Утро, правда, началось для Головы безоблачно: персонал был весь на рабочих местах и ничто не предвещало беды. Подчиненные вели себя смирно и даже, на удивление Головы, не переругались, когда внезапно закончился сахар. Тем более что день начался с приятных для Василия Петровича хлопот – скульптор привез макет памятника, которые благодарные односельчане решили поставить возле сельсовета в благодарность за то, что Голова избавил их от соседей. Памятник, понятное дело, изображал Голову а-ля-натюрель, к тому же в похудевшем виде, без живота. Голова сидел на бронзовой лавочке и кормил голубя, который сидел рядом с ним. Голубь был тоже бронзовый, и поэтому не было никакой опасности, что он внезапно начнет гадить. Выражение лица у Головы-памятника была самое что ни есть ласковое и даже нежное. Надпись на макете гласила: «Благодарные односельчане выдающемуся сыну Горенки за проявленное бесстрашие». Непонятным было только одно: как Тоскливцу удалось выдавить из «благодарных односельчан» деньги на этот монумент. Но есть вещи, как рассудил Голова, которые лучше не знать. Себе дороже, да и спать спокойнее. Отпустив скульптура, выдающийся сын Горенки закрылся в кабинете, чтобы спокойно все обмыслить. Годы идут, но зато есть хоть какой-то результат: на работу он не пешком ходит, да и памятник возле конторы будет стоять. Может, конечно, районному начальству и не понравится, что ему поставили памятник при жизни, но что тут поделаешь? Во-первых, не каждый его заслуживает, во-вторых, это он ведь заманил проклятую нечисть в озеро, и теперь соседи боятся даже нос сунуть в Горенку. Так что пускай клевещут. А памятник надо сразу же записать как произведение искусства, и тогда у них рука не поднимется наслать на него пьяного бульдозериста. Потому как придется за это отвечать. Вот так-то. А тут и рабочие пришли и стали копать возле сельсовета яму, чтобы приготовить фундамент, пока скульптор отольет памятник. И слух про памятник сразу же распространился по всему селу. Сельчане, даже те, которые сдали деньги на памятник, не верили, что он все-таки будет сооружен. Но когда дело дошло до фундамента… Народ заволновался, и на площади собралась небольшая толпа, которая взволнованно наблюдала за тем, как лопаты вгрызаются в желтоватую, песчаную почву. А тут новость дошла и до Гапки, и та немедленно притащилась в сельсовет и стала требовать, чтобы Голова показал ей макет памятника.
– Невозможно, – говорила она, – никак невозможно, чтобы на памятнике меня не было. Я ведь с тобой тридцать лет прожила, можно сказать, принесла себя в жертву на алтарь отечества, а где благодарность? К тому же и дудка была моя, да и сейчас она у меня, и нашли ее в подвале моего дома, так что и я причастна к тому, что мы избавились от крыс, а памятник ты хочешь, наверное, поставить себе самому. Но это будет совершеннейшее хамство, и я не могу с этим согласиться. Как супруга Головы я считаю…
– Курица ты! – возопил Голова, поражаясь Гапкиной наглости. – Какая ты супруга? Какая? Ты – бывшая супруга! Бывшая! Это как туалетная бумага, которая уже была в употреблении, она тоже бумага, но…
Но это Голова сказал совершенно напрасно. Он и сам об этом догадался и даже зажал себе рот, но было поздно. Фиолетовое облачко ненависти омрачило нежное чело юной и прекрасной девушки – Гапки, она пристально посмотрела на Голову, и тому показалось, что ее обычно теплые карие глазки, словно пересыпанные золотыми песчинками, вдруг стали холодными как лед и начали буравить его измученное сердце. Мнительному Голове даже показалось, что сердце его стало биться менее ровно, дыхание затруднилось и что он рухнет сейчас туша тушей к прекрасным ножкам помолодевшей пенсионерки и страдания его навсегда прекратятся. И так, наверное, бы и произошло, если бы внимание Гапки не возвратилось опять к памятнику.
– Модель покажи, – приказала она Голове, и тот безропотно послушался и вытащил из ящика стола эскиз, который ему оставил скульптор. И Гапка увидела бронзовую скамеечку и бронзового супруга с голубем, и все ее естество зашлось в крике:
– А где тут я?! Я, которая, как невеста приданное, принесла селу волшебную дудочку, избавившую нас от нашествия? Голубя он, понимаешь, не забыл, а меня забыл. Спасибо, что ты еще городскую кралю не усадил рядом с собой. Нет, если меня на памятнике не будет, то и памятника не будет. Уж можешь мне поверить.
Голова поверил. Но все его некогда тучное тело покрылось испариной от одной только мысли, что детишки будут возлагать цветы не только ему, а еще и Гапке, которая норовит примазаться к его славе.
А та тем временем витийствовала на весь сельсовет, и трудно сказать, что ее преступные, бунтовщические речи не находили поддержки коллектива, который, оказывается, только и ждал того, чтобы найти повод для давно скрываемого недовольства.
– Да, – вдруг сказал Тоскливец, изменивший своей привычке отмалчиваться. – Агафья Степановна права. Надо изобразить весь коллектив. Как мы сидим на скамейке и кормим голубя. И все прикасаемся руками к дудочке.
– Правильно, – поддержали Тоскливца Маринка и паспортистка. – Именно так. Этот памятник должен быть нашим общим. Мы все герои, потому что для работы на нашем участке и под таким руководством нужен повседневный, я бы сказала, бытовой героизм.
От такой наглости у Головы чуть не сделалось младенческое. Воздух на какое-то мгновение перестал проникать в сузившуюся от бешенства гортань, и Голова отчаянно замахал руками, словно помогая себе дышать. Когда он наконец опять обрел способность дышать и говорить, он тихо так спросил у взбунтовавшегося коллектива:
– Кто вел крыс к озеру? Кто – спрашиваю! Отсиживались в своих хатах, отлеживались в постелях, а потом – хочу, чтобы мне был памятник. Нет, так не бывает. Не бывает. И только попробуйте пискнуть – поразгоняю. И уволю раз и навсегда. Мне памятник. Мне!
При этих словах он снова взглянул на Гапку и понял, что сейчас ему придет конец. И добавил:
– И Гапке.
Правда, он тут же пожалел о своих словах, но при общении с Гапкой это происходило почти всегда. А та на радостях раздулась и потребовала, чтобы ей дали адрес скульптура, потому как она должна немедленно начать ему позировать. К удивлению Головы, сердце его кольнуло жало ревности, но он отмахнулся от этого чувства и напомнил себе, что Гапка – ведьма, и пусть она летает за скульптором, а его оставит в покое. Правда, то, что она, бронзовая, будет сидеть с ним на скамеечке перед сельсоветом, – не входило в его планы, но что поделаешь… К тому же, может быть, кто-нибудь догадается скрутить Гапке голову и сдать ее в металлолом, и тогда возле него окажется безымянный символ женственности. А чинить памятник никто не будет, потому как на это денег нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74