Он вообще был удивительной личностью. К тому же эти его глаза – о чем бы он ни говорил, они горели желанием обладать. Трудно поверить, но даже когда он молчал, не издавал ни звука – все было ясно и так: либо в данную минуту он занимается любовью, либо готовится к этому, либо витает в облаках сексуальных фантазий.
– О'кей, готов согласиться с этим маленьким и не столь уж значительным уточнением. Подойди и обними меня, чтобы я знал, что ты на меня не обиделась.
Сара припала к груди брата, думая об одном: как хорошо было бы вновь превратиться в маленькую девочку, уверенную в том, что брат всегда защитит от любых напастей, подстерегающих ее за каждым углом.
Сара вышла из здания клиники в душный густой городской смог. Стояла такая жара, что даже деревья вдоль тротуара казались покрытыми потом. В подобные дни, видимо, целые семьи превращаются в шайки убийц, подумала Сара.
Но при этом тонкий ручеек ее мыслей устремился в Беркли, в университетский кампус, в октябрь – разговор с Марком даром не прошел. Вот она стоит рядом с Дэниэлом и смотрит в его темные серые глаза, напоминавшие море после бури. Он явился в этот мир, чтобы спасти его – от ядерного безумия, экологических катастроф и типично мужской одержимости ракетами, этими фаллическими божествами. Сара же приехала в Беркли всего лишь за степенью бакалавра искусств. Присутствие рядом с ней такого воителя-миротворца и в самом деле завораживало; тут Марк оказался прав. То были времена нового Иерихона – рушились казавшиеся вечными устои, что пугало, пугало до глубины души. В обществе Дэниэла Сара ощущала себя совершенно беззащитной, несгибаемая его убежденность повергала ее в священный ужас; когда Сара слушала Дэниэла, в ней как бы открывались некие каналы, по которым внутрь устремлялись необычные, удивительные впечатления. Сара не могла вырваться из плена его глаз, но не только они – все лицо Дэниэла тоже было выразительным, тревожно-штормовым, что ли, со скупыми, строгими чертами; длинные черные волосы обычно он стягивал сзади в пучок, хотя время от времени и распускал его, обретая сходство с мужественным индейцем, вышедшим на тропу войны, чтобы защитить свои прерии от белого человека. На самом деле Дэниэл был итальянцем, но когда волосы его свободно падали вниз… Пока Сара находилась рядом с ним, мысли ее кружились в вечном беспорядке, и это тоже пугало.
Когда же они занимались любовью, ей казалось, что она вплывает в него, что оба они находятся под водой и прилив вталкивает их друг в друга с силой куда большей, чем та, что таится в телах – его и ее. Она чувствовала себя заблудившейся, выбитой из привычного круга вещей – и явно неспособной к самоконтролю. Она попробовала настоять на том, чтобы во время их любовных игр Дэниэл находился под ней, но все равно прилив давил на нее, прижимал к нему все теснее, и это при том, что никогда в жизни ей не хотелось с такой остротой ощущать чью-то близость, даже близость мужчины с глазами коршуна, мировоззрением Махатмы Ганди и тембром голоса Роберта де Ниро. И насчет ее сдержанности Марк тоже не ошибся. Пришло время, и Сара просто спрыгнула с борта тонущего корабля, даже не поинтересовавшись, найдется ли для Дэниэла местечко в спасательной шлюпке. Она даже не сказала на прощание «мы же остаемся друзьями» – обычный утешительный приз, когда у отношений между двумя людьми уже нет будущего. Тут, скорее, подошла бы фраза типа «ничего не могу поделать, нужно уходить, не стоит набирать мой номер, потому что я все равно повешу трубку и не перезвоню». А он и вправду накручивал диск, и она вешала трубку, а когда он общался с автоответчиком, она ни разу не перезвонила. Иногда на нее наваливалось чувство вины, но оно было недостаточно тяжелым, чтобы заставить Сару пересмотреть свои поступки – выходки испорченного, капризного ребенка.
…Духота угнетала; асфальт под ногами, казалось, плавился от жары. Сара пожалела, что ей не дана власть над небом – собрать вместе самые тяжелые и черные тучи, разорвать их молнией и выплеснуть содержимое на землю. Дождь смыл бы настроение и краски дня, такого неприятного. Ей хотелось, чтобы потоки воды с ревом низверглись с крыш, чтобы ливень запрудил улицы, вогнал прохожих в жилища. Всех, кроме нее самой. Она стояла бы под струями дождя до тех пор, пока не промокла бы до костей. До тех пор, пока они не отмыли бы ее добела.
При свете дня дом Сары выглядел еще более пыльным, чем ночью. Посреди комнаты стояли нераспакованные дорожные сумки, на магнитофоне автоответчика помигивал индикатор. Сара остановилась на пороге, раздумывая, что делать – прослушать запись звонков, разбирать вещи или пройтись по комнатам с пылесосом. Она пошла к телефону.
«Mon ch?rie, – зазвучал из магнитофона голос Энтони с дурацким французским акцентом. – Мне хотелось бы поговорить с тобой, убедиться, что у тебя все в порядке. Надеюсь, с братом ничего серьезного. У нас сейчас около пяти, то есть примерно восемь утра по-вашему, и я удивляюсь, где это тебя носит. Сам я в отеле. Жду известий».
Сара почувствовала некоторое раздражение – в голосе высокомерие, да еще этот нелепый акцент.
– Уж попугайский говор он мог бы оставить своим актерам. Режиссер, вдруг возомнивший себя Жераром Депардье, – пробормотала Сара, стирая запись и испытывая какое-то удовлетворение от того, что нашла в себе силы отправить его голос в небытие. В то же время ее раздражало то, что этот самый голос будил желание сорвать с себя одежду, броситься на кровать и, прижав к телу подушку, погрузиться в пучины воображения. Покоя все равно не было.
Она приняла душ, затем решила отработать беззаботно-наплевательскую интонацию («Привет, Энтони, ты просил позвонить…»), что вышло довольно слабо и неубедительно. Одевалась и приводила в порядок волосы Сара сознательно медленно, как бы показывая находившемуся за тысячи миль Энтони, что она вовсе не намерена сломя голову бежать к телефону. Когда же наконец она уселась на постель и сняла трубку, в Париже было уже начало десятого. Телефонистка соединила ее с гостиничным номером Энтони – линия оказалась занята. Она попросила не разъединять пару минут, но, после того как истекла пятая, Сара положила трубку. Сколько же энергии вытекло у меня из кончиков пальцев за эти минуты, подумала Сара; он изнуряет меня даже тем, что я всего лишь не могу до него дозвониться. Всего лишь короткие гудки… Но перед глазами стояла четкая картина: телефонный шнур выдернут из розетки, а на Энтони верхом сидит Эллисон. Или парижская проститутка с влажным ртом и крепким тренированным телом.
Сара презирала себя за то, что начинает злиться, за то, что ее все еще трогают подобные сюжеты. Сделав глубокий вдох, вновь набрала номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– О'кей, готов согласиться с этим маленьким и не столь уж значительным уточнением. Подойди и обними меня, чтобы я знал, что ты на меня не обиделась.
Сара припала к груди брата, думая об одном: как хорошо было бы вновь превратиться в маленькую девочку, уверенную в том, что брат всегда защитит от любых напастей, подстерегающих ее за каждым углом.
Сара вышла из здания клиники в душный густой городской смог. Стояла такая жара, что даже деревья вдоль тротуара казались покрытыми потом. В подобные дни, видимо, целые семьи превращаются в шайки убийц, подумала Сара.
Но при этом тонкий ручеек ее мыслей устремился в Беркли, в университетский кампус, в октябрь – разговор с Марком даром не прошел. Вот она стоит рядом с Дэниэлом и смотрит в его темные серые глаза, напоминавшие море после бури. Он явился в этот мир, чтобы спасти его – от ядерного безумия, экологических катастроф и типично мужской одержимости ракетами, этими фаллическими божествами. Сара же приехала в Беркли всего лишь за степенью бакалавра искусств. Присутствие рядом с ней такого воителя-миротворца и в самом деле завораживало; тут Марк оказался прав. То были времена нового Иерихона – рушились казавшиеся вечными устои, что пугало, пугало до глубины души. В обществе Дэниэла Сара ощущала себя совершенно беззащитной, несгибаемая его убежденность повергала ее в священный ужас; когда Сара слушала Дэниэла, в ней как бы открывались некие каналы, по которым внутрь устремлялись необычные, удивительные впечатления. Сара не могла вырваться из плена его глаз, но не только они – все лицо Дэниэла тоже было выразительным, тревожно-штормовым, что ли, со скупыми, строгими чертами; длинные черные волосы обычно он стягивал сзади в пучок, хотя время от времени и распускал его, обретая сходство с мужественным индейцем, вышедшим на тропу войны, чтобы защитить свои прерии от белого человека. На самом деле Дэниэл был итальянцем, но когда волосы его свободно падали вниз… Пока Сара находилась рядом с ним, мысли ее кружились в вечном беспорядке, и это тоже пугало.
Когда же они занимались любовью, ей казалось, что она вплывает в него, что оба они находятся под водой и прилив вталкивает их друг в друга с силой куда большей, чем та, что таится в телах – его и ее. Она чувствовала себя заблудившейся, выбитой из привычного круга вещей – и явно неспособной к самоконтролю. Она попробовала настоять на том, чтобы во время их любовных игр Дэниэл находился под ней, но все равно прилив давил на нее, прижимал к нему все теснее, и это при том, что никогда в жизни ей не хотелось с такой остротой ощущать чью-то близость, даже близость мужчины с глазами коршуна, мировоззрением Махатмы Ганди и тембром голоса Роберта де Ниро. И насчет ее сдержанности Марк тоже не ошибся. Пришло время, и Сара просто спрыгнула с борта тонущего корабля, даже не поинтересовавшись, найдется ли для Дэниэла местечко в спасательной шлюпке. Она даже не сказала на прощание «мы же остаемся друзьями» – обычный утешительный приз, когда у отношений между двумя людьми уже нет будущего. Тут, скорее, подошла бы фраза типа «ничего не могу поделать, нужно уходить, не стоит набирать мой номер, потому что я все равно повешу трубку и не перезвоню». А он и вправду накручивал диск, и она вешала трубку, а когда он общался с автоответчиком, она ни разу не перезвонила. Иногда на нее наваливалось чувство вины, но оно было недостаточно тяжелым, чтобы заставить Сару пересмотреть свои поступки – выходки испорченного, капризного ребенка.
…Духота угнетала; асфальт под ногами, казалось, плавился от жары. Сара пожалела, что ей не дана власть над небом – собрать вместе самые тяжелые и черные тучи, разорвать их молнией и выплеснуть содержимое на землю. Дождь смыл бы настроение и краски дня, такого неприятного. Ей хотелось, чтобы потоки воды с ревом низверглись с крыш, чтобы ливень запрудил улицы, вогнал прохожих в жилища. Всех, кроме нее самой. Она стояла бы под струями дождя до тех пор, пока не промокла бы до костей. До тех пор, пока они не отмыли бы ее добела.
При свете дня дом Сары выглядел еще более пыльным, чем ночью. Посреди комнаты стояли нераспакованные дорожные сумки, на магнитофоне автоответчика помигивал индикатор. Сара остановилась на пороге, раздумывая, что делать – прослушать запись звонков, разбирать вещи или пройтись по комнатам с пылесосом. Она пошла к телефону.
«Mon ch?rie, – зазвучал из магнитофона голос Энтони с дурацким французским акцентом. – Мне хотелось бы поговорить с тобой, убедиться, что у тебя все в порядке. Надеюсь, с братом ничего серьезного. У нас сейчас около пяти, то есть примерно восемь утра по-вашему, и я удивляюсь, где это тебя носит. Сам я в отеле. Жду известий».
Сара почувствовала некоторое раздражение – в голосе высокомерие, да еще этот нелепый акцент.
– Уж попугайский говор он мог бы оставить своим актерам. Режиссер, вдруг возомнивший себя Жераром Депардье, – пробормотала Сара, стирая запись и испытывая какое-то удовлетворение от того, что нашла в себе силы отправить его голос в небытие. В то же время ее раздражало то, что этот самый голос будил желание сорвать с себя одежду, броситься на кровать и, прижав к телу подушку, погрузиться в пучины воображения. Покоя все равно не было.
Она приняла душ, затем решила отработать беззаботно-наплевательскую интонацию («Привет, Энтони, ты просил позвонить…»), что вышло довольно слабо и неубедительно. Одевалась и приводила в порядок волосы Сара сознательно медленно, как бы показывая находившемуся за тысячи миль Энтони, что она вовсе не намерена сломя голову бежать к телефону. Когда же наконец она уселась на постель и сняла трубку, в Париже было уже начало десятого. Телефонистка соединила ее с гостиничным номером Энтони – линия оказалась занята. Она попросила не разъединять пару минут, но, после того как истекла пятая, Сара положила трубку. Сколько же энергии вытекло у меня из кончиков пальцев за эти минуты, подумала Сара; он изнуряет меня даже тем, что я всего лишь не могу до него дозвониться. Всего лишь короткие гудки… Но перед глазами стояла четкая картина: телефонный шнур выдернут из розетки, а на Энтони верхом сидит Эллисон. Или парижская проститутка с влажным ртом и крепким тренированным телом.
Сара презирала себя за то, что начинает злиться, за то, что ее все еще трогают подобные сюжеты. Сделав глубокий вдох, вновь набрала номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90