И то не всегда. Словно я десять лет не охранял ее от нашествия мышей. И вот что еще должен заметить…
Но Василию Петровичу было в этот вечер не суждено насладиться красноречием своего бывшего домашнего животного, потому что тот вдруг бросился куда-то в темноту, учуяв, как ему показалось, гнома и надеясь на то, что ему опять удастся воскреснуть из мертвых и погреться еще на ласковом солнышке, переваривая колбаску и мечтая о ночных похождениях на соседней крыше… Трудно сказать, что мечты хорошо образованного Васьки, который неизвестно где нахватался странных идей, отличались от того, о чем мечтают его менее образованные собраться. Не так ли и среди людей, читатель?
Надежды Василия Петровича на то, что ему быстренько удастся украсть собственную одежду, вскоре развеялись как дым, потому что оказалось, что Светуля и Гапка, опасаясь непрошеных гостей, не только подло заперли дверь на замок, но и аккуратно закрылись на засов и цепочку, которая тревожно зазвенела, когда Василий Петрович попробовал дверь.
– Кого-то опять принесло, – заметила Гапка, выставляя перед племянницей какое-то незамысловатое, но зато горячее варево на зависть продрогшему Голове, который подсматривал за ними сквозь тюлевую занавеску, размышляя только о том, как ему пробраться в дом, пока он окончательно не околел от холода и голода.
«Единственный способ, – думал он, – это забраться в дом сквозь дымовую трубу. Никогда, правда, мне приходилось возвращаться домой вот так, но что поделаешь? В жизни мужчины многие вещи происходят в первый раз». С этим Василий Петрович и полез на крышу, хотя, скажи ему кто-то еще утром, что он будет скакать по крышам, как мартовский кот, он ни за что бы не поверил. А на крыше было еще холоднее. Босые ноги скользили по черепице и ему даже подумалось, что вот так можно и отдать Богу душу – и только потому, что захотелось примерить ненавистный, издевательский фрак. «Эх ты, – сказал Голова фраку, – сволочь ты. Но тебе, наверное, это и так известно». Фрак промолчал, а Голова на четвереньках, от страха помаргивая и попукивая, совершил восхождение к трубе, из которой доносились заманчивые запахи и женский смех. Луна, к счастью для него, будучи не в силах сдержаться от хохота, спряталась за тучами, а те, в свою очередь, совсем низко опустились над Горенкой, чтобы внимательно все рассмотреть. Голове, впрочем, было не до зрителей. В душе он молился, что с ним давненько уже не случалось, и просил Всевышнего, чтобы тот не позволил его бренному телу сорваться с покатой, скользкой крыши. Но вот и труба, Голова встал на ноги, сразу же позабыв о молитве. И, как оказалось, зря, потому что ноги его как-то сами по себе понеслись к пропасти, и если бы он не схватился за край трубы, то, вполне возможно, это восхождение оказалось бы последним в его многострадальной жизни. Но он удержался, и, более того, руки стали втаскивать его в трубу. Он намеревался, однако, влезть в нее задом, а не передом, но отсутствие координации между отдельными частями его тела воспрепятствовала этому и он, как рак, которого вытаскивают из подводной норы, стал скользить вниз по трубе, благо живот его играл роль тормозной колодки и поэтому он действительно скользил, а не падал.
Голове было невдомек, что за всем этим переполохом сквозь щель в полу наблюдает злой гном Мефодий, который пришел украсть что-нибудь из съестного и с ненавистью сейчас смотрел на челюсти красавицы-Светули, бесцеремонно уминающие горячее Гапкино варево.
«Как бегемот, – думал голодный Мефодий. – Ну точно, как бегемот. И мозгов, наверное, столько же». Дело в том, что Мефодий в силу своего крохотного роста не мог оценить красоты этого белоснежного Монблана, как муха неспособна, наверное, оценить красоту картины, на которой сидит. Но Бог с ними, с гномами и мухами, главное, чтобы мы с тобой, читатель, были способны всегда понимать и оценивать все правильно, даже если нам попадется что-то большое.
А тем временем Голова, к его ужасу и кошмару, застрял. Бесповоротно и окончательно. Подвел-таки его наконец живот! А дело в том, что труба перед камином немного изгибалась и сужалась, и макитра Головы уже проникла в камин, но зато все остальное… «Сидеть мне здесь до пенсии, – подумал опечаленный Голова, – но если, предположим, меня все же пожалеют и будут кормить, то как же мне ходить в туалет? На себя самого? Вот до чего я дошел по причине своей доверчивости!» И его воображение тут же нарисовало ему злорадную картинку – он сидит за столом и медленно, очень медленно и даже как бы печально разрезает фрак на мелкие кусочки, а тот бьется в агонии, как пациент на столе у неопытного хирурга, но убежать уже не может… Эх, мечты! Далеко вы готовы завезти раззевавшегося молодца, но Голове пришлось возвратиться к ничтожности того положения, в котором он оказался, – дело в том, что дышать ему становилось все труднее, кровь прихлынула к голове, и если ситуация никак не изменится, то тогда…
Но тут с сухим треском стена над камином раскололось – сложенная из кирпичей труба не была предназначена для вяления туш, и Голова выпал из нее в камин, оставив при этом в ней остатки так и не исполосованного им фрака. Гапка при виде своего бывшего супруга, голого и цвета негра из Центральной Африки, чуть с ума не сошла от страха, а Светуля, та чуть не подавилась от ужаса похлебкой и спряталась за свою тетку, а Голова встал на ноги и, прикрывая срам руками (шляпа осталась где-то на крыше), ринулся к шкафу, чтобы раздобыть хоть какую-нибудь одежонку.
– Чего пялитесь, бесстыжие?!! – вычитывал при этом Голова замершим от изумления зрительницам, но те только покрякивали, не в силах отвести глаз от Головы и прогнать сковавшее их оцепенение.
А пальцы Головы нащупывали в шкафу только всякую гадость – шелк, флер, кружева, шлеечки – все то, что он так любил расстегивать, но отнюдь не надевать на себя.
– Ты чего роешься там, папуас ты бесстыжий?!! Руки-то у тебя как с помойки, а ты в Светулин шкаф, паскудник, забрался да и вымажешь там все, словно в селе твоими стараниям химчистка открылась. Но химчистки не открываются сами по себе, если начальство только и делает, что лежит на диванчике и мечтает понятно о чем…
А дальше пошел хорошо знакомый Голове репертуар. Перебрано было все его генеалогическое древо, и Гапка замолчала, да и то ненадолго, только тогда, когда чуть не захлебнулась собственными ругательствами, увидев, что отчаявшийся найти хоть какое-нибудь облачение Голова напяливает на себя Светулину прозрачную балетную пачку (Светуля подрабатывала иногда тем, что вытанцовывала в клубах совершенно неприличного маленького лебедя), такую прозрачную, что надевать ее без нижней рубашки не имело никакого смысла, но Голове об этом не было известно и он втиснулся в него, от чего все его черные прелести стали еще более заметны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Но Василию Петровичу было в этот вечер не суждено насладиться красноречием своего бывшего домашнего животного, потому что тот вдруг бросился куда-то в темноту, учуяв, как ему показалось, гнома и надеясь на то, что ему опять удастся воскреснуть из мертвых и погреться еще на ласковом солнышке, переваривая колбаску и мечтая о ночных похождениях на соседней крыше… Трудно сказать, что мечты хорошо образованного Васьки, который неизвестно где нахватался странных идей, отличались от того, о чем мечтают его менее образованные собраться. Не так ли и среди людей, читатель?
Надежды Василия Петровича на то, что ему быстренько удастся украсть собственную одежду, вскоре развеялись как дым, потому что оказалось, что Светуля и Гапка, опасаясь непрошеных гостей, не только подло заперли дверь на замок, но и аккуратно закрылись на засов и цепочку, которая тревожно зазвенела, когда Василий Петрович попробовал дверь.
– Кого-то опять принесло, – заметила Гапка, выставляя перед племянницей какое-то незамысловатое, но зато горячее варево на зависть продрогшему Голове, который подсматривал за ними сквозь тюлевую занавеску, размышляя только о том, как ему пробраться в дом, пока он окончательно не околел от холода и голода.
«Единственный способ, – думал он, – это забраться в дом сквозь дымовую трубу. Никогда, правда, мне приходилось возвращаться домой вот так, но что поделаешь? В жизни мужчины многие вещи происходят в первый раз». С этим Василий Петрович и полез на крышу, хотя, скажи ему кто-то еще утром, что он будет скакать по крышам, как мартовский кот, он ни за что бы не поверил. А на крыше было еще холоднее. Босые ноги скользили по черепице и ему даже подумалось, что вот так можно и отдать Богу душу – и только потому, что захотелось примерить ненавистный, издевательский фрак. «Эх ты, – сказал Голова фраку, – сволочь ты. Но тебе, наверное, это и так известно». Фрак промолчал, а Голова на четвереньках, от страха помаргивая и попукивая, совершил восхождение к трубе, из которой доносились заманчивые запахи и женский смех. Луна, к счастью для него, будучи не в силах сдержаться от хохота, спряталась за тучами, а те, в свою очередь, совсем низко опустились над Горенкой, чтобы внимательно все рассмотреть. Голове, впрочем, было не до зрителей. В душе он молился, что с ним давненько уже не случалось, и просил Всевышнего, чтобы тот не позволил его бренному телу сорваться с покатой, скользкой крыши. Но вот и труба, Голова встал на ноги, сразу же позабыв о молитве. И, как оказалось, зря, потому что ноги его как-то сами по себе понеслись к пропасти, и если бы он не схватился за край трубы, то, вполне возможно, это восхождение оказалось бы последним в его многострадальной жизни. Но он удержался, и, более того, руки стали втаскивать его в трубу. Он намеревался, однако, влезть в нее задом, а не передом, но отсутствие координации между отдельными частями его тела воспрепятствовала этому и он, как рак, которого вытаскивают из подводной норы, стал скользить вниз по трубе, благо живот его играл роль тормозной колодки и поэтому он действительно скользил, а не падал.
Голове было невдомек, что за всем этим переполохом сквозь щель в полу наблюдает злой гном Мефодий, который пришел украсть что-нибудь из съестного и с ненавистью сейчас смотрел на челюсти красавицы-Светули, бесцеремонно уминающие горячее Гапкино варево.
«Как бегемот, – думал голодный Мефодий. – Ну точно, как бегемот. И мозгов, наверное, столько же». Дело в том, что Мефодий в силу своего крохотного роста не мог оценить красоты этого белоснежного Монблана, как муха неспособна, наверное, оценить красоту картины, на которой сидит. Но Бог с ними, с гномами и мухами, главное, чтобы мы с тобой, читатель, были способны всегда понимать и оценивать все правильно, даже если нам попадется что-то большое.
А тем временем Голова, к его ужасу и кошмару, застрял. Бесповоротно и окончательно. Подвел-таки его наконец живот! А дело в том, что труба перед камином немного изгибалась и сужалась, и макитра Головы уже проникла в камин, но зато все остальное… «Сидеть мне здесь до пенсии, – подумал опечаленный Голова, – но если, предположим, меня все же пожалеют и будут кормить, то как же мне ходить в туалет? На себя самого? Вот до чего я дошел по причине своей доверчивости!» И его воображение тут же нарисовало ему злорадную картинку – он сидит за столом и медленно, очень медленно и даже как бы печально разрезает фрак на мелкие кусочки, а тот бьется в агонии, как пациент на столе у неопытного хирурга, но убежать уже не может… Эх, мечты! Далеко вы готовы завезти раззевавшегося молодца, но Голове пришлось возвратиться к ничтожности того положения, в котором он оказался, – дело в том, что дышать ему становилось все труднее, кровь прихлынула к голове, и если ситуация никак не изменится, то тогда…
Но тут с сухим треском стена над камином раскололось – сложенная из кирпичей труба не была предназначена для вяления туш, и Голова выпал из нее в камин, оставив при этом в ней остатки так и не исполосованного им фрака. Гапка при виде своего бывшего супруга, голого и цвета негра из Центральной Африки, чуть с ума не сошла от страха, а Светуля, та чуть не подавилась от ужаса похлебкой и спряталась за свою тетку, а Голова встал на ноги и, прикрывая срам руками (шляпа осталась где-то на крыше), ринулся к шкафу, чтобы раздобыть хоть какую-нибудь одежонку.
– Чего пялитесь, бесстыжие?!! – вычитывал при этом Голова замершим от изумления зрительницам, но те только покрякивали, не в силах отвести глаз от Головы и прогнать сковавшее их оцепенение.
А пальцы Головы нащупывали в шкафу только всякую гадость – шелк, флер, кружева, шлеечки – все то, что он так любил расстегивать, но отнюдь не надевать на себя.
– Ты чего роешься там, папуас ты бесстыжий?!! Руки-то у тебя как с помойки, а ты в Светулин шкаф, паскудник, забрался да и вымажешь там все, словно в селе твоими стараниям химчистка открылась. Но химчистки не открываются сами по себе, если начальство только и делает, что лежит на диванчике и мечтает понятно о чем…
А дальше пошел хорошо знакомый Голове репертуар. Перебрано было все его генеалогическое древо, и Гапка замолчала, да и то ненадолго, только тогда, когда чуть не захлебнулась собственными ругательствами, увидев, что отчаявшийся найти хоть какое-нибудь облачение Голова напяливает на себя Светулину прозрачную балетную пачку (Светуля подрабатывала иногда тем, что вытанцовывала в клубах совершенно неприличного маленького лебедя), такую прозрачную, что надевать ее без нижней рубашки не имело никакого смысла, но Голове об этом не было известно и он втиснулся в него, от чего все его черные прелести стали еще более заметны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74