Муж её рыбачит на риа. Это её подарок Орчи ко дню рождения.
Полдевятого. Я медленно иду по направлению к мэрии, к площади, где находятся магазинчик и обувная фабрика Серафина Обьера. Патрон делает вид, что не заметил моего опоздания. Сажусь за работу. С тоской думаю о тех трех часах, что мне предстоит провести за пришиванием ремешков к подошвам более дюжины сандалий. Гоню от себя навязчивые мысли о Тксомине, не могу избавиться от постоянного ощущения его присутствия. Хочу отделаться от своих прежних фантазий, почти болезненного желания все время видеть перед собой его лицо. Пускай все будет, как будет. Не хочу ничего предугадывать: что мы скажем друг другу, кто из нас первый бросится другому на шею, наконец, как произойдет встреча Орчи с отцом, которого он никогда не видел. Ребенок меня никогда о нем не расспрашивал. Может, стеснялся?
Погруженная в свои переживания, я перестаю замечать, что творится вокруг меня в реальном мире.
Господь свидетель, сколько раз, оставшись наедине с собой в келье, в полной тишине и темноте, я пытаюсь заново пережить часы, что предшествовали трагедии... Что было особенного в тот самый день, что отличало его от всех прочих дней в жизни города? Какие-то подробности, мелочи стираются из памяти, а потом вдруг всплывают и дорисовываются моей фантазией...
Где-то совсем глубоко внутри меня безжалостная память воскрешает картину за картиной, не щадит меня, заставляя пережить заново ожидание Тксомина, жуткий страх самолетов, бомбежки. В этом сплаве надежды и животного страха существуют примеси запахов, шумов, обрывки чужих, случайно подслушанных разговоров. Порой многое кажется взаимоисключающим. Не все это, возможно, происходило со мной на самом деле, что-то было плодом моей больной фантазии. И, конечно же, в моем мире по-прежнему живут мои друзья, соседи. Слепцы, они все ещё не верят, не желают смотреть опасности в глаза. И это несмотря на множество появившихся в городе табличек "рефухьо" со стрелками - указателями ближайших бомбоубежищ.
Вижу в толпе беженцев нескольких раненых гударис, с ними из одного котелка едят фасолевую похлебку мексиканские пелотарис, прибывшие к нам на этой неделе. Сегодня они будут играть с нашими... Невероятно, сколько их отовсюду приезжает, на родину любимой пелоты: с Кубы, из Венесуэлы, Калифорнии. Война их не останавливает. Как только они добираются? Тренер Орчи говорит, что из мальчика выйдет толк. Он сам в прошлом известный игрок. У чемпиона угловатое худое лицо, маленькие изящные усики. Слышу, как один из гударис говорит - в ушах все ещё звучит его хриплый голос: "Убивают нас не их солдаты, артиллерия, убивают нас их самолеты".
Как же я любила этот город, каждую его улочку, каждый закуток! Пытаюсь вспомнить имена людей. Может, хоть так - в моей памяти - я заставлю их жить вновь. Не хочу, не могу думать, что их нет больше, что их убили бомбы, уничтожил огонь. Пытаюсь вспомнить, какие они были в тот день, стараюсь восстановить в памяти каждую мелочь. Это очень трудно, мешает ужасная усталость после двух ночных дежурств в госпитале. Но я должна. У меня получится. Иначе как я ещё могу всем этим людям вернуть их кровь и плоть, кроме как в моей памяти, в моем воображении?..
Час дня. Мы с Кармелой идем за руку. Она взяла часть моих пакетов с покупками. Мы идем к нашей Гоэнкалье. Вот они, я вижу их всех. Хесуса, торговка фруктами и зеленью, Кармен Урибе из кондитерской, портниха Круц Исуси болтают за столиком в кафе Арриен. А вот Исидорито, тот, что держит скобяную лавку. Он и наш сосед Хулино Морено - как всегда в Таверне де Феррера. В начале трудовой недели для всех этих людей, мужчин, женщин, привыкших вставать с петухами, посидеть в кафе или выпить стаканчик тксикитос де риоха в таверне было своего рода ритуалом. Мужчины в беретах, словно намертво привинченных к голове, подзадоривали друг друга возгласами "Но пасаран!". Правда, не все. Были и такие, что, темнее тучи, нервно теребили усы, вытирали пот со лба, будто отмахивались от черных мыслей о нависшей смертельной угрозе. По понедельникам Таверна Сидредиа открыта с пяти утра. К сидру здесь подают тоненькие ломтики очень острого чоризо. Нам с сестрой захотелось туда зайти, но там оказалось шумно и накурено. Впрочем, немного подальше, на углу Артекалье и Санта-Мария, можно выпить чудесный кофе у Антонио Арцопаги, он сам обжаривает зерна, и мы издалека чувствуем сильный одурманивающий аромат кофе. Улица совсем опустела. Мы молча идем к нашему дому.
За столиком, прямо у дверей заведения Антонио вижу вдову Царабеитиа. Она увлеченно болтает со своей лучшей подругой Доротеей Ларринага. Похоже, та доверяет ей свои амурные тайны. Время от времени их беседа прерывается заразительным хохотом. Какие шоколадные тарталетки у Доротеи в её кондитерской, лучше нет ни у кого в городе! Молодая вдовушка и её незамужняя подружка неразлучны. Обе стройные, смешливые кокетки, поговаривают, не самых строгих правил. От поклонников у них нет отбоя. У стойки бара одни мужчины, они добродушно приветствуют наше с сестрой появление. Я узнала двоих. Я их обычно встречаю по воскресеньям на службе в церкви Сан-Хуан. Тот, что помоложе, говорит: "Так вы никуда не уехали, остались? Проповедь отца Эусебио вас не напугала? Вот и славно! Вот и хорошо! Увидите, с нами ничего не случится. Им нужен Бильбао. Они не станут тратить бомбы на Гернику. Надеюсь сегодня вечером увидеть вас на Гран-плац. Обещайте, первый танец за мной!" Танцы по понедельникам, в рыночный день, ничуть не менее популярны, чем по воскресеньям.
Чурросы у Антонио просто великолепные, тают во рту! Я вдруг ощутила краткий миг, похожий на счастье. Может быть, я начинаю снова любить жизнь. Ее благодать возвращается ко мне вместе с Тксомином. Мне так хотелось верить, что теперь все будет хорошо, что мы справимся и с этим страшным испытанием. Когда же все кончится и наступит долгожданный мир, Тксомин женится на мне, я увижу с ним другие страны, других людей. Вместе с Орчи он увезет нас к солнцу, к морю, мы будем жить далеко, где-то на острове, на совсем другой широте, там, где нет горя, нет бедности.
Так в своих мечтаниях я парила высоко в облаках, как вдруг услышала рядом с собой голос Доротеи: "Ну в самом крайнем случае мы все можем спрятаться в пещерах Сантимаминье. Уж более надежного убежища не сыскать. Туда можно дойти пешком. Вы втроем с Орчи к нам, надеюсь, присоединитесь". Господи, прости душу мою грешную, ведь в этот момент, не то что она, я не подумала о маме. По сей день меня не покидает чувство вины за это.
Я проснулась от шума дождя, барабанившего в окно моей кельи. Открываю глаза. Пытаюсь подняться, ноги мои не ходят. Тяжелые, распухшие, как у мамы в конце её жизни. Доктор Арростеги (с тех пор, как вернулся из Франции, по просьбе матушки-настоятельницы он смотрит меня каждый месяц) называет это нейромоторными нарушениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Полдевятого. Я медленно иду по направлению к мэрии, к площади, где находятся магазинчик и обувная фабрика Серафина Обьера. Патрон делает вид, что не заметил моего опоздания. Сажусь за работу. С тоской думаю о тех трех часах, что мне предстоит провести за пришиванием ремешков к подошвам более дюжины сандалий. Гоню от себя навязчивые мысли о Тксомине, не могу избавиться от постоянного ощущения его присутствия. Хочу отделаться от своих прежних фантазий, почти болезненного желания все время видеть перед собой его лицо. Пускай все будет, как будет. Не хочу ничего предугадывать: что мы скажем друг другу, кто из нас первый бросится другому на шею, наконец, как произойдет встреча Орчи с отцом, которого он никогда не видел. Ребенок меня никогда о нем не расспрашивал. Может, стеснялся?
Погруженная в свои переживания, я перестаю замечать, что творится вокруг меня в реальном мире.
Господь свидетель, сколько раз, оставшись наедине с собой в келье, в полной тишине и темноте, я пытаюсь заново пережить часы, что предшествовали трагедии... Что было особенного в тот самый день, что отличало его от всех прочих дней в жизни города? Какие-то подробности, мелочи стираются из памяти, а потом вдруг всплывают и дорисовываются моей фантазией...
Где-то совсем глубоко внутри меня безжалостная память воскрешает картину за картиной, не щадит меня, заставляя пережить заново ожидание Тксомина, жуткий страх самолетов, бомбежки. В этом сплаве надежды и животного страха существуют примеси запахов, шумов, обрывки чужих, случайно подслушанных разговоров. Порой многое кажется взаимоисключающим. Не все это, возможно, происходило со мной на самом деле, что-то было плодом моей больной фантазии. И, конечно же, в моем мире по-прежнему живут мои друзья, соседи. Слепцы, они все ещё не верят, не желают смотреть опасности в глаза. И это несмотря на множество появившихся в городе табличек "рефухьо" со стрелками - указателями ближайших бомбоубежищ.
Вижу в толпе беженцев нескольких раненых гударис, с ними из одного котелка едят фасолевую похлебку мексиканские пелотарис, прибывшие к нам на этой неделе. Сегодня они будут играть с нашими... Невероятно, сколько их отовсюду приезжает, на родину любимой пелоты: с Кубы, из Венесуэлы, Калифорнии. Война их не останавливает. Как только они добираются? Тренер Орчи говорит, что из мальчика выйдет толк. Он сам в прошлом известный игрок. У чемпиона угловатое худое лицо, маленькие изящные усики. Слышу, как один из гударис говорит - в ушах все ещё звучит его хриплый голос: "Убивают нас не их солдаты, артиллерия, убивают нас их самолеты".
Как же я любила этот город, каждую его улочку, каждый закуток! Пытаюсь вспомнить имена людей. Может, хоть так - в моей памяти - я заставлю их жить вновь. Не хочу, не могу думать, что их нет больше, что их убили бомбы, уничтожил огонь. Пытаюсь вспомнить, какие они были в тот день, стараюсь восстановить в памяти каждую мелочь. Это очень трудно, мешает ужасная усталость после двух ночных дежурств в госпитале. Но я должна. У меня получится. Иначе как я ещё могу всем этим людям вернуть их кровь и плоть, кроме как в моей памяти, в моем воображении?..
Час дня. Мы с Кармелой идем за руку. Она взяла часть моих пакетов с покупками. Мы идем к нашей Гоэнкалье. Вот они, я вижу их всех. Хесуса, торговка фруктами и зеленью, Кармен Урибе из кондитерской, портниха Круц Исуси болтают за столиком в кафе Арриен. А вот Исидорито, тот, что держит скобяную лавку. Он и наш сосед Хулино Морено - как всегда в Таверне де Феррера. В начале трудовой недели для всех этих людей, мужчин, женщин, привыкших вставать с петухами, посидеть в кафе или выпить стаканчик тксикитос де риоха в таверне было своего рода ритуалом. Мужчины в беретах, словно намертво привинченных к голове, подзадоривали друг друга возгласами "Но пасаран!". Правда, не все. Были и такие, что, темнее тучи, нервно теребили усы, вытирали пот со лба, будто отмахивались от черных мыслей о нависшей смертельной угрозе. По понедельникам Таверна Сидредиа открыта с пяти утра. К сидру здесь подают тоненькие ломтики очень острого чоризо. Нам с сестрой захотелось туда зайти, но там оказалось шумно и накурено. Впрочем, немного подальше, на углу Артекалье и Санта-Мария, можно выпить чудесный кофе у Антонио Арцопаги, он сам обжаривает зерна, и мы издалека чувствуем сильный одурманивающий аромат кофе. Улица совсем опустела. Мы молча идем к нашему дому.
За столиком, прямо у дверей заведения Антонио вижу вдову Царабеитиа. Она увлеченно болтает со своей лучшей подругой Доротеей Ларринага. Похоже, та доверяет ей свои амурные тайны. Время от времени их беседа прерывается заразительным хохотом. Какие шоколадные тарталетки у Доротеи в её кондитерской, лучше нет ни у кого в городе! Молодая вдовушка и её незамужняя подружка неразлучны. Обе стройные, смешливые кокетки, поговаривают, не самых строгих правил. От поклонников у них нет отбоя. У стойки бара одни мужчины, они добродушно приветствуют наше с сестрой появление. Я узнала двоих. Я их обычно встречаю по воскресеньям на службе в церкви Сан-Хуан. Тот, что помоложе, говорит: "Так вы никуда не уехали, остались? Проповедь отца Эусебио вас не напугала? Вот и славно! Вот и хорошо! Увидите, с нами ничего не случится. Им нужен Бильбао. Они не станут тратить бомбы на Гернику. Надеюсь сегодня вечером увидеть вас на Гран-плац. Обещайте, первый танец за мной!" Танцы по понедельникам, в рыночный день, ничуть не менее популярны, чем по воскресеньям.
Чурросы у Антонио просто великолепные, тают во рту! Я вдруг ощутила краткий миг, похожий на счастье. Может быть, я начинаю снова любить жизнь. Ее благодать возвращается ко мне вместе с Тксомином. Мне так хотелось верить, что теперь все будет хорошо, что мы справимся и с этим страшным испытанием. Когда же все кончится и наступит долгожданный мир, Тксомин женится на мне, я увижу с ним другие страны, других людей. Вместе с Орчи он увезет нас к солнцу, к морю, мы будем жить далеко, где-то на острове, на совсем другой широте, там, где нет горя, нет бедности.
Так в своих мечтаниях я парила высоко в облаках, как вдруг услышала рядом с собой голос Доротеи: "Ну в самом крайнем случае мы все можем спрятаться в пещерах Сантимаминье. Уж более надежного убежища не сыскать. Туда можно дойти пешком. Вы втроем с Орчи к нам, надеюсь, присоединитесь". Господи, прости душу мою грешную, ведь в этот момент, не то что она, я не подумала о маме. По сей день меня не покидает чувство вины за это.
Я проснулась от шума дождя, барабанившего в окно моей кельи. Открываю глаза. Пытаюсь подняться, ноги мои не ходят. Тяжелые, распухшие, как у мамы в конце её жизни. Доктор Арростеги (с тех пор, как вернулся из Франции, по просьбе матушки-настоятельницы он смотрит меня каждый месяц) называет это нейромоторными нарушениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51