Голова при этом ощутил сильный ожог, словно его облили кипятком.
«Не думают о своих ближних», – подумал он. И тут же ощутил глубокий стыд – сколько раз он сам ставил горячий, стакан или чашку на нежную полировку. Впрочем, теперь уже все равно – вряд ли ему удастся вырваться отсюда, куда запраторили его подлые ведьмы.
Тем временем страсти накалялись. Акафей требовал, чтобы ему привели Голову, и подозревал, что тот убежал из трусости. Тоскливец лебезил перед ним изо всех сил, но это не помогало – Акафей разошелся пуще прежнего, а тут в довершение всех бед Акафея стали приветствовать соседки, пообещавшие, что они скоро появятся и у него в кабинете, Чтобы ему было веселее.
– Слышь, пузанчик, – нагло вещала соседка из норы, – не ори, а то с тобой младенческое сделается. Сам же будешь виноват. Лучше на нас посмотри, мы ведь, как ягоды – одна в одну.
– Тьфу ты, какая мерзость! – выругался Акафей. – Так вот почему смылся Голова – испугался, что я ему начну за вас вычитывать. Но мне наплевать. Разве можно уволить человека за то, что у него расплодились тараканы? Или такие крысы, как вы? Мне он друг и товарищ, а на вас мы все равно найдем управу.
«Добрый и благородный Акафей, – подумал Голова. – А я и не думал, что он меня поддержит. Жаль, что я не могу обнять его и на славу угостить в корчме».
И Голова пустил слезу и снова ощутил, что слезы как бы капают внутрь его нового естества.
«И надо же, – думал Голова. – Всю жизнь я стремился быть таким, как все. И мне это не удалось. Проклятая Гапка! И пиво. Хотел быть абсолютно нормальным, но помешал проклятый Васька. И соседи. Разве можно быть нормальным, когда они постоянно вмешиваются? И потом ведьмы. Нет, не судьба. Интересно, сколько мне вот так стоять на четырех ногах? Неужели до тех пор, пока меня не спишут, то есть вечность? А потом выкинут на мусорник».
Но зато Тоскливец, как Голова и подозревал, оказался Иудой.
– Это ничего, что его нет, – вещал Тоскливец. – Он ведь что есть на работе, что его нет, а это все я, своими руками. А он это так – тьфу.
«Ну и гад, – подумал Голова. – Только меня не стало, а он уже поливает меня грязью. А ведь я хуже, чем мертвец, и про меня нельзя говорить плохо. Но, с другой стороны, я ведь знаю, кого держу рядом с собой, потому что уже к нему привык. Да и где по нынешнем временам найдешь писаря получше? И верного как собака. Таких теперь нет, каждый сам старается удержаться на плаву. И утопить всех остальных. Но только он все равно – змея подколодная. И если я оживу…»
И тут Голова с ужасом понял, что ничего он Тоскливцу не сделает, потому как сделать ему ничего невозможно – он таков, каков он есть, и не воспитать его, не пристыдить, не изменить в лучшую сторону совершенно невозможно. И к тому же не исключено, что он ведьмак. Ведь рассказывал же Хорек как-то в корчме, что тот играл с чертом в карты на уворованные у Хорька червонцы. Ведьмак и есть. Вот если бы можно было доказать, что он связан с ведьмами, да всем селом… Но надежд на это было мало, ибо пока взяли вверх подлые ведьмы.
Акафей несколько минут соображал, как ему отнестись к Тоскливцу, но так и не решил и на всякий случай только фыркнул, как лошадь, и ничего не сказал.
В поиски Головы включился Грицько, отправившийся искать его в корчме и у Гапки. В корчме к нему отнеслись более приветливо, чем Гапка, и даже налили стаканчик. Головы нигде не было. И Акафей, которому стало скучно, убыл в город, а Нарцисс явился к Галочке без Головы, и та кинулась в Горенку, но его не нашла.
И уже на следующий день Тоскливец уселся в кабинете и потребовал чаю. И Маринка ему подчинилась, а паспортистка из подхалимства нежно прошептала ему на ухо, что «при его руководстве ей легче дышится».
«Какая гадость! – подумал Голова. – И это человек, которому я доверял. Но важно не это. Важно, что ты помнишь. Ведь жизнь проходит, а ты запоминаешь только отдельные ее фрагменты. Значит, нужно знать, что запоминать. Остальное все равно забудешь. И странно, что я теперь стол, а все равно все помню. Вот только не понятно, умирают ли столы?»
А Галочка была безутешна. Она опять провалилась в гнетущее одиночество. Она несколько раз приезжала в Горенку, обыскала все углы присутственного места, но ничего не обнаружила. В ящике стола она нашла свою фотографию тридцатилетней давности и очень растрогалась. Правда, в этом же ящике хранилась и фотография помолодевшей Гапки в купальнике и без головы, которую Василий Петрович спер у паспортистки и которой иногда любовался для поднятия тонуса, но Галочка по доброте душевной не обратила внимания на эту шалость.
– А мы знаем, где твой! Знаем! – нудили из норы соседки. – Принеси нам торт – скажем.
Бедная Галочка сбегала в сельпо за тортом, но как только тот был передан в нору, контакт с подлыми крысами прекратился и Галочка так и не поняла, знают ли они что-то про исчезновение Василия Петровича или нет. Она даже пообещала им по торту в день на протяжении года, но те промолчали, потому что боялись мести ведьм.
А Голова кричал немым криком, что он тут, перед ней, но Галочка его не слышала, словно оглохла. И только одна молоденькая соседка, совсем девочка, из доброхотства намекнула ей, что дело в столе.
И Галочка решила увезти стол с собой на память о своем беспокойном супруге. Но вмешался Тоскливец, доказывавший, что увозить стол никак нельзя, потому как он казенный. Правда, некоторое количество крупных купюр несколько поколебали его уверенность, и он стал с меньшим жаром говорить о невозможности перевозки стола в город, но Галочке пришлось расстаться с основательной сумой, прежде чем писарь перестал встревоженно кудахтать и разрешил вынести стол.
И тут-то начались для Василия Петровича мучения – оказалось, что когда бьют стол, то ему очень больно, видать, подлые ведьмы специально так придумали, чтобы над ним поизмываться. А стол по дороге в город били бесконечное множество раз, и Голова поклялся страшной клятвой, что если к нему возвратится человеческий облик, то он обязательно рассчитается с ведьмами по полной программе. С ведьмами, присутствовавшими при его выносе из присутственного места и проводившими его словами: «Четвероногий ты наш». Мысленно он пожелал им, чтоб сквозняк всегда выдувал у них из домов остатки денег. А потом в мозгу у него открылся шлюз вдохновения и всю дорогу до Киева его подсознание выплескивало такой монолог на тему ведьм, что будь он озвучен, вся дорога была бы покрыта в семь слоев чем-то весьма неудобоваримым.
Но на этом его мучения не закончились, потому что Галочка, чтобы быть поближе к своему дружку хотя бы в воспоминаниях, завела привычку завтракать и обедать на столе. И вот тут-то началась настоящая пытка, ибо Голова не ел уже несколько дней и запах еды вызывал у него спазмы по всему телу, если можно назвать телом внутренности стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
«Не думают о своих ближних», – подумал он. И тут же ощутил глубокий стыд – сколько раз он сам ставил горячий, стакан или чашку на нежную полировку. Впрочем, теперь уже все равно – вряд ли ему удастся вырваться отсюда, куда запраторили его подлые ведьмы.
Тем временем страсти накалялись. Акафей требовал, чтобы ему привели Голову, и подозревал, что тот убежал из трусости. Тоскливец лебезил перед ним изо всех сил, но это не помогало – Акафей разошелся пуще прежнего, а тут в довершение всех бед Акафея стали приветствовать соседки, пообещавшие, что они скоро появятся и у него в кабинете, Чтобы ему было веселее.
– Слышь, пузанчик, – нагло вещала соседка из норы, – не ори, а то с тобой младенческое сделается. Сам же будешь виноват. Лучше на нас посмотри, мы ведь, как ягоды – одна в одну.
– Тьфу ты, какая мерзость! – выругался Акафей. – Так вот почему смылся Голова – испугался, что я ему начну за вас вычитывать. Но мне наплевать. Разве можно уволить человека за то, что у него расплодились тараканы? Или такие крысы, как вы? Мне он друг и товарищ, а на вас мы все равно найдем управу.
«Добрый и благородный Акафей, – подумал Голова. – А я и не думал, что он меня поддержит. Жаль, что я не могу обнять его и на славу угостить в корчме».
И Голова пустил слезу и снова ощутил, что слезы как бы капают внутрь его нового естества.
«И надо же, – думал Голова. – Всю жизнь я стремился быть таким, как все. И мне это не удалось. Проклятая Гапка! И пиво. Хотел быть абсолютно нормальным, но помешал проклятый Васька. И соседи. Разве можно быть нормальным, когда они постоянно вмешиваются? И потом ведьмы. Нет, не судьба. Интересно, сколько мне вот так стоять на четырех ногах? Неужели до тех пор, пока меня не спишут, то есть вечность? А потом выкинут на мусорник».
Но зато Тоскливец, как Голова и подозревал, оказался Иудой.
– Это ничего, что его нет, – вещал Тоскливец. – Он ведь что есть на работе, что его нет, а это все я, своими руками. А он это так – тьфу.
«Ну и гад, – подумал Голова. – Только меня не стало, а он уже поливает меня грязью. А ведь я хуже, чем мертвец, и про меня нельзя говорить плохо. Но, с другой стороны, я ведь знаю, кого держу рядом с собой, потому что уже к нему привык. Да и где по нынешнем временам найдешь писаря получше? И верного как собака. Таких теперь нет, каждый сам старается удержаться на плаву. И утопить всех остальных. Но только он все равно – змея подколодная. И если я оживу…»
И тут Голова с ужасом понял, что ничего он Тоскливцу не сделает, потому как сделать ему ничего невозможно – он таков, каков он есть, и не воспитать его, не пристыдить, не изменить в лучшую сторону совершенно невозможно. И к тому же не исключено, что он ведьмак. Ведь рассказывал же Хорек как-то в корчме, что тот играл с чертом в карты на уворованные у Хорька червонцы. Ведьмак и есть. Вот если бы можно было доказать, что он связан с ведьмами, да всем селом… Но надежд на это было мало, ибо пока взяли вверх подлые ведьмы.
Акафей несколько минут соображал, как ему отнестись к Тоскливцу, но так и не решил и на всякий случай только фыркнул, как лошадь, и ничего не сказал.
В поиски Головы включился Грицько, отправившийся искать его в корчме и у Гапки. В корчме к нему отнеслись более приветливо, чем Гапка, и даже налили стаканчик. Головы нигде не было. И Акафей, которому стало скучно, убыл в город, а Нарцисс явился к Галочке без Головы, и та кинулась в Горенку, но его не нашла.
И уже на следующий день Тоскливец уселся в кабинете и потребовал чаю. И Маринка ему подчинилась, а паспортистка из подхалимства нежно прошептала ему на ухо, что «при его руководстве ей легче дышится».
«Какая гадость! – подумал Голова. – И это человек, которому я доверял. Но важно не это. Важно, что ты помнишь. Ведь жизнь проходит, а ты запоминаешь только отдельные ее фрагменты. Значит, нужно знать, что запоминать. Остальное все равно забудешь. И странно, что я теперь стол, а все равно все помню. Вот только не понятно, умирают ли столы?»
А Галочка была безутешна. Она опять провалилась в гнетущее одиночество. Она несколько раз приезжала в Горенку, обыскала все углы присутственного места, но ничего не обнаружила. В ящике стола она нашла свою фотографию тридцатилетней давности и очень растрогалась. Правда, в этом же ящике хранилась и фотография помолодевшей Гапки в купальнике и без головы, которую Василий Петрович спер у паспортистки и которой иногда любовался для поднятия тонуса, но Галочка по доброте душевной не обратила внимания на эту шалость.
– А мы знаем, где твой! Знаем! – нудили из норы соседки. – Принеси нам торт – скажем.
Бедная Галочка сбегала в сельпо за тортом, но как только тот был передан в нору, контакт с подлыми крысами прекратился и Галочка так и не поняла, знают ли они что-то про исчезновение Василия Петровича или нет. Она даже пообещала им по торту в день на протяжении года, но те промолчали, потому что боялись мести ведьм.
А Голова кричал немым криком, что он тут, перед ней, но Галочка его не слышала, словно оглохла. И только одна молоденькая соседка, совсем девочка, из доброхотства намекнула ей, что дело в столе.
И Галочка решила увезти стол с собой на память о своем беспокойном супруге. Но вмешался Тоскливец, доказывавший, что увозить стол никак нельзя, потому как он казенный. Правда, некоторое количество крупных купюр несколько поколебали его уверенность, и он стал с меньшим жаром говорить о невозможности перевозки стола в город, но Галочке пришлось расстаться с основательной сумой, прежде чем писарь перестал встревоженно кудахтать и разрешил вынести стол.
И тут-то начались для Василия Петровича мучения – оказалось, что когда бьют стол, то ему очень больно, видать, подлые ведьмы специально так придумали, чтобы над ним поизмываться. А стол по дороге в город били бесконечное множество раз, и Голова поклялся страшной клятвой, что если к нему возвратится человеческий облик, то он обязательно рассчитается с ведьмами по полной программе. С ведьмами, присутствовавшими при его выносе из присутственного места и проводившими его словами: «Четвероногий ты наш». Мысленно он пожелал им, чтоб сквозняк всегда выдувал у них из домов остатки денег. А потом в мозгу у него открылся шлюз вдохновения и всю дорогу до Киева его подсознание выплескивало такой монолог на тему ведьм, что будь он озвучен, вся дорога была бы покрыта в семь слоев чем-то весьма неудобоваримым.
Но на этом его мучения не закончились, потому что Галочка, чтобы быть поближе к своему дружку хотя бы в воспоминаниях, завела привычку завтракать и обедать на столе. И вот тут-то началась настоящая пытка, ибо Голова не ел уже несколько дней и запах еды вызывал у него спазмы по всему телу, если можно назвать телом внутренности стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52