- Всё, - подтвердил Миша.
- Хорошая заметка. Мы ее внимательно выслушали, а теперь ты, конечно, отдашь нам газету в наше полное распоряжение?
- Не подумаю! Я буду ее хранить.
После горячего спора Миша согласился оторвать половину газеты. Ее честно поделили между собой Леонтий и Петр Васильевич. Опоздавшему коннику Андрею Куделе Миша вынужден был оторвать еще кусок, по самую кромку, где начиналась заметка.
Андрей Куделя, железнодорожник, примкнувший к отряду в Бендерах, закурил, пустил сизый дым к потолку и мечтательно заговорил:
- До того как пойти на железную дорогу, работал я на табачной плантации Андрианова, в Оргеевском уезде. Говорят - я-то, конечно, не знаю - самая большая была плантация в России. Вот где я покурил!.. Двести десятин засаживали!
Здесь же, среди бойцов, вертелся мальчуган, прибившийся к отряду в Бендерах. Отец его сражался в числе дружинников-железнодорожников. Костя Гарбар тайком от отца пробрался к баррикадам. И здесь он встретил самого Котовского, сказочного Котовского, о котором слышал столько удивительных рассказов. Костю гнали домой, а он все старался попасться на глаза Котовскому. Котовский улыбался ему и спрашивал, не страшно ли. Начался артиллерийский обстрел, на Бендеры двинулись регулярные войска. Завязался неравный бой. Стрелять Костя не умел, он стал подносить патроны. И когда, стиснув зубы, бойцы оставили город, Костя Гарбар ушел вместе с ними и больше уже не разлучался с отрядом.
Когда делили по кусочкам газету на курево, Костя не претендовал на свою долю: он не курил и так и не научился этому занятию в дальнейшем.
10
Котовский был в Румчероде. Там настроение пасмурное. Румыния явно хитрила. Что они затевают, эти румыны?
Бойцы отряда загрустили. Милая Бессарабия осталась там, на том берегу. Когда-то удастся ее снова увидеть. Часто можно было наблюдать, как стоят эти суровые, знавшие горе люди и смотрят, смотрят туда, в голубую даль... И можно было прочитать на их лицах, о чем они думают. О родном доме думают, об оставленных семьях...
Однажды пришел к Котовскому Леонтий. Долго мялся, наконец решился и попросил отпустить его.
- Не могу больше, сердце болит. Мне хоть взглянуть, как они там. Взгляну - и обратно. Людей еще приведу.
Как с братом, попрощался Григорий Иванович с Леонтием. Молча, потому что ничего нельзя было говорить, ни упрекать, ни жалеть. Иногда молчание самое сильное, самое убедительное слово.
С Леонтием ушел и Петр Васильевич Марков. Сына оставил, а сам ушел, объясняя не совсем вразумительно, что "будет и там нужен", что будет "действовать изнутри".
Ушли они ночью. Леонтий повел через плавни, он знал эти места. Благополучно переправились через Днестр, минуя полыньи, по хрустящему тонкому льду, местами покрытому водой. Когда выбрались на середину реки, Леонтий сказал:
- Сейчас мы - ничьи. Ни туда и ни сюда. А завтра как бы не полетели наши головы... Тогда опять будем ничьи.
Но вот и берег. Скорей ступить на него! Берег был тинистый, пахло гнилой рыбой и водорослями.
- Вот и противно пахнет, а родное! - вздохнул Леонтий.
Петр Васильевич безмолвствовал.
Не успели шагнуть в кусты, как нарвались на заставу. Леонтий побежал. А Петр Васильевич поскользнулся и упал. Подумал с горечью:
"Вот где довелось свести все счеты! В болоте, как лягушке какой..."
Однако никто его не схватил, шаги удалялись, по-видимому, его не заметили. Вдали послышался выстрел. Что там произошло? Уж не погиб ли Леонтий?
Петр Васильевич стал осторожно пробираться лозняками. Весь день шел. Ночью тоже шел.
Один раз очутился близко от шоссейной дороги. По дороге скрипел возок, за возком шли мужчина и женщина. Может быть, счастливый случай? Выручат, покормят... А вдруг в них-то и погибель? Перепугаются, выдадут?
Пока Петр Васильевич стоял так, в нерешительности, возок проехал. Так иногда близко-близко проходит человек от человека... и страшится протянуть руку...
Измученный, еле передвигая ноги, Петр Васильевич добрался наконец до Кишинева. Как заколотилось сердце, когда увидел кирпичные заводы на окраине!
Откуда взялся этот железнодорожник, с фонарем, в тулупе? Прятаться было поздно. Оставалось только сделать вид, что не произошло ничего особенного.
- А-а! Петру Васильевичу! А еще говорят, что мертвые не воскресают!
- Да я-то жив пока что. Как вы?
- Помаленьку. Ты что же? Оттуда?
На этот вопрос Петр Васильевич ничего не ответил, будто бы не слышал. Вместо прямого ответа что-то такое пробормотал о погоде, о тяжелой жизни... А сам вглядывался: выдаст или не выдаст? Кондуктор с товарного, так себе человечишка, неважный. Поговорили и разошлись.
И еще через минуту Петр Васильевич обнимал жену и свою Татьянку. Татьянка прижалась к нему. А Марина всплеснула руками, перепугалась, бросилась закрывать на окне занавески... Потом обе наперебой стали рассказывать, рассказывать... и вдруг Марина заметила голодный блестящий взгляд мужа, брошенный им на хлеб. Да ведь он голоден! А они тут с разговорами! Марина отрезала ломоть, он схватил, отвернулся и стал жевать.
- Вы ничего, рассказывайте, не обращайте на меня внимания. А ты, дочка, принеси-ка скорей табачок!
Когда Петр Васильевич закурил, Марина осторожно и вся трепеща спросила:
- А как Мишенька-то наш? Жив?
- Живехонек! Ты о нем можешь не беспокоиться.
- Он тоже придет?
- Конечно, придет! Вот победит революция, и он явится, можете быть уверены! Что касается меня... я пришел... видишь ли, тоскую я... привык к железнодорожному депо, к дому... Ты не подумай, что я дезертировал, меня командир по-хорошему отпустил. Я теперь начну здесь, в тылу врага, сколачивать боевую дружину. Здесь много хороших людей...
- Страшно здесь, - прошептала Марина. - За разговор по-русски сажают... На кого покажут - "большевик", расстреливают без рассуждения... Помнишь машиниста Петро Кащука? Расстрелян. Скворцов - тоже расстрелян... Коваленки - вся семья уничтожена, и дом спалили... Профессор Литвинов как арестовали, так и исчез без следа...
Петр Васильевич слушал, даже козья ножка у него потухла. А Татьянка молча, зажмуривая глаза от счастья, терлась щекой об отцовский рукав, как котенок.
- Ничего, - произнес после долгого молчания Петр Васильевич, как-нибудь все устроится.
И вздрогнул невольно: перед его взором встало серое лицо кондуктора... Предаст или не предаст?
- А я ведь у самого Котовского в отряде состоял! - с гордостью сообщил он потом.
- Тише! - всполошилась Марина и пошла даже к двери, проверила, не подслушивает ли кто-нибудь их разговор. - Одного этого имени достаточно, чтобы они взбесились от ярости!
- Я думаю! Они еще познакомятся с ним! Они еще хорошо узнают, что такое котовцы!
Тут Татьянка приоткрыла глаза:
- Папа, я знаю, кто Котовский!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175