, так скажите же, почему?
– Потому что…
Юдым побледнел. Он почувствовал, как у него волосы становятся дыбом на голове и как холодная дрожь волной пробегает по всему телу.
– Нет, – сказал он, – сейчас не скажу. Когда-нибудь в другой раз…
Панна Иоанна обернулась к нему, всмотрелась в его лицо искренними, чистыми глазами и умолкла.
Они долго шли молча.
По ту сторону луга, на краю плоскогорья, были разбросаны избы. Это была деревня, куда направлялся Юдым. Дорожка, узкая в низине, вывела их на широкий, огороженный жердями и изрытый бесчисленными колеями проселок. Панна Иоанна прошла этой широкой дорогой несколько десятков шагов. Вдруг она остановилась и сказала:
– Вы в деревню?
– Да, к больным.
– Туда я не пойду.
– Почему?
– Нет, не пойду.
– Вы вернетесь домой? – спросил он, и в его глазах и в голосе была боль.
– Да, пора. Впрочем… Вы там долго пробудете?
– Не очень, каких-нибудь полчаса.
– Вот как… Я подожду здесь. Или лучше…
– Панна Иоанна!..
– Или лучше там, на склоне того холма.
– Ах, как это хорошо! Это чудесная, чудесная мысль!
Он быстро пошел своей дорогой. Он бы охотно побежал, охотно пренебрег бы больными вообще. Его удерживал лишь предрассудок: она там ждет его, и если он не выполнит… Эта уверенность доставляла ему безграничное наслаждение. Он чувствовал, что это – сближение, почти свидание, как бы условленное время совместной радости. И вместе с тем он суеверно радовался, что счастье пришло само, что он его не добивался, не выпрашивал.
Он хотел разделаться с больными как можно скорей, но, как назло, перед каждой избой, в которую он входил, собирались бабы с детьми, мужики с пораненными пальцами… Ему приходилось осматривать и перевязывать их, и уже почти смеркалось, когда он, наконец, выбежал из деревни и горящими глазами стал искать панну Иоанну. Были мгновения, когда он терял власть над собой.
– Ушла… – шептал он, как ребенок, глотая слезы.
Увидел он ее лишь тогда, когда поближе подошел к холму. Она сидела на земле между огромными кустами можжевельника.
– Пойдемте не этой дорогой, не лугом, потому что туман уже стелется и сыро… – говорил он, идя к ней.
– А как же?
– Можно пройти верхом, прямо, полями, а оттуда по опушке лазинского леса.
– Ну хорошо, только нам надо торопиться, потому что уже темнеет.
Они поднялись на край обрыва и очутились в поле, окруженном с трех сторон лесом. С двух сторон это был лиственный лес, с третьей – сосновый бор. Солнце падало на молчаливую стену деревьев, золотя неподвижные верхушки грабов и берез такими яркими красками, что глаз улавливал точные очертания далеких-далеких листьев. За яром, из которого они вышли, в бесконечной дали, у края полей, где волнами переливались хлеба, заходило солнце. Его косые лучи лежали на светлых дорогах, на зеркале вод, в другое время незаметных, на бесцветных стенах и крышах деревенских домишек. Фигуры Юдыма и панны Иоаси отбрасывали две тени, и они, словно два огромных призрака их существований, шли перед ними, сближались, соединялись и вновь отдалялись друг от друга. Но золотисто-пурпурное сияние недолго озаряло все вокруг. Солнечный круг закатился за горизонт и исчез. И тогда далекий лиственный лес угас. Стал удаляться, уходить…
Юдым всматривался в эту местность с каким-то странным ощущением. Он бывал уже здесь. Это правда. Но ему казалось, что и подобное чувство он уже пережил на этом же самом месте когда-то давным-давно…
Это было место, к которому он шел всю свою долгую скитальческую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Через некоторое время он наконец догадался, что свершилось чудо… Ему не придется ожидать ее в парке, не придется торопиться к больным, пытаться разными способами сократить часы, остающиеся до сумерек, потому что она тут, она вместе с ним, одна-одинешенька… Он испытал даже что-то вроде разочарования.
– Вы на прогулку? – спросил он, почувствовав в ту же минуту, как выговаривал эти слова, что ведет себя как дурак, потому что ведь это уходящее мгновение – самое важное в жизни и запомнится на всю жизнь. Но тотчас, едва он осознал это, наступило забвение и такое полнейшее безразличие, словно кто-то засыпал предыдущее впечатление мешком песку…
– Я гуляю здесь каждый день; разумеется, если нет дождя… – ответила панна Иоанна.
Юдым знал, что она солгала. Знал, что она пришла сюда впервые и именно затем, чтобы встретить его. Слова ее он слышал хорошо, но ему казалось, что они доносятся откуда-то издалека. Впрочем, он не понимал их, захваченный радостью – глядеть в ее сердце.
– А панна Ванда?
– Панна Ванда в это время ездит верхом с господином управляющим.
– А вы не ездите верхом?
– Езжу. И очень люблю. И когда-то, когда-то… Боже мой!. Но теперь я уж не могу. У меня, должно быть, что-то неладно с сердцем, совсем немного, порок или что-то в этом роде, потому что после каждой прогулки верхом я чувствую боль как раз там, где оно бьется, противное. И после этого у меня бывает бессонница.
Юдым, слыша эти слова, почувствовал самую настоящую физическую боль в своем сердце и такое горе, такое беспричинное, безграничное горе, что ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не разразиться плачем.
– Почему же вы не посоветовались с каким-нибудь хорошим врачом в Варшаве?
– Э… Хороший врач тут ни при чем. Да, впрочем, стоит ли обращать внимание? Просто не ездить верхом – это так легко…
– Это вовсе не порок сердца. И никакой болезни в этом нет… – говорил он с улыбкой. – Обыкновенное, самое обыкновенное переутомление. Непривычный организм…
– Мой организм?
– …под влиянием усиленного напряжения на некоторое время истощается… Быть может, было бы неплохо, если бы вы перемоглись и какие-нибудь два, а то и три раза в неделю ездили на этой сивке.
– Вы думаете?
– Право так. Вы, должно быть, выглядите на лошади прелестно…
Он сказал эти слова, не задумываясь над их смыслом.
– Вот так терапия! – сказала она, не поднимая глаз. Светлая улыбка, прелестнейшая из улыбок осветила ее лицо словно солнечным сиянием. Брови и губы весело вздрогнули. Одно мгновение Юдым тщетно ждал, что уста скажут крылатое слово, которое таилось в этой прелестной улыбке. Нежный румянец, словно заря, разгорался на ее щеках.
– Знаете, я хочу вас спросить, – говорила она, все больше краснея, – вы не ездили иногда трамваем на Хлодную или на Валицув?
– Ездил… Разумеется… А почему вы об этом спрашиваете?
– Так. Я несколько раз видела, как вы ехали в те края. Вы были тогда немного другой, чем теперь. Впрочем, это, может быть, потому, что вы были в цилиндре. Это было года три тому назад, а то и больше.
– Почему вы тогда обратили на меня внимание?
– Не знаю.
– Зато я очень хорошо знаю.
– Неужто?
– Наверняка знаю.
– Ну, так скажите же, почему?
– Потому что…
Юдым побледнел. Он почувствовал, как у него волосы становятся дыбом на голове и как холодная дрожь волной пробегает по всему телу.
– Нет, – сказал он, – сейчас не скажу. Когда-нибудь в другой раз…
Панна Иоанна обернулась к нему, всмотрелась в его лицо искренними, чистыми глазами и умолкла.
Они долго шли молча.
По ту сторону луга, на краю плоскогорья, были разбросаны избы. Это была деревня, куда направлялся Юдым. Дорожка, узкая в низине, вывела их на широкий, огороженный жердями и изрытый бесчисленными колеями проселок. Панна Иоанна прошла этой широкой дорогой несколько десятков шагов. Вдруг она остановилась и сказала:
– Вы в деревню?
– Да, к больным.
– Туда я не пойду.
– Почему?
– Нет, не пойду.
– Вы вернетесь домой? – спросил он, и в его глазах и в голосе была боль.
– Да, пора. Впрочем… Вы там долго пробудете?
– Не очень, каких-нибудь полчаса.
– Вот как… Я подожду здесь. Или лучше…
– Панна Иоанна!..
– Или лучше там, на склоне того холма.
– Ах, как это хорошо! Это чудесная, чудесная мысль!
Он быстро пошел своей дорогой. Он бы охотно побежал, охотно пренебрег бы больными вообще. Его удерживал лишь предрассудок: она там ждет его, и если он не выполнит… Эта уверенность доставляла ему безграничное наслаждение. Он чувствовал, что это – сближение, почти свидание, как бы условленное время совместной радости. И вместе с тем он суеверно радовался, что счастье пришло само, что он его не добивался, не выпрашивал.
Он хотел разделаться с больными как можно скорей, но, как назло, перед каждой избой, в которую он входил, собирались бабы с детьми, мужики с пораненными пальцами… Ему приходилось осматривать и перевязывать их, и уже почти смеркалось, когда он, наконец, выбежал из деревни и горящими глазами стал искать панну Иоанну. Были мгновения, когда он терял власть над собой.
– Ушла… – шептал он, как ребенок, глотая слезы.
Увидел он ее лишь тогда, когда поближе подошел к холму. Она сидела на земле между огромными кустами можжевельника.
– Пойдемте не этой дорогой, не лугом, потому что туман уже стелется и сыро… – говорил он, идя к ней.
– А как же?
– Можно пройти верхом, прямо, полями, а оттуда по опушке лазинского леса.
– Ну хорошо, только нам надо торопиться, потому что уже темнеет.
Они поднялись на край обрыва и очутились в поле, окруженном с трех сторон лесом. С двух сторон это был лиственный лес, с третьей – сосновый бор. Солнце падало на молчаливую стену деревьев, золотя неподвижные верхушки грабов и берез такими яркими красками, что глаз улавливал точные очертания далеких-далеких листьев. За яром, из которого они вышли, в бесконечной дали, у края полей, где волнами переливались хлеба, заходило солнце. Его косые лучи лежали на светлых дорогах, на зеркале вод, в другое время незаметных, на бесцветных стенах и крышах деревенских домишек. Фигуры Юдыма и панны Иоаси отбрасывали две тени, и они, словно два огромных призрака их существований, шли перед ними, сближались, соединялись и вновь отдалялись друг от друга. Но золотисто-пурпурное сияние недолго озаряло все вокруг. Солнечный круг закатился за горизонт и исчез. И тогда далекий лиственный лес угас. Стал удаляться, уходить…
Юдым всматривался в эту местность с каким-то странным ощущением. Он бывал уже здесь. Это правда. Но ему казалось, что и подобное чувство он уже пережил на этом же самом месте когда-то давным-давно…
Это было место, к которому он шел всю свою долгую скитальческую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99