И когда карта города простыней укрыла голову и грудь Жоры Прокудина, кварталы и голоса исчезли окончательно.
Душа долго падала в кромешную тьму, падала совсем не боясь ее и даже не ощущая, но как только коснулась чего-то очень похожего на дно, темнота стала редеть, и Жора увидел себя в каком-то странном помещении. Его пол вибрировал точно ткань батута и шуршал словно опавшие листья. Только листья были вовсе не красными, желтыми и оранжевыми, как полагается осенью, а каких-то размытых цветов. Одни напоминали по краскам выцветшее осеннее небо, другие - недозревшую свеклу, третьи - попавшую под воду акварель. К тому же все они были до того грязными, словно о них вытирал ноги в течение года миллионный город.
Нагнувшись, Жора Прокудин поднял с пола один из этих листков,
самый размытый по цвету и самый грязный, и сразу узнал в нем
купюру, которую у него не взяли в магазине во время покупки
видеокамеры. Он еще долго скандалил потом с мокрогубым
парнем-продавцом, тыкал его носом в номер и серию, отчасти заметные сквозь копоть, но мокрогубый оказался неумолим. Банкнота так и осталсь в кармане у Жорика.
А пришла она к нему на рынке. Где-то от седьмого или восьмого торговца. Но именно на седьмом или восьмом торговце Жора Прокудин, с беспощадным лицом собирающий помянутые вчера настоящим базарным мытарем семьдесят тысяч за место, пришел к невероятному открытию: все поголовно давали дань исключительно грязными купюрами. Как будто для них они имели меньший номинал, чем тот, что красовался на бумаге.
К концу обхода, когда ощущение, что за тобой следят, стало уж вовсе нестерпимым, Жора Прокудин заскочил в туалет, пересчитал в кабинке за намертво исписанной матерными стишками дверью добычу и ужаснулся ее виду. В руках он держал не пачку хрустящих купюр, а нечто похожее на стопку грязных носков. Такое впечатление, что в Москве и провинции ходили совершенно разные деньги. Но это были все-таки деньги, и он, тяжко вздохнув, обмотал их мытарским синим халатом и выскользнул из туалета уже самым обыкновенным курортником.
И сейчас, на дне странной комнаты, он остался наедине с целым скопищем ветхих ветеранистых купюр. Наверное, так же выглядит пол в хранилище, где готовятся к уничтожению изъятые из оборота деньги.
- Значит, ты, грязнуля, тоже имеешь ценность? - спросил он старую знакомую. - Значит, ты тоже денежка?
Она промолчала. На ней не было ни одного живого существа, способного говорить. Двуглавый орел был расплющен, а из марсианских кустов виднелись лишь заячьи уши. На еле угадываемом рисунке был изображен кусок города. Кажется, Красноярска. Жора Прокудин никогда не был в Красноярске и не ощущал, что этот город хоть как-то приложится к его судьбе. Вот совершенно не ощущал. Для него, никогда не пересекавшего уральский хребет, Красноярск был городом на другой планете. Даже мост, нарисованный на купюре, выглядел каким-то нереальным, инопланетным. Из-под него выплывало судно, скорее похожее на космическую ракету, чем на судно, а вдали дымили падающими кометами две заводские трубы. На обороте была нарисована гидроэлектростанция. Березы на переднем плане делали ее уже более земной, но ощущение инопланетности так и не исчезло.
- А говорят, грязь к деньгам не липнет, - съехидничал Жора Прокудин.
- С чего ты взял? - ответил голос из вышины.
А может, и не из вышины. Купюры под ногами враз зашуршали, будто переговариваясь, и Жора догадался, что говорят именно они.
- Так вы же - грязные! - отпарировал он. - Хуже свиней!
- Это не та грязь, которой нужно брезговать. Это - трудовая грязь. Как на теле шахтера после смены...
- А есть другая?
- Еще как! Такая страшная, что и не представить! Она в основном липнет к душе. Вот ее отдраить трудно. А то и невозможно. Она, кстати, может оставить все купюры чистенькими. Но все равно ведь прилипнет.
- Раз вы такие умные, то разъясните: вот вы, деньги, - добро или зло?
Пол опять зашуршал, зашевелился шкурой огромного вздрогнувшего во сне существа и все-таки ответил:
- Смотря кому.
- То есть?
- Если на добро, то - добро, если на зло, то - зло.
- Чушь какая-то! А на чем написано, что оно добро, а не зло? Нету на вещах таких бирок!
- На всем написано. И на вещах, и на делах. Читать уметь нужно.
- А если от вас вообще избавиться. Ну вот нет в мире денег - и
все. Никаких проблем с деньгами!
- И как ты это себе представляешь?
- А взять и отменить вас указом. По всей планете!
- Эх-хе-хе, - тяжко, пережито вздохнули тысячи бумажек. - Уже было. Все было на земле. И отменяли, и карточками заменяли, и трудоднями. Никакого толку! Все равно потом оказывалось, что мы нужны. Всем нужны. Мы не бумажки. Мы - нечто большее. Мы - цифры, а мир держится именно на цифрах. Вот так-то!
- Как мне вас не хватает! - не сдержался Жора Прокудин. - Жуть как не хватает!
- А нас всегда мало.
- Да мне и надо-то для полного счастья всего чуток - где-то полмиллиарда долларов. Больше не надо. Два вроде как много...
- А нами, рублями, значит, брезгуешь?
- Ну что вы, миленькие! Если по курсу, то всегда пожалуйста!
- Так нас здесь и есть ровно полмиллиарда долларов.
- Серьезно?
- Пересчитай.
- И я могу вас забрать?.. Забрать туда, наверх?.. Забрать у сна?
- Если упрешь. Силенки-то есть?
- Да я... Да вас...
- Бери. Нам не жалко. Нам все равно, у кого мы в карманах и в бумажниках живем.
Упав ничком на дрогнувший матрас из денег, Жора Прокудин принялся сгребать их к себе. Сгребать руками и ногами. Он плыл среди денег, и они волнами накатывали на него. Приятными теплыми волнами. Он даже не замечал, что все купюры грязные, что от них дурно пахнет, что они скользят, будто смазанные жиром. Или кровью. Свежей кровью.
Он греб не только руками и ногами, но и головой. Бумага лезла в рот, щипала глаза, колола и щекотала кожу. А потом как-то резко, комками влезла сразу в обе ноздри, и Жора зашелся в одышке.
Вскинувшись на хрустнувшей раскладушке, он скинул с себя карту города и с удивлением обвел мутным взглядом двор, погружающийся в вечерние сумерки.
- Полная перестройка! - неприятно удивился он, увидев, а, точнее, сначала ощутив, что у него обгорели бедра. Особенно левое.
- Жанетка! - звериным голосом заорал он.
- Чего тебе? - лениво вытолкнула она себя на порожек.
Ее ладное тело пряталось за красный в белый горох халатик.
- Ты когда его купила?
- Ты за этим звал?
- У-уй, как больно!.. Ты почему меня не растолкала?! Я по твоей милости обгорел!
- А я у тебя нянькой не работаю! Это - твои проблемы!
- А-а! - вскрикнул он в попытке встать и доказать Жанетке где ее, а где его проблемы. - Неси кефир, дура! Меня как поджарили!
- Ну да! Прям разбежалась!
- Стой!.. А это... где деньги?
- Какие деньги?
- Грязные.
- Ты совсем со своими миллиардами чокнешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Душа долго падала в кромешную тьму, падала совсем не боясь ее и даже не ощущая, но как только коснулась чего-то очень похожего на дно, темнота стала редеть, и Жора увидел себя в каком-то странном помещении. Его пол вибрировал точно ткань батута и шуршал словно опавшие листья. Только листья были вовсе не красными, желтыми и оранжевыми, как полагается осенью, а каких-то размытых цветов. Одни напоминали по краскам выцветшее осеннее небо, другие - недозревшую свеклу, третьи - попавшую под воду акварель. К тому же все они были до того грязными, словно о них вытирал ноги в течение года миллионный город.
Нагнувшись, Жора Прокудин поднял с пола один из этих листков,
самый размытый по цвету и самый грязный, и сразу узнал в нем
купюру, которую у него не взяли в магазине во время покупки
видеокамеры. Он еще долго скандалил потом с мокрогубым
парнем-продавцом, тыкал его носом в номер и серию, отчасти заметные сквозь копоть, но мокрогубый оказался неумолим. Банкнота так и осталсь в кармане у Жорика.
А пришла она к нему на рынке. Где-то от седьмого или восьмого торговца. Но именно на седьмом или восьмом торговце Жора Прокудин, с беспощадным лицом собирающий помянутые вчера настоящим базарным мытарем семьдесят тысяч за место, пришел к невероятному открытию: все поголовно давали дань исключительно грязными купюрами. Как будто для них они имели меньший номинал, чем тот, что красовался на бумаге.
К концу обхода, когда ощущение, что за тобой следят, стало уж вовсе нестерпимым, Жора Прокудин заскочил в туалет, пересчитал в кабинке за намертво исписанной матерными стишками дверью добычу и ужаснулся ее виду. В руках он держал не пачку хрустящих купюр, а нечто похожее на стопку грязных носков. Такое впечатление, что в Москве и провинции ходили совершенно разные деньги. Но это были все-таки деньги, и он, тяжко вздохнув, обмотал их мытарским синим халатом и выскользнул из туалета уже самым обыкновенным курортником.
И сейчас, на дне странной комнаты, он остался наедине с целым скопищем ветхих ветеранистых купюр. Наверное, так же выглядит пол в хранилище, где готовятся к уничтожению изъятые из оборота деньги.
- Значит, ты, грязнуля, тоже имеешь ценность? - спросил он старую знакомую. - Значит, ты тоже денежка?
Она промолчала. На ней не было ни одного живого существа, способного говорить. Двуглавый орел был расплющен, а из марсианских кустов виднелись лишь заячьи уши. На еле угадываемом рисунке был изображен кусок города. Кажется, Красноярска. Жора Прокудин никогда не был в Красноярске и не ощущал, что этот город хоть как-то приложится к его судьбе. Вот совершенно не ощущал. Для него, никогда не пересекавшего уральский хребет, Красноярск был городом на другой планете. Даже мост, нарисованный на купюре, выглядел каким-то нереальным, инопланетным. Из-под него выплывало судно, скорее похожее на космическую ракету, чем на судно, а вдали дымили падающими кометами две заводские трубы. На обороте была нарисована гидроэлектростанция. Березы на переднем плане делали ее уже более земной, но ощущение инопланетности так и не исчезло.
- А говорят, грязь к деньгам не липнет, - съехидничал Жора Прокудин.
- С чего ты взял? - ответил голос из вышины.
А может, и не из вышины. Купюры под ногами враз зашуршали, будто переговариваясь, и Жора догадался, что говорят именно они.
- Так вы же - грязные! - отпарировал он. - Хуже свиней!
- Это не та грязь, которой нужно брезговать. Это - трудовая грязь. Как на теле шахтера после смены...
- А есть другая?
- Еще как! Такая страшная, что и не представить! Она в основном липнет к душе. Вот ее отдраить трудно. А то и невозможно. Она, кстати, может оставить все купюры чистенькими. Но все равно ведь прилипнет.
- Раз вы такие умные, то разъясните: вот вы, деньги, - добро или зло?
Пол опять зашуршал, зашевелился шкурой огромного вздрогнувшего во сне существа и все-таки ответил:
- Смотря кому.
- То есть?
- Если на добро, то - добро, если на зло, то - зло.
- Чушь какая-то! А на чем написано, что оно добро, а не зло? Нету на вещах таких бирок!
- На всем написано. И на вещах, и на делах. Читать уметь нужно.
- А если от вас вообще избавиться. Ну вот нет в мире денег - и
все. Никаких проблем с деньгами!
- И как ты это себе представляешь?
- А взять и отменить вас указом. По всей планете!
- Эх-хе-хе, - тяжко, пережито вздохнули тысячи бумажек. - Уже было. Все было на земле. И отменяли, и карточками заменяли, и трудоднями. Никакого толку! Все равно потом оказывалось, что мы нужны. Всем нужны. Мы не бумажки. Мы - нечто большее. Мы - цифры, а мир держится именно на цифрах. Вот так-то!
- Как мне вас не хватает! - не сдержался Жора Прокудин. - Жуть как не хватает!
- А нас всегда мало.
- Да мне и надо-то для полного счастья всего чуток - где-то полмиллиарда долларов. Больше не надо. Два вроде как много...
- А нами, рублями, значит, брезгуешь?
- Ну что вы, миленькие! Если по курсу, то всегда пожалуйста!
- Так нас здесь и есть ровно полмиллиарда долларов.
- Серьезно?
- Пересчитай.
- И я могу вас забрать?.. Забрать туда, наверх?.. Забрать у сна?
- Если упрешь. Силенки-то есть?
- Да я... Да вас...
- Бери. Нам не жалко. Нам все равно, у кого мы в карманах и в бумажниках живем.
Упав ничком на дрогнувший матрас из денег, Жора Прокудин принялся сгребать их к себе. Сгребать руками и ногами. Он плыл среди денег, и они волнами накатывали на него. Приятными теплыми волнами. Он даже не замечал, что все купюры грязные, что от них дурно пахнет, что они скользят, будто смазанные жиром. Или кровью. Свежей кровью.
Он греб не только руками и ногами, но и головой. Бумага лезла в рот, щипала глаза, колола и щекотала кожу. А потом как-то резко, комками влезла сразу в обе ноздри, и Жора зашелся в одышке.
Вскинувшись на хрустнувшей раскладушке, он скинул с себя карту города и с удивлением обвел мутным взглядом двор, погружающийся в вечерние сумерки.
- Полная перестройка! - неприятно удивился он, увидев, а, точнее, сначала ощутив, что у него обгорели бедра. Особенно левое.
- Жанетка! - звериным голосом заорал он.
- Чего тебе? - лениво вытолкнула она себя на порожек.
Ее ладное тело пряталось за красный в белый горох халатик.
- Ты когда его купила?
- Ты за этим звал?
- У-уй, как больно!.. Ты почему меня не растолкала?! Я по твоей милости обгорел!
- А я у тебя нянькой не работаю! Это - твои проблемы!
- А-а! - вскрикнул он в попытке встать и доказать Жанетке где ее, а где его проблемы. - Неси кефир, дура! Меня как поджарили!
- Ну да! Прям разбежалась!
- Стой!.. А это... где деньги?
- Какие деньги?
- Грязные.
- Ты совсем со своими миллиардами чокнешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116