Нансен заметил на пароходе толстых полицейских с шашками и пистолетами. Как видно, они должны были следить, чтобы «Коррект» не увез в Европу кого-нибудь из политических преступников, сосланных царем на берега Енисея.
К ужину подали свежую черную икру. Но Нансен решительно отодвинул лакомое блюдо в сторону и обратился к Лиду:
— Где же ваш бифштекс из мамонта?
Лид уже давно забыл, что, соблазняя Нансена плыть на «Корректе», обещал необыкновенное угощение. В низовьях Енисея, говорил он, течение размыло в береговом обрыве гигантскую Мамонтову тушу. Мясо ископаемого отлично сохранилось и…
— Так где же бифштекс? — повторил Нансен.
Лид выскочил из-за стола и побежал к капитану «Туруханска». Вернулся он с самыми огорчительными новостями. Оказывается, псы, которых на Севере не балуют кормом, добрались до мамонта. Мясо гиганта, сохраненное вечной мерзлотой, пришлось им вполне по вкусу. Капитан «Туруханска» сказал, что приезжавшая недавно на Петербурга экспедиция нашла объедки собачьих пиров и забрала с собой довольно жалкие трофеи.
«Коррект», приняв груз, должен был вместе с Лидом возвращаться в Норвегию. Нансен же намеревался поехать в глубь Сибири. Он пересел на русское экспедиционное судно «Омуль», чтобы плыть вверх по Енисею. Вместе с ним отправились Лорис-Меликов и Востротин.
Гигантская река несла навстречу, в океан, чудовищную массу воды. За селением Дудинкой тундра сменилась жиденькими ивовыми зарослями; потом пошла редкая ольха и чахлая береза; затем лес стал мужать и густеть, превращаясь в знаменитую сибирскую тайгу. Белые лебеди, вытянув длинные шеи, неслись к югу над вершинами деревьев, над свинцовой рекой. Приподнятые миражем плоские берега как бы парили в воздухе. Бревенчатые избы крохотных деревушек темнели возле воды. У деревушек были странные названия: Игарка, Курейка, Хантайка.
«Омуль» притыкался к крутому яру. Нансен карабкался наверх и бродил меж желтых осенних берез и зарослей колючего шиповника. Ветер шумел в хвое кедров, где дозревали красноватые смолистые шишки. Лесная тропинка вела к заброшенным могилам, прикрытым старыми оленьими санками, — северяне кладут их для того, чтобы покойнику было на чем ехать в лучший мир. Норвежец жадно слушал гул ветра в вершинах деревьев, и ему казалось, будто этот могучий шум доносится к нему из родных лесов.
В деревушках жили политические ссыльные. Нансену запомнился ссыльный фабричный рабочий из Харькова. Жена его умерла вскоре после того, как он был угнан по этапу в Сибирь. Что привязывало его теперь к жизни? Может быть, он полюбил одиночество? Или его синие мечтательные глаза видели что-то светлое в далеком будущем — такое, ради чего стоило жить и терпеть?
Центром края ссылки, где полицейский пристав считался высшей властью, был городишко Туруханск. Вокруг каменной церкви с воронами на крестах и деревянного монастырского дома, занятого почтой и полицией, разбросались избенки, лачуги, хибарки.
Неподалеку стояло несколько ненецких закопченных шалашей, накрытых оленьими шкурами. Внутри, в тесноте и грязи, копошились женщины и дети. Мужчины были на промысле.
Возле одного из подобных становищ Нансен наткнулся на двух пьяных, путешествовавших по грязи на четвереньках. Это был ненецкий князек со своим приближенным. Пробормотав несколько слов, «его светлость» растянулся на берегу.
Кроме князьков, у «инородцев» были выборные старшины. На становище приезжал полицейский чин, намечал угодного себе человека и велел остальным выбирать его. Попробуй-ка не выбери! А настоящими владыками на Севере были купцы, безбожно спаивавшие и обманывавшие простодушных охотников.
В краю, думалось Нансену, где сама природа зовет к свободе, где все так величественно, просто, где горы, леса, реки как бы очерчены крупными, сильными штрихами, — в этом краю царствуют темнота и произвол. Так в Сибири, так в Гренландии. Человек всюду угнетает человека.
Сибирь проснется, проявятся скрытые силы…
К знаменитым Осиновским порогам «Омуль» подошел под вечер, когда на западе догорал багряный отблеск ушедшего дня. Реку стиснули скалы. Вода и камень — как в фиордах. Посреди реки торчал скалистый островок. Бури и молнии обломали вершины сосен, вцепившихся в него корнями.
Течение все усиливалось. Сверкающие воды неслись из ущелья на север. Тяжелые грозовые тучи цеплялись за темные зубцы леса. «Омуль» едва-едва полз возле берега, где течение было слабее. Затем поток подхватил его и понес наискось. Мотор захлебывался, катер тянуло к зловещим воронкам водоворотов.
Когда «Омуль» вышел из ущелья, запахло дымом. Отдаленный лай собак донесся с берега, где возле шалашей лежали узкие лодки. Совсем индейский лагерь из романа Фенимора Купера! Странно, что эти необозримые лесные пространства с их кочевыми обитателями никогда так не пленяли детской фантазии, как девственные леса Америки с ее индейцами. Не потому ли, что леса Сибири еще не нашли своего Купера? А ведь жизнь здесь не менее фантастична!
Нансен поделился этими мыслями с Востротиным. Тот усмехнулся:
— Сибирские могикане?! Эти вот нищие, дикие инородцы? Вот, даст бог, повырубим тайгу, наладим торговлю с Европой…
Множеством церковных куполов обозначился Енисейск, первый большой город на реке. Нансен выступил в енисейской гимназии и в местном клубе, говорил о возможности плавания через льды к устью Енисея.
Возле музея, где Нансен долго рассматривал одежду, орудия и утварь енисейских кочевников, к нему подошел господин в черной крылатке, отрекомендовался иностранцем, давно ведущим торговые дела «в этой ужасной, варварской стране».
— Здесь живешь как в пустыне. Не с кем отвести душу. Вокруг одни разбойники… Вы, господин Нансен, как порядочный человек, поймете меня…
— Я, разумеется, сочувствую вам, — осторожно сказал Нансен. — Но, видимо, мне посчастливилось: я, напротив, встретил тут много очень симпатичных людей.
— Симпатичных? О, вы их просто мало знаете! Все они каторжники, уверяю вас!
Нансен записал содержание этого разговора. Нет, он не мог согласиться со своим собеседником. В большинстве ссыльные были политическими преступниками, иначе говоря, «людьми, пострадавшими за свои убеждения, и часто лучшими элементами русского народа». Отметив, что местное население весьма даровито, он закончил запись такими словами о Сибири: «Настанет время — она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим новое слово и от Сибири; у нее есть свое будущее, в этом не может быть никакого сомнения».
От Енисейска до большого сибирского города Красноярска Нансен ехал по почтовому тракту. Тарантас трясся круглые сутки, задерживаясь на почтовых станциях лишь для смены лошадей. Нансен находил у сибиряков удивительное сходство со своими земляками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
К ужину подали свежую черную икру. Но Нансен решительно отодвинул лакомое блюдо в сторону и обратился к Лиду:
— Где же ваш бифштекс из мамонта?
Лид уже давно забыл, что, соблазняя Нансена плыть на «Корректе», обещал необыкновенное угощение. В низовьях Енисея, говорил он, течение размыло в береговом обрыве гигантскую Мамонтову тушу. Мясо ископаемого отлично сохранилось и…
— Так где же бифштекс? — повторил Нансен.
Лид выскочил из-за стола и побежал к капитану «Туруханска». Вернулся он с самыми огорчительными новостями. Оказывается, псы, которых на Севере не балуют кормом, добрались до мамонта. Мясо гиганта, сохраненное вечной мерзлотой, пришлось им вполне по вкусу. Капитан «Туруханска» сказал, что приезжавшая недавно на Петербурга экспедиция нашла объедки собачьих пиров и забрала с собой довольно жалкие трофеи.
«Коррект», приняв груз, должен был вместе с Лидом возвращаться в Норвегию. Нансен же намеревался поехать в глубь Сибири. Он пересел на русское экспедиционное судно «Омуль», чтобы плыть вверх по Енисею. Вместе с ним отправились Лорис-Меликов и Востротин.
Гигантская река несла навстречу, в океан, чудовищную массу воды. За селением Дудинкой тундра сменилась жиденькими ивовыми зарослями; потом пошла редкая ольха и чахлая береза; затем лес стал мужать и густеть, превращаясь в знаменитую сибирскую тайгу. Белые лебеди, вытянув длинные шеи, неслись к югу над вершинами деревьев, над свинцовой рекой. Приподнятые миражем плоские берега как бы парили в воздухе. Бревенчатые избы крохотных деревушек темнели возле воды. У деревушек были странные названия: Игарка, Курейка, Хантайка.
«Омуль» притыкался к крутому яру. Нансен карабкался наверх и бродил меж желтых осенних берез и зарослей колючего шиповника. Ветер шумел в хвое кедров, где дозревали красноватые смолистые шишки. Лесная тропинка вела к заброшенным могилам, прикрытым старыми оленьими санками, — северяне кладут их для того, чтобы покойнику было на чем ехать в лучший мир. Норвежец жадно слушал гул ветра в вершинах деревьев, и ему казалось, будто этот могучий шум доносится к нему из родных лесов.
В деревушках жили политические ссыльные. Нансену запомнился ссыльный фабричный рабочий из Харькова. Жена его умерла вскоре после того, как он был угнан по этапу в Сибирь. Что привязывало его теперь к жизни? Может быть, он полюбил одиночество? Или его синие мечтательные глаза видели что-то светлое в далеком будущем — такое, ради чего стоило жить и терпеть?
Центром края ссылки, где полицейский пристав считался высшей властью, был городишко Туруханск. Вокруг каменной церкви с воронами на крестах и деревянного монастырского дома, занятого почтой и полицией, разбросались избенки, лачуги, хибарки.
Неподалеку стояло несколько ненецких закопченных шалашей, накрытых оленьими шкурами. Внутри, в тесноте и грязи, копошились женщины и дети. Мужчины были на промысле.
Возле одного из подобных становищ Нансен наткнулся на двух пьяных, путешествовавших по грязи на четвереньках. Это был ненецкий князек со своим приближенным. Пробормотав несколько слов, «его светлость» растянулся на берегу.
Кроме князьков, у «инородцев» были выборные старшины. На становище приезжал полицейский чин, намечал угодного себе человека и велел остальным выбирать его. Попробуй-ка не выбери! А настоящими владыками на Севере были купцы, безбожно спаивавшие и обманывавшие простодушных охотников.
В краю, думалось Нансену, где сама природа зовет к свободе, где все так величественно, просто, где горы, леса, реки как бы очерчены крупными, сильными штрихами, — в этом краю царствуют темнота и произвол. Так в Сибири, так в Гренландии. Человек всюду угнетает человека.
Сибирь проснется, проявятся скрытые силы…
К знаменитым Осиновским порогам «Омуль» подошел под вечер, когда на западе догорал багряный отблеск ушедшего дня. Реку стиснули скалы. Вода и камень — как в фиордах. Посреди реки торчал скалистый островок. Бури и молнии обломали вершины сосен, вцепившихся в него корнями.
Течение все усиливалось. Сверкающие воды неслись из ущелья на север. Тяжелые грозовые тучи цеплялись за темные зубцы леса. «Омуль» едва-едва полз возле берега, где течение было слабее. Затем поток подхватил его и понес наискось. Мотор захлебывался, катер тянуло к зловещим воронкам водоворотов.
Когда «Омуль» вышел из ущелья, запахло дымом. Отдаленный лай собак донесся с берега, где возле шалашей лежали узкие лодки. Совсем индейский лагерь из романа Фенимора Купера! Странно, что эти необозримые лесные пространства с их кочевыми обитателями никогда так не пленяли детской фантазии, как девственные леса Америки с ее индейцами. Не потому ли, что леса Сибири еще не нашли своего Купера? А ведь жизнь здесь не менее фантастична!
Нансен поделился этими мыслями с Востротиным. Тот усмехнулся:
— Сибирские могикане?! Эти вот нищие, дикие инородцы? Вот, даст бог, повырубим тайгу, наладим торговлю с Европой…
Множеством церковных куполов обозначился Енисейск, первый большой город на реке. Нансен выступил в енисейской гимназии и в местном клубе, говорил о возможности плавания через льды к устью Енисея.
Возле музея, где Нансен долго рассматривал одежду, орудия и утварь енисейских кочевников, к нему подошел господин в черной крылатке, отрекомендовался иностранцем, давно ведущим торговые дела «в этой ужасной, варварской стране».
— Здесь живешь как в пустыне. Не с кем отвести душу. Вокруг одни разбойники… Вы, господин Нансен, как порядочный человек, поймете меня…
— Я, разумеется, сочувствую вам, — осторожно сказал Нансен. — Но, видимо, мне посчастливилось: я, напротив, встретил тут много очень симпатичных людей.
— Симпатичных? О, вы их просто мало знаете! Все они каторжники, уверяю вас!
Нансен записал содержание этого разговора. Нет, он не мог согласиться со своим собеседником. В большинстве ссыльные были политическими преступниками, иначе говоря, «людьми, пострадавшими за свои убеждения, и часто лучшими элементами русского народа». Отметив, что местное население весьма даровито, он закончил запись такими словами о Сибири: «Настанет время — она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим новое слово и от Сибири; у нее есть свое будущее, в этом не может быть никакого сомнения».
От Енисейска до большого сибирского города Красноярска Нансен ехал по почтовому тракту. Тарантас трясся круглые сутки, задерживаясь на почтовых станциях лишь для смены лошадей. Нансен находил у сибиряков удивительное сходство со своими земляками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77