Он бросил удивленный взгляд на экран и вновь остановил свое движение вправо, к двери, хотя за спиной противно сопел навеки простуженным в колонии носом здоровяк.
По экрану ходила белокурая девица в одних-разъединственных плавках-ниточках и трясла двумя подушками своего бюста, будто очень хотела, чтобы груди оторвались, но они все никак не отрывались, и ее это очень забавляло. Водитель опустил взгляд на светящийся циферблат часов и сразу все понял: "Второй час ночи. Это ж "Плейбой" по НТВ крутят". Он сам любил записывать эти видеожурналы на кассеты и потом просматривать днем, хотя, конечно, во всем этом хождении в плавках по экрану была какая-то недосказанность.
- Пошли, што ли? - с пробулькиванием в горле прохрипел здоровяк.
- Давай, - согласился водитель, нехотя отрываясь от
окна.- Стой тут, - показал маленькому. - Со стремы - ни-ни! - И уже здоровяку: - Высаживай.
Тот радостно икнул и быком прыгнул на узкую деревянную дверь. Проржавевшие петли с писком отлетели от косяка, и здоровяк, не ожидавший столь легкого сопротивления, вместе с деревянной плахой рухнул на пол. Шершавая подошва водителя тут же отпечаталась на его распластанной спине, сбоку упало на ноги и окатило ледяной водой ведро, и здоровяк с рыком вскинулся и тут же с размаха ударился головой о деревянную полку.
- Еж твою мать! - дал он волю мужской глотке.
Водитель налапал на стенке выключатель, который оказался чуть ли не довоенным, повернул его рычажок и сразу изгнал из комнаты синий телевизорный полумрак. Хозяин за эти три секунды успел лишь вскочить, но, увидев ворвавшегося в дом человека, сразу ощутил, как налились свинцом ноги.
- На... На... Наждак, - еле выдохнул он.
- Ну, здравствуй, Тимур, - тоже тихо ответил водитель, которого только что назвали Наждаком, и своим холодным неживым взглядом вобрал в себя всю невысокую фигурку хозяина, на костистых плечах которого смешно висела растянутая майка, а по худым жилистым ногам из-под черных трусов стекало что-то жидкое.
- П-падлюка! - вырос сбоку здоровяк.
Он хотел шагнуть к Тимуру, но Наждак остановил его легким поднятием руки.
- Не гони, Цыпленок, - попросил он. - Я в буркалы его
вонючие посмотреть хочу, - попытался он поймать взгляд
Тимура, но глазенки того бегали с фигуры на фигуру, со стен
на окна, глазенки искали спасения.
- На... Наждак, - взмолился Тимур. - Мы же с тобой... мы
же на одних нарах... Я же с тобой пайкой делился... Я тебя
от пацанов тогда... когда ну... типа пришить тебя хотели...
я же тебя спас...
- Не скули! - огрызнулся Наждак. - Ты приговорен. Ты кинул в игре последнюю фишку.
- Наждачок, милый!.. Цыпленок!.. Цыпушечка!.. Пац-цаны!
Ноги у него из свинцовых вдруг стали тряпочными, и Тимур с грохотом рухнул на колени.
- Пацаны... па... пац-цаны! - по-молитвенному сложил он подрагивающие пальцы у костистой, синей от татуировок груди. - Ну гадом я был, пац-цаны! Ну обложался, пац-цаны! Но я мамой клянусь, что вину ис... искуплю, как-то неуверенно закончил он.
- Харэ базарить! - оборвал его Цыпленок и, сделав шаг
вперед, вскрикнул от ожегшей висок лампочки.
Отклонившись, он посмотрел на ее желтую грушу, висящую на витом проводе под потолком, на время ослеп, но все же уловил какое-то движение внизу.
- Но-но! Не рыпайся! - ногой отшвырнул он рванувшегося на корточках к выходу Тимура. - Воровской закон надо блюсти.
- Пац-цаны! - в истерике забился Тимур. - Ну не хотел я драпать, не хотел!.. Но тот мент стрелять начал... Он стрелял... Ну, скажи, Наждак, он стрелял?
- Стрелял.
Глаза Наждака жили уже в телевизоре, где раздевалась баба с таким неимоверным бюстом, что у него похолодело все изнутри. До того сильно захотелось увидеть ему эту бабу вживую.
- Наждак, ты пойми,.. я с зоны еще контуженный. У меня такие бзики бывают, что я себя остановить не могу. Я чумовым становлюсь! И когда... он когда мочить из ствола начал, я прямо ошалел... Я же знаю, Наждак, что на таком обломе инкассатора любой мент будет по водиле мочить... По водиле... А это ж я-а-а! - взвыл он и забился в припадке в луже.
Крик отвлек Наждака, и, когда он вернулся глазами в телевизор, по экрану среди каких-то нездешних цветов бродила уже другая и к тому же еще не успевшая раздеться девица. Грудастая исчезла навеки из его жизни, и это так разъярило его, что он в крике брызнул слюной в плечо Цыпленку:
- Кантуй его на хрен!
Гигант с медлительностью фокусника выудил из кармана джинсов длиннющий серый шпагат, нагнулся к плачущему Тимуру, перевернул его на живот, старательно связал руки за спиной, потом ноги и, распрямившись, недовольно пробасил:
- Может, я его сам?.. Одним ударом на хрен завалю?
Наждак посмотрел на его ведерный кулак и ему расхотелось доставлять Цыпленку такое редкое удовольствие. К тому же и Савельич инструктировал иначе. "Пусть подольше помучается, - сказал он ему при расставании. - Чтоб как в аду было. Трусам и шестеркам - самая жуткая смерть".
- Иди на воздушок, - скомандовал он Цыпленку.
Продышись. Охолонь.
Полуметровой кроссовкой Цыпленок зло лягнул всхлипывающего в луже Тимура и тяжко прошлепал на выход. От каждого его шага стонали и вздрагивали старенькие половицы.
- Кранты, Наждак? - женским голоском спросили из-за спины.
Не оборачиваясь, Наждак огрызнулся:
- Я тебе где сказал стоять?
- На стреме.
- А какого ты здесь?..
- Так все ж уж! Он же ж...
- Не твоего ума дело!
Наждак резко обернулся и сразу наткнулся на умоляющие глаза.
- А-а, Нос, и ты, петух, тут, - просипел в пол Тимур.
Маленький, словно подтверждая прилипшую к нему кличку, засопел длинным, сосулькой нависающим над губой носом и взмолился:
- Наждак, миленький, подари мне его... Ну хоть на десять минут подари...
- Я... я петухом никогда не был, - потвердел голосом Тимур и перевалился на спину. - Ты ж знаешь, Наждак... Не по-воровски это...
- Я хочу, - простонал Нос.
Сухие, навек обветренные губы Наждака не разжались. Он молча повернулся и вышел из комнаты.
- Не тр-ронь, сука опущенная! - взвизгнул Тимур.
Наждаку почему-то почудился во рту вкус глинистого черного хлеба, которым поделился как-то с ним Тимур. Тогда их нары в колонии были еще рядом, а Наждак только-только вышел из дисциплинарного изолятора и еле стоял на ногах после тощей пайки. Хлеб пах мышами и горчил, но он глотал его с такой жадностью, с какой в детстве не ел свое любимое фруктовое мороженое. Но где это детство и где мороженое? И во что можно верить, если даже Тимур, старый кореш, которого он с трудом, еле уговорив Савельича, привлек в банду, на первом же шухере раскололся и дал деру, оставив их на голом асфальте под ментовскими пулями?
- Не-е тр-ронь! - катался по полу и брыкался за его спиной Тимур.
Худосочный Нос не издавал ни звука. Звуки должны были начаться позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
По экрану ходила белокурая девица в одних-разъединственных плавках-ниточках и трясла двумя подушками своего бюста, будто очень хотела, чтобы груди оторвались, но они все никак не отрывались, и ее это очень забавляло. Водитель опустил взгляд на светящийся циферблат часов и сразу все понял: "Второй час ночи. Это ж "Плейбой" по НТВ крутят". Он сам любил записывать эти видеожурналы на кассеты и потом просматривать днем, хотя, конечно, во всем этом хождении в плавках по экрану была какая-то недосказанность.
- Пошли, што ли? - с пробулькиванием в горле прохрипел здоровяк.
- Давай, - согласился водитель, нехотя отрываясь от
окна.- Стой тут, - показал маленькому. - Со стремы - ни-ни! - И уже здоровяку: - Высаживай.
Тот радостно икнул и быком прыгнул на узкую деревянную дверь. Проржавевшие петли с писком отлетели от косяка, и здоровяк, не ожидавший столь легкого сопротивления, вместе с деревянной плахой рухнул на пол. Шершавая подошва водителя тут же отпечаталась на его распластанной спине, сбоку упало на ноги и окатило ледяной водой ведро, и здоровяк с рыком вскинулся и тут же с размаха ударился головой о деревянную полку.
- Еж твою мать! - дал он волю мужской глотке.
Водитель налапал на стенке выключатель, который оказался чуть ли не довоенным, повернул его рычажок и сразу изгнал из комнаты синий телевизорный полумрак. Хозяин за эти три секунды успел лишь вскочить, но, увидев ворвавшегося в дом человека, сразу ощутил, как налились свинцом ноги.
- На... На... Наждак, - еле выдохнул он.
- Ну, здравствуй, Тимур, - тоже тихо ответил водитель, которого только что назвали Наждаком, и своим холодным неживым взглядом вобрал в себя всю невысокую фигурку хозяина, на костистых плечах которого смешно висела растянутая майка, а по худым жилистым ногам из-под черных трусов стекало что-то жидкое.
- П-падлюка! - вырос сбоку здоровяк.
Он хотел шагнуть к Тимуру, но Наждак остановил его легким поднятием руки.
- Не гони, Цыпленок, - попросил он. - Я в буркалы его
вонючие посмотреть хочу, - попытался он поймать взгляд
Тимура, но глазенки того бегали с фигуры на фигуру, со стен
на окна, глазенки искали спасения.
- На... Наждак, - взмолился Тимур. - Мы же с тобой... мы
же на одних нарах... Я же с тобой пайкой делился... Я тебя
от пацанов тогда... когда ну... типа пришить тебя хотели...
я же тебя спас...
- Не скули! - огрызнулся Наждак. - Ты приговорен. Ты кинул в игре последнюю фишку.
- Наждачок, милый!.. Цыпленок!.. Цыпушечка!.. Пац-цаны!
Ноги у него из свинцовых вдруг стали тряпочными, и Тимур с грохотом рухнул на колени.
- Пацаны... па... пац-цаны! - по-молитвенному сложил он подрагивающие пальцы у костистой, синей от татуировок груди. - Ну гадом я был, пац-цаны! Ну обложался, пац-цаны! Но я мамой клянусь, что вину ис... искуплю, как-то неуверенно закончил он.
- Харэ базарить! - оборвал его Цыпленок и, сделав шаг
вперед, вскрикнул от ожегшей висок лампочки.
Отклонившись, он посмотрел на ее желтую грушу, висящую на витом проводе под потолком, на время ослеп, но все же уловил какое-то движение внизу.
- Но-но! Не рыпайся! - ногой отшвырнул он рванувшегося на корточках к выходу Тимура. - Воровской закон надо блюсти.
- Пац-цаны! - в истерике забился Тимур. - Ну не хотел я драпать, не хотел!.. Но тот мент стрелять начал... Он стрелял... Ну, скажи, Наждак, он стрелял?
- Стрелял.
Глаза Наждака жили уже в телевизоре, где раздевалась баба с таким неимоверным бюстом, что у него похолодело все изнутри. До того сильно захотелось увидеть ему эту бабу вживую.
- Наждак, ты пойми,.. я с зоны еще контуженный. У меня такие бзики бывают, что я себя остановить не могу. Я чумовым становлюсь! И когда... он когда мочить из ствола начал, я прямо ошалел... Я же знаю, Наждак, что на таком обломе инкассатора любой мент будет по водиле мочить... По водиле... А это ж я-а-а! - взвыл он и забился в припадке в луже.
Крик отвлек Наждака, и, когда он вернулся глазами в телевизор, по экрану среди каких-то нездешних цветов бродила уже другая и к тому же еще не успевшая раздеться девица. Грудастая исчезла навеки из его жизни, и это так разъярило его, что он в крике брызнул слюной в плечо Цыпленку:
- Кантуй его на хрен!
Гигант с медлительностью фокусника выудил из кармана джинсов длиннющий серый шпагат, нагнулся к плачущему Тимуру, перевернул его на живот, старательно связал руки за спиной, потом ноги и, распрямившись, недовольно пробасил:
- Может, я его сам?.. Одним ударом на хрен завалю?
Наждак посмотрел на его ведерный кулак и ему расхотелось доставлять Цыпленку такое редкое удовольствие. К тому же и Савельич инструктировал иначе. "Пусть подольше помучается, - сказал он ему при расставании. - Чтоб как в аду было. Трусам и шестеркам - самая жуткая смерть".
- Иди на воздушок, - скомандовал он Цыпленку.
Продышись. Охолонь.
Полуметровой кроссовкой Цыпленок зло лягнул всхлипывающего в луже Тимура и тяжко прошлепал на выход. От каждого его шага стонали и вздрагивали старенькие половицы.
- Кранты, Наждак? - женским голоском спросили из-за спины.
Не оборачиваясь, Наждак огрызнулся:
- Я тебе где сказал стоять?
- На стреме.
- А какого ты здесь?..
- Так все ж уж! Он же ж...
- Не твоего ума дело!
Наждак резко обернулся и сразу наткнулся на умоляющие глаза.
- А-а, Нос, и ты, петух, тут, - просипел в пол Тимур.
Маленький, словно подтверждая прилипшую к нему кличку, засопел длинным, сосулькой нависающим над губой носом и взмолился:
- Наждак, миленький, подари мне его... Ну хоть на десять минут подари...
- Я... я петухом никогда не был, - потвердел голосом Тимур и перевалился на спину. - Ты ж знаешь, Наждак... Не по-воровски это...
- Я хочу, - простонал Нос.
Сухие, навек обветренные губы Наждака не разжались. Он молча повернулся и вышел из комнаты.
- Не тр-ронь, сука опущенная! - взвизгнул Тимур.
Наждаку почему-то почудился во рту вкус глинистого черного хлеба, которым поделился как-то с ним Тимур. Тогда их нары в колонии были еще рядом, а Наждак только-только вышел из дисциплинарного изолятора и еле стоял на ногах после тощей пайки. Хлеб пах мышами и горчил, но он глотал его с такой жадностью, с какой в детстве не ел свое любимое фруктовое мороженое. Но где это детство и где мороженое? И во что можно верить, если даже Тимур, старый кореш, которого он с трудом, еле уговорив Савельича, привлек в банду, на первом же шухере раскололся и дал деру, оставив их на голом асфальте под ментовскими пулями?
- Не-е тр-ронь! - катался по полу и брыкался за его спиной Тимур.
Худосочный Нос не издавал ни звука. Звуки должны были начаться позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112