- Должны дойти.
- Чего заладил! - Отчаяние охватило Виктора, и он исступленно закричал: - Ты знаешь, сколько еще идти? Сколько еще километров! Загнемся мы тут! Загнемся!..
Генка ударил его по губам. Виктор захлебнулся словами.
- Замолчи! - тонким голосом крикнул Генка.
Хилый, узенький, со слабой грудью, он был настырный. Он однажды руку держал над свечкой, чтобы доказать свою силу воли. Его потом в больницу возили с ожогом. В пятом классе было это.
- Больно? - Генка извинительно заглядывал в глаза.
- Тебе бы так. - Виктор сплюнул кровь. - Откуда только сила?
- Со злости, наверно, - оправдывался Генка. - Ты уж прости.
- Ладно, - буркнул Виктор, - лучше бы его треснул.
Оба одновременно взглянули на немца, тот выжидательно следил за ними. И Виктор снова уловил в его взгляде затаенную ненависть.
Виктор достал сигареты в малиновой красивой пачке. Эту пачку он отобрал у немца. Закурил и закашлялся.
- Дрянь сигареты! Эрзац! - презрительно и зло сказал он. - И сами немцы - дрянь! Сволочи! Плюгавые гады! Скоро вам всем Сталинград будет! Ферштеен?
По мере того как ругался Виктор, голос его накалялся ненавистью, в сердце накапливалась сила и решимость. Он встал, далеко отшвырнул сигарету и высоким от гнева голосом приказал:
- Пошли! Ком!
* * *
Генку знобило, он никак не мог унять дрожь. Втянув голову в плечи, подняв воротник бушлата и засунув руки в карманы штанов, шагал он с двумя винтовками за плечами.
- Давай костер разведем, - предложил он Виктору. - Теперь они нас не заметят.
Да, теперь можно было и огонь развести, от поста они ушли, пожалуй, на полсотни километров. И уже ясно, что немцы прекратили погоню. Матросы собрали веточек, ржавый прошлогодний мох, жухлую траву. Но ветки оказались сырыми, а трава и мох чадили едким сизым дымом. Генка, сидя на корточках, усердно раздувал огонь, но у него ничего не получалось.
- Бумаги бы, - сказал он, вытирая набежавшие от дыма слезы. - Сразу бы пыхнуло.
- Давай его документами разожжем, - вдруг осенила догадка Виктора.
- Что ты! - воскликнул Генка. - Нельзя. По документам установят, откуда он.
- И так скажет.
- А если не скажет?
- Скажет. Иначе нам не разжечь. Видишь, тлеет только. И бензин в зажигалке кончается.
- Нет, - упрямо покачал головой Генка и принялся снова дуть на чадящую кучу веток. Но сколько ни старался, ничего не получалось, только закашлялся от едкого белого дыма.
- Ну, говорю тебе. Давай документами, - настаивал Виктор. - Сразу загорится.
Он решительно вытащил из кармана документы и начал разрывать по листкам матросскую книжку немца. Пленный молча наблюдал. Виктор разорвал книжку. Остались три фотокарточки. На одной был снят мальчик в форме гитлерюгенда, с барабаном. Он шагал во главе отряда таких же мальчишек. Внизу какая-то надпись чернилами.
- Видал? - недобро повеселел Виктор. - Шагает как!
- Марширен, марширен! Алес фюр Дойчланд! - угрюмо сказал Генка.
Немец насторожился, испытующе и тревожно поглядел на конвоиров.
На другой фотокарточке были пожилой мужчина, сухой и черный, и толстая седая женщина. Мужчина сидел строго выпрямившись, женщина грустно улыбаясь.
- Отец и мать, поди? - сказал Виктор.
- Фатер и мутер? - спросил Генка, показывая фотокарточку немцу.
Тот кивнул.
- Отдадим? - Виктор взглянул на друга.
- Отдадим, - согласился Генка.
- На, - подал Виктор. - Бери, бери!
Немец нерешительно взял и держал фотокарточку в руке, не зная, что с ней делать. Растерянно скользил взглядом по лицам ребят.
На третьей был офицер в форме эсэсовца.
Брудер? Генка ткнул пальцем в фотокарточку.
- Никс, - отрицательно покачал головой немец.
- А кто же тогда? - Виктор прицельно прищурился на немца.
- Никс, - снова сказал тот.
- Ну черт с ним! Все равно сожжем. Сожжем мы его, - сказал Виктор немцу. - Отца с матерью тебе отдали, говори спасибо. А это все сожжем.
Опять посмотрели на мальчишку с барабаном. Наверное, младший брат, а может, сам таким был, гитлерюгендом.
С великим трудом развели костер, угробив на это весь бензин зажигалки и документы немца.
Костер пылал жарко. Они отогревались и не верили в это: до того намерзлись под холодным ветром с моря. Ребята знали, что больше им костра не развести, нечем. И поэтому лезли чуть не в огонь - так хотелось нагреться и запастись теплом на будущее.
Генка задумчиво смотрел на огонь, тонкие брови его были высоко подняты, глаза отрешены, он был где-то там, в другом мире, наверное, дома. Виктор вспомнил, как приходил к ним домой Генка и они сидели с ним перед открытой печной дверцей и читали книги о путешествиях, о пятнадцатилетнем капитане, о сказочных тропических островах. За ставнями выл сибирский буран, а им было тепло и уютно.
Виктор вдруг подумал, что Чупахин тоже любил сидеть у огня, перед открытой дверцей печи, и это было единственное время, когда старшина отмякал, становился добрым и рассказывал о своих братишках...
- Как бы у него узнать, кто живой остался, а? - спросил Генка и мучительно наморщил лоб, вспоминая немецкие слова.
- Спроси, - предложил Виктор.
- А как?
- За что же у тебя "отлично" было по немецкому?
- За чтение.
- За чтение! - передразнил Виктор. - "Зер шлехт" тебе надо, а не "аусгецайхнет". С немцем не можешь поговорить.
- А сам-то ты не учил, что ли! - огрызнулся Генка.
- У меня "мительмейсики" были да "шлехты". А ты же отличник.
- Ну и что, - буркнул Генка и замолчал, угрюмо глядя на огонь.
Виктор подбросил веток, огонь вспыхнул, затрещал. Жар усилился, и еще приятнее стало греть лицо, руки, грудь.
- Сейчас бы Костыря ляпнул что-нибудь для смеха, - невесело улыбнулся Генка.
"Это точно, - подумал Виктор. - "Жоры, рубать компот, он жирный!" орал, бывало, Мишка Костыря, когда дежурил по камбузу".
Как хорошо было на посту! Пенов с оттопыренными ушами, Жохов, пишущий сороковое письмо, этот же Генка, получающий у Чупахина вместо махорки сахар или сгущенное молоко, которое потом съедали все вместе.
А теперь они остались с Генкой вдвоем. И все из-за этих вот! Из-за них! И война из-за них, гадов!
- Ты вот за него заступаешься, - сказал Виктор, - а он сволочь, фашист! Видел карточку, как он там шагает? А кто наших ребят побил! Чупахина!
Генка оторвал взгляд от огня и какое-то время смотрел на Виктора, не понимая, о чем тот говорит.
- И брат - эсэсовец. Наверняка брат. Иначе чего бы он стал его таскать, - продолжал Виктор.
Немец интуитивно понял, о чем речь, и затравленно поглядывал то на Виктора, то на Генку.
- Не все же они такие, - со вздохом ответил Генка. Он с сожалением расстался со своими воспоминаниями. - Есть и у них люди.
- Люди! Какие они люди! - разозлился Виктор. - Убивают всех. В душегубках душат.
- Не все же они такие, - повторил Генка. - И хорошие есть.
- Хорошие! Не верю я этим хорошим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
- Чего заладил! - Отчаяние охватило Виктора, и он исступленно закричал: - Ты знаешь, сколько еще идти? Сколько еще километров! Загнемся мы тут! Загнемся!..
Генка ударил его по губам. Виктор захлебнулся словами.
- Замолчи! - тонким голосом крикнул Генка.
Хилый, узенький, со слабой грудью, он был настырный. Он однажды руку держал над свечкой, чтобы доказать свою силу воли. Его потом в больницу возили с ожогом. В пятом классе было это.
- Больно? - Генка извинительно заглядывал в глаза.
- Тебе бы так. - Виктор сплюнул кровь. - Откуда только сила?
- Со злости, наверно, - оправдывался Генка. - Ты уж прости.
- Ладно, - буркнул Виктор, - лучше бы его треснул.
Оба одновременно взглянули на немца, тот выжидательно следил за ними. И Виктор снова уловил в его взгляде затаенную ненависть.
Виктор достал сигареты в малиновой красивой пачке. Эту пачку он отобрал у немца. Закурил и закашлялся.
- Дрянь сигареты! Эрзац! - презрительно и зло сказал он. - И сами немцы - дрянь! Сволочи! Плюгавые гады! Скоро вам всем Сталинград будет! Ферштеен?
По мере того как ругался Виктор, голос его накалялся ненавистью, в сердце накапливалась сила и решимость. Он встал, далеко отшвырнул сигарету и высоким от гнева голосом приказал:
- Пошли! Ком!
* * *
Генку знобило, он никак не мог унять дрожь. Втянув голову в плечи, подняв воротник бушлата и засунув руки в карманы штанов, шагал он с двумя винтовками за плечами.
- Давай костер разведем, - предложил он Виктору. - Теперь они нас не заметят.
Да, теперь можно было и огонь развести, от поста они ушли, пожалуй, на полсотни километров. И уже ясно, что немцы прекратили погоню. Матросы собрали веточек, ржавый прошлогодний мох, жухлую траву. Но ветки оказались сырыми, а трава и мох чадили едким сизым дымом. Генка, сидя на корточках, усердно раздувал огонь, но у него ничего не получалось.
- Бумаги бы, - сказал он, вытирая набежавшие от дыма слезы. - Сразу бы пыхнуло.
- Давай его документами разожжем, - вдруг осенила догадка Виктора.
- Что ты! - воскликнул Генка. - Нельзя. По документам установят, откуда он.
- И так скажет.
- А если не скажет?
- Скажет. Иначе нам не разжечь. Видишь, тлеет только. И бензин в зажигалке кончается.
- Нет, - упрямо покачал головой Генка и принялся снова дуть на чадящую кучу веток. Но сколько ни старался, ничего не получалось, только закашлялся от едкого белого дыма.
- Ну, говорю тебе. Давай документами, - настаивал Виктор. - Сразу загорится.
Он решительно вытащил из кармана документы и начал разрывать по листкам матросскую книжку немца. Пленный молча наблюдал. Виктор разорвал книжку. Остались три фотокарточки. На одной был снят мальчик в форме гитлерюгенда, с барабаном. Он шагал во главе отряда таких же мальчишек. Внизу какая-то надпись чернилами.
- Видал? - недобро повеселел Виктор. - Шагает как!
- Марширен, марширен! Алес фюр Дойчланд! - угрюмо сказал Генка.
Немец насторожился, испытующе и тревожно поглядел на конвоиров.
На другой фотокарточке были пожилой мужчина, сухой и черный, и толстая седая женщина. Мужчина сидел строго выпрямившись, женщина грустно улыбаясь.
- Отец и мать, поди? - сказал Виктор.
- Фатер и мутер? - спросил Генка, показывая фотокарточку немцу.
Тот кивнул.
- Отдадим? - Виктор взглянул на друга.
- Отдадим, - согласился Генка.
- На, - подал Виктор. - Бери, бери!
Немец нерешительно взял и держал фотокарточку в руке, не зная, что с ней делать. Растерянно скользил взглядом по лицам ребят.
На третьей был офицер в форме эсэсовца.
Брудер? Генка ткнул пальцем в фотокарточку.
- Никс, - отрицательно покачал головой немец.
- А кто же тогда? - Виктор прицельно прищурился на немца.
- Никс, - снова сказал тот.
- Ну черт с ним! Все равно сожжем. Сожжем мы его, - сказал Виктор немцу. - Отца с матерью тебе отдали, говори спасибо. А это все сожжем.
Опять посмотрели на мальчишку с барабаном. Наверное, младший брат, а может, сам таким был, гитлерюгендом.
С великим трудом развели костер, угробив на это весь бензин зажигалки и документы немца.
Костер пылал жарко. Они отогревались и не верили в это: до того намерзлись под холодным ветром с моря. Ребята знали, что больше им костра не развести, нечем. И поэтому лезли чуть не в огонь - так хотелось нагреться и запастись теплом на будущее.
Генка задумчиво смотрел на огонь, тонкие брови его были высоко подняты, глаза отрешены, он был где-то там, в другом мире, наверное, дома. Виктор вспомнил, как приходил к ним домой Генка и они сидели с ним перед открытой печной дверцей и читали книги о путешествиях, о пятнадцатилетнем капитане, о сказочных тропических островах. За ставнями выл сибирский буран, а им было тепло и уютно.
Виктор вдруг подумал, что Чупахин тоже любил сидеть у огня, перед открытой дверцей печи, и это было единственное время, когда старшина отмякал, становился добрым и рассказывал о своих братишках...
- Как бы у него узнать, кто живой остался, а? - спросил Генка и мучительно наморщил лоб, вспоминая немецкие слова.
- Спроси, - предложил Виктор.
- А как?
- За что же у тебя "отлично" было по немецкому?
- За чтение.
- За чтение! - передразнил Виктор. - "Зер шлехт" тебе надо, а не "аусгецайхнет". С немцем не можешь поговорить.
- А сам-то ты не учил, что ли! - огрызнулся Генка.
- У меня "мительмейсики" были да "шлехты". А ты же отличник.
- Ну и что, - буркнул Генка и замолчал, угрюмо глядя на огонь.
Виктор подбросил веток, огонь вспыхнул, затрещал. Жар усилился, и еще приятнее стало греть лицо, руки, грудь.
- Сейчас бы Костыря ляпнул что-нибудь для смеха, - невесело улыбнулся Генка.
"Это точно, - подумал Виктор. - "Жоры, рубать компот, он жирный!" орал, бывало, Мишка Костыря, когда дежурил по камбузу".
Как хорошо было на посту! Пенов с оттопыренными ушами, Жохов, пишущий сороковое письмо, этот же Генка, получающий у Чупахина вместо махорки сахар или сгущенное молоко, которое потом съедали все вместе.
А теперь они остались с Генкой вдвоем. И все из-за этих вот! Из-за них! И война из-за них, гадов!
- Ты вот за него заступаешься, - сказал Виктор, - а он сволочь, фашист! Видел карточку, как он там шагает? А кто наших ребят побил! Чупахина!
Генка оторвал взгляд от огня и какое-то время смотрел на Виктора, не понимая, о чем тот говорит.
- И брат - эсэсовец. Наверняка брат. Иначе чего бы он стал его таскать, - продолжал Виктор.
Немец интуитивно понял, о чем речь, и затравленно поглядывал то на Виктора, то на Генку.
- Не все же они такие, - со вздохом ответил Генка. Он с сожалением расстался со своими воспоминаниями. - Есть и у них люди.
- Люди! Какие они люди! - разозлился Виктор. - Убивают всех. В душегубках душат.
- Не все же они такие, - повторил Генка. - И хорошие есть.
- Хорошие! Не верю я этим хорошим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29