Чем ближе подступал противник к Серпухову, тем ценнее и жизненно важнее становился каждый населенный пункт.
Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.
Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.
- Что с тобой? - спросил я.
На меня глядели бешеные от ярости глаза.
- Не хочу лежать с фашистами! - крикнул раненый боец. - Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!
Дядя Никифор обхватил раненого за талию.
- Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.
Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.
- Всех раненых вывезти, - сказал я санитару. - Немедленно. И своих и чужих.
- Сначала своих, - поправил Браслетов.
Дядя Никифор горестно взглянул на меня.
- На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые...
- Заберите всех захваченных немецких лошадей, - сказал я. - Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.
Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:
- Что случилось?
Лейтенант едва переводил дух.
- Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.
- Сталин? - Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?
- Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!
Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: "Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан..." Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:
- Пришел! Передаю...
Я выхватил у него трубку.
- Слушаю!
Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. "Это называется: "хорошо слышу", - подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос:
- Кто у телефона?
- Капитан Ракитин, - ответил я.
- Сейчас будете говорить. - Наступила пауза с теми же тоненькими и трескучими разрядами, словно вдоль всей телефонной линии сидели сверчки и неустанно пилили тишину. Затем сверчки замерли, стало тихо, и я услышал гулкие и всполошенные удары своего сердца.
- С вами говорит Сталин, - донесся до меня знакомый и спокойный голос. - Поздравляю вас с победой, товарищ капитан.
Я стоял. Стояли и все, кто находился в этот момент в помещении.
- Служу Советскому Союзу! - проговорил я как можно тверже.
- Вы правильно поступили, что атаковали превосходящего вас противника и выбили его из села. Так надо поступать всегда. Надо создавать врагу невыносимые условия на нашей земле! Сколько вам лет, капитан?
- Двадцать четыре.
- Я так и думал. - Помедлив, он спросил глуховатым голосом: - Сколько ты еще можешь продержаться, сынок?
- До вечера, товарищ Сталин. Дольше не смогу.
- Продержись до вечера. Тебе помогут. Желаю успеха.
Голос умолк, и сейчас же по всей линии заскрипели сверчки. Некоторое время мы стояли, как бы внезапно оглушенные, не зная, как вести себя дальше.
Я сел на лавку, снял фуражку и вытер платком вдруг вспотевший лоб.
- Товарищи, - сказал я, оглядываясь вокруг, словно только что увидел находившихся в помещении командиров. - Товарищи, со мной разговаривал Сталин. Вы слышали? Я обещал ему продержаться до вечера... - Трубка в моей руке подрагивала, и телефонист нетерпеливо напомнил:
- Слушайте, товарищ капитан. С вами говорят.
Я приложил трубку к уху. Сквозь сверчковый скрип пробился голос генерала Ардынова:
- В чем нуждаешься, капитан?
- Людей мало! - крикнул я. - Нет боеприпасов! Помогите, товарищ генерал!
В разговор ворвался громкий и властный голос:
- Почему докладываете открытым текстом?!
Ардынов помолчал, и мне в эту минуту подумалось, что он досадливо поморщился, серые воробьи бровей сердито нахохлились: сколько он ведет коротких, отрывочных телефонных разговоров, и ему со всех концов летят слова мольбы: "Нет людей, нет оружия, нет боеприпасов... Помогите!.."
- Поможем! - крикнул Ардынов в ответ. - А вы держитесь! Стойте до последнего!
- Есть держаться до последнего! - крикнул я, веселея. Передав трубку связисту, я переглянулся с комиссаром.
- Что я говорил?! "Держись!" Что ж, будем стоять до последнего, сказал я.
"Стоять до последнего!" Вот она, великая и трагическая формула, продиктованная отчаянными сражениями с превосходящими силами врага. Она родилась в горестные дни отхода и утвердилась как самая надежная защита жизни - другого пока ничего не дано. Теперь она уже вступила в свои права, стала всесильным законом. И этому закону были подчинены все - от красноармейца до командующего. Все выйдут из строя, останется один, последний, и этот последний обязан биться, пока он жив.
- Объявить всему батальону, - сказал я Браслетову, - что нам звонил товарищ Сталин и приказал стоять насмерть! - А мне в эту минуту показалось, что я могу совершить невозможное.
Лейтенант Тропинин, встав из-за стола, взглядом пригласил меня к карте, где была нанесена оборона села. Я склонился над нею.
Прихватив автомат, комиссар сказал на ходу:
- Пойду в роты. - На пороге задержался. - Хорошо бы ребятам дать по чарке. Продрогли, наверно...
- Уже дали, - ответил Тропинин. - Я распорядился. По бутылке вина на каждого. У немцев захватили целую машину - где-нибудь склад растащили.
На дворе прояснилось, облака посветлели. Студеный ветер с тонким свистом залетал в неплотно заткнутое окошко, выдувал тепло.
Мимо окон сельсовета Нина вела раненого. Боец, бледный, обессиленный, тяжело опирался на ее плечи. Я выбежал ей навстречу. Нина приостановилась, увидев меня.
- Со мной говорил Сталин, - сказал я; голос мой дрожал от сдерживаемого волнения. Раненый боец распрямился, стал тверже на ногах.
- К нам в батальон звонил? - спросил он.
- Да. Только что.
Нина с грустью улыбнулась мне, смежив ресницы, поправила пилотку на волосах.
- Стоять? - спросила она.
- Да.
В это время раздался грохот разрывов, близких и дальних. Они как будто ударялись мне в спину между лопаток и встряхивали.
18
Огневой налет длился полчаса. Он рушил и поджигал избы, калечил машины, снаряды с корнем вырывали деревца в садах. На улицу из окошек плескались ледяные брызги разбитых стекол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.
Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.
- Что с тобой? - спросил я.
На меня глядели бешеные от ярости глаза.
- Не хочу лежать с фашистами! - крикнул раненый боец. - Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!
Дядя Никифор обхватил раненого за талию.
- Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.
Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.
- Всех раненых вывезти, - сказал я санитару. - Немедленно. И своих и чужих.
- Сначала своих, - поправил Браслетов.
Дядя Никифор горестно взглянул на меня.
- На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые...
- Заберите всех захваченных немецких лошадей, - сказал я. - Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.
Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:
- Что случилось?
Лейтенант едва переводил дух.
- Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.
- Сталин? - Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?
- Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!
Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: "Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан..." Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:
- Пришел! Передаю...
Я выхватил у него трубку.
- Слушаю!
Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. "Это называется: "хорошо слышу", - подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос:
- Кто у телефона?
- Капитан Ракитин, - ответил я.
- Сейчас будете говорить. - Наступила пауза с теми же тоненькими и трескучими разрядами, словно вдоль всей телефонной линии сидели сверчки и неустанно пилили тишину. Затем сверчки замерли, стало тихо, и я услышал гулкие и всполошенные удары своего сердца.
- С вами говорит Сталин, - донесся до меня знакомый и спокойный голос. - Поздравляю вас с победой, товарищ капитан.
Я стоял. Стояли и все, кто находился в этот момент в помещении.
- Служу Советскому Союзу! - проговорил я как можно тверже.
- Вы правильно поступили, что атаковали превосходящего вас противника и выбили его из села. Так надо поступать всегда. Надо создавать врагу невыносимые условия на нашей земле! Сколько вам лет, капитан?
- Двадцать четыре.
- Я так и думал. - Помедлив, он спросил глуховатым голосом: - Сколько ты еще можешь продержаться, сынок?
- До вечера, товарищ Сталин. Дольше не смогу.
- Продержись до вечера. Тебе помогут. Желаю успеха.
Голос умолк, и сейчас же по всей линии заскрипели сверчки. Некоторое время мы стояли, как бы внезапно оглушенные, не зная, как вести себя дальше.
Я сел на лавку, снял фуражку и вытер платком вдруг вспотевший лоб.
- Товарищи, - сказал я, оглядываясь вокруг, словно только что увидел находившихся в помещении командиров. - Товарищи, со мной разговаривал Сталин. Вы слышали? Я обещал ему продержаться до вечера... - Трубка в моей руке подрагивала, и телефонист нетерпеливо напомнил:
- Слушайте, товарищ капитан. С вами говорят.
Я приложил трубку к уху. Сквозь сверчковый скрип пробился голос генерала Ардынова:
- В чем нуждаешься, капитан?
- Людей мало! - крикнул я. - Нет боеприпасов! Помогите, товарищ генерал!
В разговор ворвался громкий и властный голос:
- Почему докладываете открытым текстом?!
Ардынов помолчал, и мне в эту минуту подумалось, что он досадливо поморщился, серые воробьи бровей сердито нахохлились: сколько он ведет коротких, отрывочных телефонных разговоров, и ему со всех концов летят слова мольбы: "Нет людей, нет оружия, нет боеприпасов... Помогите!.."
- Поможем! - крикнул Ардынов в ответ. - А вы держитесь! Стойте до последнего!
- Есть держаться до последнего! - крикнул я, веселея. Передав трубку связисту, я переглянулся с комиссаром.
- Что я говорил?! "Держись!" Что ж, будем стоять до последнего, сказал я.
"Стоять до последнего!" Вот она, великая и трагическая формула, продиктованная отчаянными сражениями с превосходящими силами врага. Она родилась в горестные дни отхода и утвердилась как самая надежная защита жизни - другого пока ничего не дано. Теперь она уже вступила в свои права, стала всесильным законом. И этому закону были подчинены все - от красноармейца до командующего. Все выйдут из строя, останется один, последний, и этот последний обязан биться, пока он жив.
- Объявить всему батальону, - сказал я Браслетову, - что нам звонил товарищ Сталин и приказал стоять насмерть! - А мне в эту минуту показалось, что я могу совершить невозможное.
Лейтенант Тропинин, встав из-за стола, взглядом пригласил меня к карте, где была нанесена оборона села. Я склонился над нею.
Прихватив автомат, комиссар сказал на ходу:
- Пойду в роты. - На пороге задержался. - Хорошо бы ребятам дать по чарке. Продрогли, наверно...
- Уже дали, - ответил Тропинин. - Я распорядился. По бутылке вина на каждого. У немцев захватили целую машину - где-нибудь склад растащили.
На дворе прояснилось, облака посветлели. Студеный ветер с тонким свистом залетал в неплотно заткнутое окошко, выдувал тепло.
Мимо окон сельсовета Нина вела раненого. Боец, бледный, обессиленный, тяжело опирался на ее плечи. Я выбежал ей навстречу. Нина приостановилась, увидев меня.
- Со мной говорил Сталин, - сказал я; голос мой дрожал от сдерживаемого волнения. Раненый боец распрямился, стал тверже на ногах.
- К нам в батальон звонил? - спросил он.
- Да. Только что.
Нина с грустью улыбнулась мне, смежив ресницы, поправила пилотку на волосах.
- Стоять? - спросила она.
- Да.
В это время раздался грохот разрывов, близких и дальних. Они как будто ударялись мне в спину между лопаток и встряхивали.
18
Огневой налет длился полчаса. Он рушил и поджигал избы, калечил машины, снаряды с корнем вырывали деревца в садах. На улицу из окошек плескались ледяные брызги разбитых стекол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81