- Колорит-то, колорит-то какой! - говорил Журавка, вертясь перед окном передней.- Буря, кажется, будет.
Ему смерть не хотелось идти домой. Анна Михайловна улыбнулась и сказала:
- Да, в одиннадцатой линии, как говаривал Нестор Игнатьич, того и гляди, что к ночи соберется буря.
- Да, сострил шельмец, чтоб ему самому вымокнуть.
- Будет с него, батюшка мой, и того, что было. Итальянке наскучил этот разговор, и она незаметно толкнула Журавку локтем.
- Сейчас, матушка! - отвечал он и, обратясь к Анне Михайловне, спросил:- А что, барыня-то его бомбардирует?
- Нет, теперь, слава богу, не пишет - успокоилась, Анна Михайловна лгала.
- Экая егарма! - сказал Журавка, дмухнув носом.
- Вот вам и русская.
- Кой черт это русская! Вы вот русская, а это черт, а не русская.
- Идите уж, полно толковать,- сказала Анна Михайловна, видя, что итальянка сердится и несколько раз еще толкнула локтем Журавку, который не замечал этого, слагая свой панегирик некогда сильно захаянной им русской женщине.- Идите, а то того и гляди, что гром грянет и перекреститься не успеете.
Журавка махнул рукой и потащил за двери свою синьору; а Анна Михайловна, проводив гостей, вошла в комнату Долинского, села у его стола, придвинула к себе его большую фотографию и сидела как окаменелая, не замечая, как белобрюхой, холодной жабой проползла над угрюмыми, каменными массами столицы бесстыдно наглая, петербургская летняя ночь.
Часто Анне Михайловне выпадали такие ночи, и так тянулось до осени. Письма из-за границы начали приходить все как-то реже. Сначала вместо двух писем в неделю Анна Михайловна стала получать по одному, а там письмо являлось только раз в две недели и даже еще реже. И все письма эти стали казаться Анне Михайловне как-то странными. Долинский извещал в них, что Дорушке лучше, что Дорушка совсем почти выздоровела, а там говорил что-то о хорошей итальянской природе, о русских за границей, а о себе никогда ни слова. Дорушка же только делала приписки под его письмами и то не всегда.
- Что это значит? - думала Анна Михайловна.- Дорушке лучше, Дорушка почти здорова и от Дорушки не добьешься слова. Неужто же она меня разлюбила? Неужто Долинский забыл меня? Неужто они оба...
Анна Михайловна бледнела от своих догадок и ужасно страдала, но письма в Италию писала ровные, теплые, без горечи и упрека. Она не писала им ни чаще, ни реже, но всякое воскресенье своими руками аккуратно бросала одно письмо в заграничный ящик. Иногда вся сила ее над собою истощалась; горячая натура брала верх над разумом, и Анна Михайловна хотела завтра же взять паспорт и лететь в Ниццу, но бессонная ночь проходила в размышлениях и утром Анна Михайловна говорила себе: зачем? к чему? Чему быть, тому уж не миновать,- прибавляла она в раздумье.
Так все и ползло и лезло скучное время.
Глава третья
ШПИЛЬКА
Перед Новым годом у Анны Михайловны была куча хлопот. От заказов некуда было деваться; мастерицы работали рук не покладывая; а Анна Михайловна немножко побледнела и сделалась еще интереснее. В темно-коричневом шерстяном платье, под самую шею, перетянутая по талии черным шелковым поясом, Анна Михайловна стояла в своем магазине с утра до ночи, и с утра до ночи можно было видеть на противоположном тротуаре не одного, так двух или трех зевак, любовавшихся ее фигурою.
- Если б я была хоть вполовину так хороша, как эта дура,- рассуждала с собою m-lle Alexandrine, глядя презрительно на Анну Михайловну,- что бы я только устроила... Tiens, oui! Oui... une petite maisonnette et tout ca. Boт-вот! Маленький домик и все такое (франц.)
Анна же Михайловна, разумеется, ко всем поклонениям своей красоте оставалась совершенно равнодушной.
Она держала себя с большим достоинством. С таким тактом встречала она своих то надменных, то суетливых заказчиц, так ловко и такими парижскими оборотами отпарировала всякое покушение бомонда потретировать модистку с высоты своего величия, что засмотреться на нее было можно.
В один из таких дней магазин Анны Михайловны был полон существами, обсуждавшими достоинство той и другой шляпки, той и другой мантильи. Анна Михайловна терпеливо слушала пустые вопросы и отвечала на них со вниманием, щадя пустое самолюбие и смешные претензии. В час в дверь вошел почтальон. Письмо было из-за границы; адрес надписан Дашею.
- Je vous demande bien pardon, je dois lire cette lettre immediatement, Прошу прощения, я должна тотчас прочесть это письмо (франц.) - сказала Анна Михайловна.
- Oh! Je vous en prie, lisez! Faites moi la grace de lire, Прошу вас, читайте. Окажите такую любезность (франц.) - отвечала ей гостья.
Анна Михайловна отошла к окну и поспешно разорвала конверт. Письмо все состояло из десяти строк, написанных Дашиной рукой: Дорушка поздравляла сестру с новым годом, благодарила ее за деньги и, по русскому обычаю, желала ей с новым годом нового счастья. На сделанный когда-то Анной Михайловной вопрос: когда они думают возвратиться, Даша теперь коротко отвечала в post scriptum:
"Возвращаться мы еще не думаем. Я хочу еще пожить тут. Не хлопочи о деньгах. Долинский получил за повесть, нам есть чем жить. В этом долге я надеюсь с ним счесться".
Долинский только приписывал, что он здоров и что на днях будет писать больше. Этим давно уже он обыкновенно оканчивал свои коротенькие письма, но обещанных больших писем Анна Михайловна никогда "на днях" не получала. Последнее письмо так поразило Анну Михайловну своею оригинальною краткостью, что, положив его в карман, она подошла к оставленным ею покупательницам совершенно растерянная.
- Не от mademoiselle Доры ли? - спросила ее давняя заказчица.
- Да, от нее,- отвечала как могла спокойнее Анна Михайловна.
- Здорова она?
- Да, ей лучше.
- Скоро возвратится?
- Еще не собирается. Пусть живет там; там ей здоровее.
- О, да, это конечно. Россия и Италия - какое же сравнение? Но вам без нее большая потеря. Ты не можешь вообразить, chere Vera,- отнеслась дама к своей очень молоденькой спутнице,- какая это гениальная девушка, эта mademoiselle Дора! Какой вкус, какая простота и отчетливость во всем, что бы она ни сделала, а ведь русская! Удивительные руки! Все в них как будто оживает, все изменяется. Вообще артистка.
- Где же она теперь? - спросила m-lle Vera.
- В Ницце,- отвечала Анна Михайловна.
- В Ницце?!
- Да, в Ницце.
- Я тоже провела это лето с матерью в Ницце.
- Это m-lle Vera Онучина,- назвала дама девушку. Анна Михайловна поклонилась.
- Очень может быть, что я где-нибудь встречала там вашу сестру.
- Очень немудрено.
- С кем она там?
- С одним... нашим родственником.
- Если это не секрет, кто это такой?
- Долинский.
- Долинский, его зовут Нестор Игнатьевич?
- Да, его так зовут.
- Так он ей не муж?
- Нет. С какой стати?
- Он вам родственник?
- Да,- отвечала Анна Михайловна, проклиная эту пытливую особу, и, чтобы отклонить ее от допроса, сама спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85