— То, что произошло на кладбище, — тебе что-то напомнило?
— Ничего, — ответила она. — Я не знаю, но там, где я была, происходило иное… Может быть, даже более страшное, — добавила, подумав.
Больше никаких вопросов Тероян задавать не стал. Мелькнула мысль: может быть, оставить все, как есть? Глория будет счастлива с ним, без своего туманного прошлого. А Квазимодо пусть ловит Карпатов. Но Тероян знал, по своему военному опыту, что если сейчас он уйдет в тыл, оставив на передних рубежах других, то уже через полгода — год, его начнет выворачивать наизнанку, и в какую же тогда муку превратится вся его дальнейшая жизнь? Он взглянул на циферблат: шел третий час ночи.
Некоторая скованность овладела им и Глорией, когда они вошли в квартиру. Словно и не было тех безумных минут на кладбище, когда, прячась за памятником от пуль, были произнесены слова о любви. Опасность индикатор чувств? Именно там вырвались из груди признания, там они перешли на «ты», сломав хрупкое стекло между ними. Но сейчас эти осколки вновь срастались, образовывая причудливые трещины, и вот уже они смотрели друг на друга через то же стекло, но как бы схваченное морозом. И непонятно почему Тим отчужденно произнес:
— Вы не голодны?
— Нет, а вы? — в тон ему ответила Глория. Все возвращалось на круги своя. Какое-то течение подхватило их обоих и повлекло в разные стороны, к разным берегам. Чувствуя, что ему не дотянуться до нее, Тероян продолжил:
— Давайте забудем то, что произошло на кладбище. Он имел в виду именно то, что хотел сказать, и Глория поняла его.
— Забудем, — согласилась она. Они старались не смотреть друг на друга. Уж лучше бы между ними сохранилось старое стекло, чем новое, с трещинами.
— Просто мы оба переволновались, — сказал он.
— Особенно я, — быстро ответила Глория. И в ее голосе слышались сердитые, даже ядовитые нотки. Она словно бросала ему вызов.
— Тогда все в порядке, — констатировал он. Но о каком порядке могла идти речь, когда в сознании его все мешалось?
— В абсолютном, — подтвердила Глория. И добавила: — Можете спать спокойно. Я вас не укушу.
— Что за ерунду вы несете?
— Точно такую же, что и вы, — теперь в ее словах был уже не яд, а гнев. Тероян взглянул в ее глаза и понял, что эту бескрайнюю синеву ему не пройти никогда. И никогда не победить, как нельзя одолеть небо. Но против собственной воли он произнес:
— С ума сходят поодиночке, а не вместе. Спокойной ночи, Глория.
Девушка ничего не ответила, молча прошла мимо него, открыла дверь в свою комнату. Но на пороге задержалась.
— А мне всегда казалось, что именно из двух безумств рождается разум, — сказала она. — Спокойной ночи, Тимофей Троин.
Два слова, как два оголенных провода ударили его электрическим током. И вся жизнь вместе с искореженным именем показались балластом, от которого он мог и должен был освободиться, чтобы подняться, взлететь к новой, другой жизни, лучшей, счастливей. Он направился к ней, и она пошла ему навстречу. И кто теперь у кого должен был оказаться в плену? Любовь — самая человечная из всех войн, она все-таки бескровна, несмотря на гибель влюбленных, потому что в ней не бывает побежденных, а существует лишь восхождение к свету. Он понес ее на руках, как тогда, в первый день встречи, а руки ее обвивали его шею, и губы их были слиты.
Скользил лунный свет, колыхался парчовыми бликами, сменившись красным покрывалом рассвета, коснувшимся двух тел, а души их, блуждая в звездном пространстве, возвращались к земле. Зачем возвращались, бросая небесные выси, зачем стремились в этот мир покинутого смысла, изъятого разума? Ради людской горечи и печали, обрывая свое воздушное плавание, расставаясь с открывшейся синевой. Разве не пришло время исчезнуть навсегда, с самой вершины чистого вечного снега?
— Нет, не уходи, — произнесла Глория во сне, но он и не думал, лишь шевельнул рукой, на которой покоилась ее голова. Утро уже проникло в комнату, и Тим смотрел на лицо девушки и думал о том, что ждет их впереди? Прошло некоторое время, смешались и сон, и явь, и очнулся он под любящим и ласковым взглядом Глории.
— Что это? — спросила она, коснувшись его левого плеча. Небольшого, едва приметного шрама из двух половинок, которые под острым углом образовывали латинскую букву «V».
— Где? — улыбнулся он, покосившись на ее палец. — А, это… И тут словно молния сверкнула перед его глазами. Господи, как он мог забыть! Поистине, и смешно, и нелепо. Искать в чужом доме то, что хранится в твоем. Он тотчас же вспомнил: фотография, оторванный от головы торс мужчины и такой же шрам.
— Глория, пора вставать, — сказал Тим, поцеловав ее. — Расследование продолжается.
Через полчаса они сидели за столом и сквозь увеличительное стекло рассматривали странную фотографию. Черная кожаная сумка лежала тут же, вещи из нее были высыпаны, а Тим уже успел рассказать Глории об этой находке.
— Шрам, конечно, точно такой, — серьезно произнесла она. — Но этот человек — не ты. Ну-ка, сними рубашку.
— Брось, — отмахнулся Тим. — И так ясно. Могу засвидетельствовать, как врач, у него иная анатомия тела, другой тип мускулатуры.
— И все-таки, фотография обычно искажает оригинал. Нельзя исключить и какую-то долю вероятности, что это ты.
— Видишь ли, Глория. Такой шрам, если отбросить возможное совпадение, может быть у нескольких знакомых мне людей. Не скажу точно, но у полутора-двух десятков. Это история давнего детства. В классе шестом мальчишки создали тайную организацию. Сейчас бы я назвал ее обществом дураков. Но тогда все это выглядело очень романтично и таинственно.
Была произнесена какая-то клятва, создан устав и все такое прочее, Тероян помолчал, вспоминая прошлое. — А скрепили они этот союз вот такими шрамами, выжженными на левом плече.
— Я и представить себе не могла, что в детстве ты был таким романтически-глупым, — засмеялась Глория. — Это на тебя совсем не похоже. Значит, до клятвы Гиппократа ты произнес еще и другую?
— Такую же торжественную, только не помню, о чем там шла речь. Так вот, из тех «тамплиеров» я сохранил приятельские отношения лишь с тремя: с Карпатовым, Юнговым и Шелешевым. Но можно разыскать и других. Хотя, думаю, что это напрасно. Вероятнее всего, шрам на фотографии — случайность.
— Кто знает… Если на ней все же запечатлен кто-то из вас, то красная стрелка, нацеленная в сердце, означает одно: смерть, — с этим словом, произнесенным шепотом, в комнате наступила тишина, и словно бы чья-то тень легла на фотографию, от которой исходило какое-то зловещее излучение.
Тероян перевернул ее изображением вниз.
— Ерунда, — произнес он. — Ты забываешь, что я встретился с тобой гораздо позже, чем в сумочке Серого появилась эта фотография. Что он мог знать о ком-то из нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58