улыбалась сама себе и сидя в кровати с ногами, подобранными под красную сатиновую перину.
– Что-то ты уж больно счастливая, – сказала Бэйба, раздеваясь на ночь и укладывая свою одежду на спинку стула. – Ложись быстрее, а то свеча уже почти догорела.
Она завидовала моему счастью.
– А я готова сидеть здесь всю ночь и мечтать, – медленно и, как мне казалось, драматично произнесла я.
– Боже, да ты просто ненормальная. И что же с тобой произошло?
– Влюбилась, – ответила я, безнадёжно махая рукой.
– И кто этот тип?
– Тебе не надо этого знать.
– Диклэн?
– Что за чушь, – ответила я, как будто Диклэн представлял из себя полнейшее ничтожество, которое я даже не удостаивала взглядом.
– Хикки?
– Нет, – ответила я, наслаждаясь ситуацией.
– Скажи же мне.
– Я не могу.
– Скажи мне, – сказала она, заправляя пижамную куртку в штаны. – Скажи или я тебя защекочу. – И она начала щекотать меня подмышками.
– Скажу. Скажу. Скажу. – Я готова сделать всё что угодно, только бы меня не щекотали.
И поэтому, придя в себя, я ей всё рассказала.
– Нет, этого не может быть. Ты врёшь.
– Вовсе нет. Он подарил мне коробку шоколада и повёл меня в кино. И он сказал мне, что я самая милая девушка, которую ему приходилось знавать. Он сказал, что у меня чудесные волосы, что мои глаза напоминают ему жемчужины, а кожа – персик, освещённый солнцем.
Ничего этого он, разумеется, не говорил, но я не могла уже остановиться.
– Ну давай, рассказывай, – теребила меня Бэйба. Она даже приоткрыла рот от восторга, изумления и зависти.
– Но только ты никому не говори, – спохватилась я, поскольку собиралась рассказать ей ещё немного про то, как он держал меня за руку.
И тут я вдруг заметила, как меняется выражение её глаз. Они сощурились, как у кошки, в них появился зелёный оттенок. Мне уже много раз приходилось видеть такое выражение, в поездах, на свадебных фотографиях, и всегда в таких случаях я мысленно говорила: «Бедняжке придётся пройти через всё это», поэтому я снова сказала:
– Но ты ведь никому не скажешь, Бэйба?
– Никому, – она замедлилась, – разве только миссис Джентльмен.
– Не говори никому, – взмолилась я.
– Никому, только миссис Джентльмен, и маме, и папе, да ещё твоему предку.
– Я всё это выдумала, – соврала я, – я никогда не встречалась с ним. Я просто дразнила тебя. Он всего лишь просто подвёз меня от Лимерика. Вот и всё.
– В самом деле? – она попыталась вопросительно приподнять бровь, но это у неё не получилось.
– Что ж, – продолжила она, задувая свечу, – завтра мама, папа и я приглашены на ужин к Джентльменам, и я упомяну об этом в разговоре с ним.
Я разделась в темноте, и, когда легла в постель, она натянула всё одеяло на свою сторону.
– Нет, нет, не говори с ним, – просила я, но она уже заснула под мою мольбу.
Следующим вечером они ужинали у Джентльменов и вернулись домой на машине около полуночи. Я поджидала их у дверей залы.
– Ты ещё не спишь, Кэтлин? – сказал мне мистер Бреннан, листая книжку рядом с телефоном, в которую записывались важные звонки для него.
Марта вошла с большим букетом гладиолусов в руках, её большие глаза улыбались.
– Нет, мистер Бреннан, – ответила я. Согнутым пальцем я поманила Бэйбу в его кабинет.
– Бэйба, у меня есть подарок для тебя, одно из колец мамы… то, которое тебе больше всего нравилось. То, чёрное.
Я протянула его ей, и она тут же в темноте надела его себе на палец. В центре кольца был бриллиант, и даже от рассеянного света лампы в зале от пего рассыпались искорки.
– Ты ведь ничего не сказала? – спросила я.
– Ах, ты про это? Нет, конечно, я ничего не сказала. Да если бы я сказала, старуха Джентльмен гналась бы с топором за мной до самого дома. Но Дж. В. (так она называла мистера Джентльмена) и я гуляли по саду, и я в разговоре упомянула тебя, а он ответил: «Ах, это та малышка, которая так страдает от своего воображения».
– Не может быть, – вслух произнесла я.
– О, да. Он водил меня по саду, показывал всякие цветы, предложил мне гроздь винограда, спрашивал моё мнение о всяких вещах, предлагал мне сыграть с ним в шахматы, а когда я упомянула тебя, он сказал: «Не будем говорить о ней», и я бросила эту тему. Мы были в саду очень долго, и его старуха в конце концов высунулась из окна и сказала: «Ах, вот вы где!» и нам пришлось вернуться в дом.
Так всё и закончилось. Я никогда не смогу взглянуть ему в глаза после всего этого. И только подумать, я отдала Бэйбе самое лучшее мамино кольцо.
На следующее утро Бэйба отправилась в церковь на исповедь, а в одиннадцать часов зазвонил телефон.
Молли пришла за мной наверх. Я как раз записывала в свой дневник скорбные строки о мистере Джентльмене.
– С тобой хочет поговорить по телефону мистер Джентльмен, – сказала она, и у меня голова пошла кругом.
Ничего в жизни я не хотела так, как спуститься и поговорить с ним. Но сейчас он стал бы выговаривать мне, как вульгарно и отвратительно я поступила, позволив себе обсуждать с кем-то ещё проведённый вдвоём с ним день. Перенести этого я бы не смогла.
– Скажи ему, что меня нет дома, я ему перезвоню, – попросила я Молли.
Мне пришло в голову, что я могу написать ему письмо, самое чудесное письмо, которое я только смогу сочинить, а потом передам его ему, когда он выйдет из дому.
Молли спустилась вниз и сказала ему, что я ушла в церковь на исповедь, а про его звонок она скажет мне. Сразу же, как только я вернусь домой. Они поболтали ещё около минуты. Я не могла представить себе, о чём это они говорят, и как раз в этот момент Молли положила трубку.
– Ну что? – спросила я, свесившись через перила лестницы, смертельно бледная, с синими кругами под глазами. Я толком не спала уже две ночи.
– Он очень сожалеет, но он уезжает в Париж, – ответила она, закатывая рукава и обнажая свои полные, розовые и сильные руки.
– В Париж? – Мне в голову сразу же пришли мысли о греховных удовольствиях и девушках. Как же он посмел?
– Да, он должен был неожиданно уехать, умирает кто-то из его родственников, – добавила она и набросилась со шваброй на пол в зале.
Я не видела больше мистера Джентльмена, потому что три дня спустя мы уехали в монастырскую школу.
Сейчас, в автомашине, всё это пронеслось в моей памяти менее чем за секунду, а потом я снова оказалась на сиденье, сжимая в руке мокрый от слёз платок, и Бэйба протягивала мне небольшую записку.
В ней стояла только одна фраза: «Давай останемся друзьями», но я была чересчур удручена, чтобы улыбнуться.
В городок, в котором располагался монастырь, мы въехали уже в сумерках, на его окраине было озеро, тёмная поверхность воды, и, когда мы проезжали мимо него, лёгкий ветерок повеял в полуоткрытое окно машины. Потом мы проехали по узким улочкам с электрическими фонарями, стоящими метрах в пятидесяти друг от друга, а между их зелеными тумбами возвышались тополи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Что-то ты уж больно счастливая, – сказала Бэйба, раздеваясь на ночь и укладывая свою одежду на спинку стула. – Ложись быстрее, а то свеча уже почти догорела.
Она завидовала моему счастью.
– А я готова сидеть здесь всю ночь и мечтать, – медленно и, как мне казалось, драматично произнесла я.
– Боже, да ты просто ненормальная. И что же с тобой произошло?
– Влюбилась, – ответила я, безнадёжно махая рукой.
– И кто этот тип?
– Тебе не надо этого знать.
– Диклэн?
– Что за чушь, – ответила я, как будто Диклэн представлял из себя полнейшее ничтожество, которое я даже не удостаивала взглядом.
– Хикки?
– Нет, – ответила я, наслаждаясь ситуацией.
– Скажи же мне.
– Я не могу.
– Скажи мне, – сказала она, заправляя пижамную куртку в штаны. – Скажи или я тебя защекочу. – И она начала щекотать меня подмышками.
– Скажу. Скажу. Скажу. – Я готова сделать всё что угодно, только бы меня не щекотали.
И поэтому, придя в себя, я ей всё рассказала.
– Нет, этого не может быть. Ты врёшь.
– Вовсе нет. Он подарил мне коробку шоколада и повёл меня в кино. И он сказал мне, что я самая милая девушка, которую ему приходилось знавать. Он сказал, что у меня чудесные волосы, что мои глаза напоминают ему жемчужины, а кожа – персик, освещённый солнцем.
Ничего этого он, разумеется, не говорил, но я не могла уже остановиться.
– Ну давай, рассказывай, – теребила меня Бэйба. Она даже приоткрыла рот от восторга, изумления и зависти.
– Но только ты никому не говори, – спохватилась я, поскольку собиралась рассказать ей ещё немного про то, как он держал меня за руку.
И тут я вдруг заметила, как меняется выражение её глаз. Они сощурились, как у кошки, в них появился зелёный оттенок. Мне уже много раз приходилось видеть такое выражение, в поездах, на свадебных фотографиях, и всегда в таких случаях я мысленно говорила: «Бедняжке придётся пройти через всё это», поэтому я снова сказала:
– Но ты ведь никому не скажешь, Бэйба?
– Никому, – она замедлилась, – разве только миссис Джентльмен.
– Не говори никому, – взмолилась я.
– Никому, только миссис Джентльмен, и маме, и папе, да ещё твоему предку.
– Я всё это выдумала, – соврала я, – я никогда не встречалась с ним. Я просто дразнила тебя. Он всего лишь просто подвёз меня от Лимерика. Вот и всё.
– В самом деле? – она попыталась вопросительно приподнять бровь, но это у неё не получилось.
– Что ж, – продолжила она, задувая свечу, – завтра мама, папа и я приглашены на ужин к Джентльменам, и я упомяну об этом в разговоре с ним.
Я разделась в темноте, и, когда легла в постель, она натянула всё одеяло на свою сторону.
– Нет, нет, не говори с ним, – просила я, но она уже заснула под мою мольбу.
Следующим вечером они ужинали у Джентльменов и вернулись домой на машине около полуночи. Я поджидала их у дверей залы.
– Ты ещё не спишь, Кэтлин? – сказал мне мистер Бреннан, листая книжку рядом с телефоном, в которую записывались важные звонки для него.
Марта вошла с большим букетом гладиолусов в руках, её большие глаза улыбались.
– Нет, мистер Бреннан, – ответила я. Согнутым пальцем я поманила Бэйбу в его кабинет.
– Бэйба, у меня есть подарок для тебя, одно из колец мамы… то, которое тебе больше всего нравилось. То, чёрное.
Я протянула его ей, и она тут же в темноте надела его себе на палец. В центре кольца был бриллиант, и даже от рассеянного света лампы в зале от пего рассыпались искорки.
– Ты ведь ничего не сказала? – спросила я.
– Ах, ты про это? Нет, конечно, я ничего не сказала. Да если бы я сказала, старуха Джентльмен гналась бы с топором за мной до самого дома. Но Дж. В. (так она называла мистера Джентльмена) и я гуляли по саду, и я в разговоре упомянула тебя, а он ответил: «Ах, это та малышка, которая так страдает от своего воображения».
– Не может быть, – вслух произнесла я.
– О, да. Он водил меня по саду, показывал всякие цветы, предложил мне гроздь винограда, спрашивал моё мнение о всяких вещах, предлагал мне сыграть с ним в шахматы, а когда я упомянула тебя, он сказал: «Не будем говорить о ней», и я бросила эту тему. Мы были в саду очень долго, и его старуха в конце концов высунулась из окна и сказала: «Ах, вот вы где!» и нам пришлось вернуться в дом.
Так всё и закончилось. Я никогда не смогу взглянуть ему в глаза после всего этого. И только подумать, я отдала Бэйбе самое лучшее мамино кольцо.
На следующее утро Бэйба отправилась в церковь на исповедь, а в одиннадцать часов зазвонил телефон.
Молли пришла за мной наверх. Я как раз записывала в свой дневник скорбные строки о мистере Джентльмене.
– С тобой хочет поговорить по телефону мистер Джентльмен, – сказала она, и у меня голова пошла кругом.
Ничего в жизни я не хотела так, как спуститься и поговорить с ним. Но сейчас он стал бы выговаривать мне, как вульгарно и отвратительно я поступила, позволив себе обсуждать с кем-то ещё проведённый вдвоём с ним день. Перенести этого я бы не смогла.
– Скажи ему, что меня нет дома, я ему перезвоню, – попросила я Молли.
Мне пришло в голову, что я могу написать ему письмо, самое чудесное письмо, которое я только смогу сочинить, а потом передам его ему, когда он выйдет из дому.
Молли спустилась вниз и сказала ему, что я ушла в церковь на исповедь, а про его звонок она скажет мне. Сразу же, как только я вернусь домой. Они поболтали ещё около минуты. Я не могла представить себе, о чём это они говорят, и как раз в этот момент Молли положила трубку.
– Ну что? – спросила я, свесившись через перила лестницы, смертельно бледная, с синими кругами под глазами. Я толком не спала уже две ночи.
– Он очень сожалеет, но он уезжает в Париж, – ответила она, закатывая рукава и обнажая свои полные, розовые и сильные руки.
– В Париж? – Мне в голову сразу же пришли мысли о греховных удовольствиях и девушках. Как же он посмел?
– Да, он должен был неожиданно уехать, умирает кто-то из его родственников, – добавила она и набросилась со шваброй на пол в зале.
Я не видела больше мистера Джентльмена, потому что три дня спустя мы уехали в монастырскую школу.
Сейчас, в автомашине, всё это пронеслось в моей памяти менее чем за секунду, а потом я снова оказалась на сиденье, сжимая в руке мокрый от слёз платок, и Бэйба протягивала мне небольшую записку.
В ней стояла только одна фраза: «Давай останемся друзьями», но я была чересчур удручена, чтобы улыбнуться.
В городок, в котором располагался монастырь, мы въехали уже в сумерках, на его окраине было озеро, тёмная поверхность воды, и, когда мы проезжали мимо него, лёгкий ветерок повеял в полуоткрытое окно машины. Потом мы проехали по узким улочкам с электрическими фонарями, стоящими метрах в пятидесяти друг от друга, а между их зелеными тумбами возвышались тополи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56