"Правильно, они сильные, негры! Я знаю!" Ванюшка свирепо кричал, что, если б Джим не прикончил этих катов, он сам бы пооткручивал им головы. А я доказывал, что больше всех в этом деле отличилась сама Таня и что ей надо выхлопотать от правительства награду.
И тут, не знаю уж почему, Труба вдруг стукнул кулаком по стенке сарая и прорычал:
- Черт с ним, с этим цилиндром! Объявляй, Артемка, на завтра спектакль!
ПАРТИЗАНСКИЙ НАЛЕТ
Но и на следующий день спектакль не состоялся - такая уж выпала ему доля. На другой день мы готовились совсем к другому делу.
Только Труба умолк, как вошел связной и велел мне идти к командиру.
Таня сказала:
- Нам по пути.
Мы вышли вместе. На улице было темно, пустынно и тихо. Только лаяли собаки да квакали лягушки на речке. Спустя немного из темноты к нам донеслись глухие шаги. Мы уверены были, что это идет наш патруль, но, когда шаги слышишь, а того, кто идет, не видишь, почему-то делается не по себе. Патруль поравнялся и, хоть узнал нас, все-таки спросил пароль и сказал отзыв. Мы прошли дальше.
Вспомнив, о чем только что рассказывала Таня, я сказал:
- Какую надо силу иметь, чтоб убить кулаком! Это ж великаном надо быть.
- А он и есть великан, - ответила Таня.
- Страшный?
- Ни чуточки. Даже симпатичный.
- А на шахте он давно? - спросил я.
- С революции, - сказала Таня.
- А до этого где был?
- До того в какой-то Филадельфии, что ли. В Америке, словом.
У командира я застал всех взводных. Наклонившись над столом и шумно дыша, они смотрели на карту. Карта была вся в синих черточках. Командир водил по ней карандашом, что-то объяснял и ставил квадратики. Заметив меня, он строго спросил:
- В Щербиновке две рощи?
- Две, - ответил я.
- Вот то-то, что две. А ты сказал: "Орудие в роще". А в какой - не сказал.
- В той, что в сторону хутора Сигиды.
- Значит, в северной. Так и надо было сказать: в северной.
Мне стало страшно, и я даже весь вспотел при мысли, какая бы случилась беда, если б мы спутали рощи.
Следующей ночью, получив от командира задание, я опять отправился в Щербиновку.
Еще и солнце не взошло, а я уже ходил по майдану и оглядывал возы. Возов было много: с капустой, с сеном, с душистыми дынями. Не было только тех, которых я ждал.
Но вот в переулке послышался скрип, и на майдан въехала арба с рябыми арбузами. Рядом с арбой шли два крестьянина с батогами в руках, а поверх арбузов сидела молоденькая дивчина и кричала на быков:
- Цоб!.. Цоб!.. А щоб вас... Цоб!..
- Цоб!.. Цоб!.. - басом вторили ей крестьяне. Быков распрягли. Они тотчас легли и принялись за свою жвачку, глядя в пространство большими печальными глазами.
- Почем кавуны? - приценился я.
- А яки у вас гроши? - предусмотрительно осведомился длинный крестьянин с китайскими усами.
- Да хоть бы и керенки. Есть и царские. Крестьянин подумал и предложил:
- На барахло сменяемо?
- Можно, - согласился я. - А красненькие у вас есть?
- Красненькие зараз будуть. Кум везе.
- А синенькие?
- И синенькие везуть.
Пока мы так разговаривали, дивчина смотрела на меня, и глаза ее смеялись.
Спустя немного показался воз с "красненькими", потом с "синенькими", потом с молодой кукурузой, потом опять с кавунами... День был базарный, и возы шли и шли.
- Вы откуда? - спрашивали покупатели.
- А с Кудряевки.
- Так это ж рядом с Припекином. Правда, что там красные?
- Да боже ж мий, де воны, ти красные! Булы, а зараз немае. Кудысь пошлы.
Около одного воза стоял парень с придурковатым лицом и зазывал сновавших по базару офицеров:
- Ваши благородия, купуйте кавуны. Це ж не кавуны, це мед. Господын повковнык, - хватал он за рукав безусого юнца-прапорщика, - чи у вас повылазыло! Берыть же кавуны!
Увидя меня, парень чуть заметно подмигнул. Я ходил от воза к возу и с беспокойством всматривался, не высовывается ли где из-под арбузов или кукурузы дуло винтовки. Но нет, все было припрятано как следует. "Крестьяне" торговали, покупали тут же самогон и - цоб, цоб! - тянулись к заезжему двору. Там уже частила гармошка. В кругу, упершись кулачками в бока и дробно стуча каблучками, дивчина, что приехала на возу с арбузами, задорно пела:
И спидныця в мэнэ е,
Сватай мэнэ, Сэмэнэ!..
"Придурковатый" парень носился вокруг нее вприсядку. Тут же стоял длинный крестьянин. Пуская слезы и растирая их на морщинистом лице кулаком, он умиленно говорил:
- Та шо ж воно за диты!.. Та це ж не диты, це ж ангелочки божи, нехай им бис!.. А ну, выпьемо ще по стопци...
А ночью в северной рощице вдруг загрохотало. Точно эхо, грохот отозвался на околице, где стояли два пулемета. В разных местах заполыхали пожары. Поднялась беспорядочная стрельба: белые выскакивали полураздетые из хат и палили куда попало. И тут из оврага к поселку с неистовым криком устремился весь наш отряд.
Не прошло и часа, как белые были выбиты.
Но утром, когда группа ребят проходила с Дукачевым через площадь, на колокольне оглушающе громко застучал пулемет. Мы бросились врассыпную. Двое остались лежать неподвижно, третий - Сережа Потоцкий - схватился руками за ногу и запрыгал на месте.
Дукачев поднял бревно и ударил им по железной двери, что вела на колокольню. Бревно то поднималось, то падало, по за стуком пулемета ударов слышно не было, и мне казалось, будто оно колотит по железу беззвучно.
Мы прижались к стенкам церкви. Не рискуя выйти из "мертвого" пространства, партизаны поднимали винтовки вертикально и стреляли вверх. Пули задевали карнизы, и битый кирпич падал нам на головы.
Тогда от стены отделился какой-то парень с чугунным котелком вместо каски на голове и, не пригибаясь, с колена стал посылать на колокольню пулю за пулей. На короткую минуту пулемет умолк, но потом опять застрочил, и перед парнем, в пяти-семи шагах от него, частыми вспышками задымилась пыль.
- Прижмись!.. Прижмись!.. - кричали от стенки.
- Артемка, прижмись!.. - закричал и я, узнав под чугунным котелком своего друга.
Еще трое отбежали от стены, растянулись на булыжниках и принялись стрелять по колокольне.
И вдруг из переулка показались белые. Полураздетые, кто без сапог, кто в ночной рубашке, они шли сомкнутым строем, со штыками наперевес, с бледными лицами и в предрассветном сумраке казались воскресшими мертвецами.
Мы окаменели. Опять загрохотал пулемет. Но теперь из него бил не враг, а сам товарищ Дукачев. Несколько человек у белых упало, строй искривился, начал ломаться. Толстый офицер, шедший сбоку, сделал яростное лицо и истошным голосом провизжал:
- Сомкни-ись!..
Строй сомкнулся, выпрямился, и колонна, не ускоряя шаг, не делая ни одного выстрела, двинулась прямо на нас.
Это было нестерпимо страшно. Хотелось закричать и стремглав броситься бежать. И кто знает, не началась ли бы паника, если б из другой улицы не показался командир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20