В котельной было тепло, мужик выложил на шаткий столик нехитрую закуску: несколько отварных картофелин, хлеб, соль и початую бутылку водки, смущённо разведя руками, мол, не обессудьте. Я добавил к этому натюрморту пару банок мясных консервов, и мы приступили к трапезе, отогреваясь и снаружи, и изнутри. Мы с мужиком, которого звали Костей водкой, а Славка - горячим чаем, который быстро соорудил словоохотливый Костя.
Славка быстро наелся, напился горячего чая и сомлел, и Костя уложил его за гудящими котлами на продавленный диванчик, укрыв ватным одеялом, из которого клочьями лезла во все стороны начинка.
Славка сразу же уснул, а мы сидели, пили водку, усидели всё, что поставили на стол сначала, и я вытащил вторую свою бутылку. Костя рассказывал всякие байки про то, как он распрекрасно жил до перестройки, и сам во всё это не верил, мотая головой и постоянно улыбаясь. Наконец он запутался в своём безобидном вранье, окончательно позабыв кто кого бросил: то ли он жену, то ли жена его.
Он вдруг погрустнел, заскучал, глаза его подёрнулись печалью. Он замолчал, смотрел в темноту, за моё плечо, словно кого-то там видел. Мы допили водку и доедали остатки закуски, отложив часть на утро Славке.
Костя положил в рот последний кусочек хлеба, стряхнул в ладонь крошки со стола, ссыпал в рот, и закурил, отыскав в рваных карманах безжалостно измятую пачку "Примы".
Он сидел и бесстрашно раскачивался на отчаянно скрипевшей, как ветхий парусник под напором штормовых волн, табуретке. Он восседал на ней, поджав ноги, сбросив на пол валенки, сверкая через дырки в шерстяных носках жёлтыми пятками и пальцами с тёмными, чрезмерно отросшими ногтями, угрожающе загнутыми вниз, как клювы хищных птиц. На тощей шее его угрожающе вздувались толстые верёвки вен, на лбу набухла жила, которая пульсировала, билась, толкалась, словно жила своей отдельной жизнью.
Костя размахивал руками, скинул телогрейку, сигарета тлела у него прямо на губах, и мне казалось, что я слышу шипение, но он продолжал бормотать, рассказывая бесконечную сагу про свою длинную, как украинская степь, жизнь. Он уже всё перепутал и рассказывал, как работал каюром в Якутии, и пас там в горах баранов, и жарил шашлыки каждый вечер, и воевал с абреками, а потом добывал золото и носил его контрабандой в Китай, где покупал слоновую кость, которую потом менял на опиум и курил его в гареме в окружении гейш...
Тут он раскачался настолько сильно, что потерял равновесие и полетел на пол вместе с табуреткой, при этом оба наделали столько грохота, словно погиб бриг, распоров днище о подводные камни. Я попытался поймать его за ветхую тельняшку, но в кулаке у меня остался только полосатый клок от неё, а сам обладатель ветхой одежды рыбкой выскользнул из моей руки.
Он выбрался из-под обломков табуретки, повертел в руках ножку, сидя на полу, покрутил головой и сказал:
- Славная была мебель, вернее, её предмет, - подумал и пояснил. Предмет мебели.
Я протянул ему руку, и он с кряхтением поднялся. Сунул ноги в валенки, поднял телогрейку, притащил вторую, ещё более расшатанную табуретку, взгромоздился на неё, отодрал от губы остатки сигареты, закурил другую и сказал куда-то за мою спину:
- А родился я в посёлке Ивантеевка, Красноярского края. И родители мои там похоронены.
Выпустил через ноздри клубы синего дыма, навалился грудью на стол, положил кудлатую, взъерошенную голову на переплетённые пальцы, и неожиданно тоненьким, очень высоким голоском затянул:
То-о не ве-тер ве-етку кло-нит,
не-е дубравушка-а-а шу-мит,
то мо-ё, мо-ё сердеч-ко сто-онет,
ка-ак осенний ли-ист дро-жит.
Он посмотрел на меня, в уголке его глаз закипала слеза. Он не про чужое сердечко пел, а про своё собственное, и сам удивлялся, что кто-то когда-то так точно написал про его бедное маленькое сердечко, которое никак не могло вместить в себя огромность мира, который окружал его, пугал и навевал непонятное томление.
И я, совершенно неожиданно для себя, подхватил, старательно подпевая Косте, разделяя с ним не только слова этой песни, но и тоску, и страдания, и кручину, ту самую, которая...
Извела меня кручина,
подколодная змея,
догорай, гори моя лучина,
догорю с тобою я...
- Уж не про себя ли я пою? - почему-то подумалось мне. - Занесла меня жизнь, закружила по кривой дорожке, да так, что не вдруг выберешься...
Спал я так, как давно не спал. И проснулся выспавшимся и совсем свежим. Я дождался, когда проснутся Славка и придёт в себя после вчерашнего Костя, потом мы напились чая, Славка плотно позавтракал, я попытался оставить Косте пару банок консервов, но он гордо отказался, и предложил нам остаться у него на столько, на сколько нам надо. Как оказалось, он практически жил в этой котельной. Конечно, соблазн был велик, но я всё же отказался, не мог я рисковать, когда за мальчиком шла самая настоящая охота.
На улице был собачий холод, весна значилась пока только на календаре. И тут Славка сказал:
- Знаешь, Соколик, можно поехать к нам на дачу.
Сперва я только отмахнулся, а потом подумал: а почему бы и нет? Кто, собственно, и почему будет искать нас там? И я стал расспрашивать у Славки подробности. Оказалось, что дача, про которую он говорил, даже не его родителей, а матери отца, Славкиной бабушки. Находится дача в Опалихе, сравнительно недалеко и от Москвы, и от самой станции, никого на ней в это время года не бывает.
Я даже не очень долго думал. Все эти ночёвки по московским подвалам становились опасными, по всему городу шёл тотальный поиск, и тем более не стоило забывать, что в поиске этом участвует не только милиция, но и бандиты. Поэтому я подумал и согласился. Кое-как проведя день в Москве, мы к вечеру приехали в Опалиху.
Дом был небольшим и находился почти на краю улицы, где стояли другие дачные дома. Как сказал Славка, часть дачных домов были выкуплены у местных жителей, а часть построены спорткомитетом.
И действительно, если дома возле станции светили окнами, то на этой улице не горело ни одного, указывая на то, что зимой в них никто не живёт. Мы не сразу пошли в дом, сначала прошли медленно мимо него, я внимательнейшим образом осматривал всё вокруг, стараясь обнаружить признаки засады. Потом прошли в обратном направлении, после чего я втолкнул Славку за калитку, и почти бегом, пригибаясь, добежал с ним до крыльца.
- Где ключи?
Славка согнулся в три погибели и пошарив рукой достал из-под крыльца ключи. Я торопливо схватил их и быстро открыл замок, втолкнул Славку, и торопливо запер двери на ключ. Потом осторожно выглянул в окно, не заметил ли кто наше проникновение. Вроде бы на улице никого не было. Я слегка успокоился и пошёл вместе со Славкой осматривать дачу. Внизу было две комнаты и кухня, ещё две комнаты были наверху, в мансарде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Славка быстро наелся, напился горячего чая и сомлел, и Костя уложил его за гудящими котлами на продавленный диванчик, укрыв ватным одеялом, из которого клочьями лезла во все стороны начинка.
Славка сразу же уснул, а мы сидели, пили водку, усидели всё, что поставили на стол сначала, и я вытащил вторую свою бутылку. Костя рассказывал всякие байки про то, как он распрекрасно жил до перестройки, и сам во всё это не верил, мотая головой и постоянно улыбаясь. Наконец он запутался в своём безобидном вранье, окончательно позабыв кто кого бросил: то ли он жену, то ли жена его.
Он вдруг погрустнел, заскучал, глаза его подёрнулись печалью. Он замолчал, смотрел в темноту, за моё плечо, словно кого-то там видел. Мы допили водку и доедали остатки закуски, отложив часть на утро Славке.
Костя положил в рот последний кусочек хлеба, стряхнул в ладонь крошки со стола, ссыпал в рот, и закурил, отыскав в рваных карманах безжалостно измятую пачку "Примы".
Он сидел и бесстрашно раскачивался на отчаянно скрипевшей, как ветхий парусник под напором штормовых волн, табуретке. Он восседал на ней, поджав ноги, сбросив на пол валенки, сверкая через дырки в шерстяных носках жёлтыми пятками и пальцами с тёмными, чрезмерно отросшими ногтями, угрожающе загнутыми вниз, как клювы хищных птиц. На тощей шее его угрожающе вздувались толстые верёвки вен, на лбу набухла жила, которая пульсировала, билась, толкалась, словно жила своей отдельной жизнью.
Костя размахивал руками, скинул телогрейку, сигарета тлела у него прямо на губах, и мне казалось, что я слышу шипение, но он продолжал бормотать, рассказывая бесконечную сагу про свою длинную, как украинская степь, жизнь. Он уже всё перепутал и рассказывал, как работал каюром в Якутии, и пас там в горах баранов, и жарил шашлыки каждый вечер, и воевал с абреками, а потом добывал золото и носил его контрабандой в Китай, где покупал слоновую кость, которую потом менял на опиум и курил его в гареме в окружении гейш...
Тут он раскачался настолько сильно, что потерял равновесие и полетел на пол вместе с табуреткой, при этом оба наделали столько грохота, словно погиб бриг, распоров днище о подводные камни. Я попытался поймать его за ветхую тельняшку, но в кулаке у меня остался только полосатый клок от неё, а сам обладатель ветхой одежды рыбкой выскользнул из моей руки.
Он выбрался из-под обломков табуретки, повертел в руках ножку, сидя на полу, покрутил головой и сказал:
- Славная была мебель, вернее, её предмет, - подумал и пояснил. Предмет мебели.
Я протянул ему руку, и он с кряхтением поднялся. Сунул ноги в валенки, поднял телогрейку, притащил вторую, ещё более расшатанную табуретку, взгромоздился на неё, отодрал от губы остатки сигареты, закурил другую и сказал куда-то за мою спину:
- А родился я в посёлке Ивантеевка, Красноярского края. И родители мои там похоронены.
Выпустил через ноздри клубы синего дыма, навалился грудью на стол, положил кудлатую, взъерошенную голову на переплетённые пальцы, и неожиданно тоненьким, очень высоким голоском затянул:
То-о не ве-тер ве-етку кло-нит,
не-е дубравушка-а-а шу-мит,
то мо-ё, мо-ё сердеч-ко сто-онет,
ка-ак осенний ли-ист дро-жит.
Он посмотрел на меня, в уголке его глаз закипала слеза. Он не про чужое сердечко пел, а про своё собственное, и сам удивлялся, что кто-то когда-то так точно написал про его бедное маленькое сердечко, которое никак не могло вместить в себя огромность мира, который окружал его, пугал и навевал непонятное томление.
И я, совершенно неожиданно для себя, подхватил, старательно подпевая Косте, разделяя с ним не только слова этой песни, но и тоску, и страдания, и кручину, ту самую, которая...
Извела меня кручина,
подколодная змея,
догорай, гори моя лучина,
догорю с тобою я...
- Уж не про себя ли я пою? - почему-то подумалось мне. - Занесла меня жизнь, закружила по кривой дорожке, да так, что не вдруг выберешься...
Спал я так, как давно не спал. И проснулся выспавшимся и совсем свежим. Я дождался, когда проснутся Славка и придёт в себя после вчерашнего Костя, потом мы напились чая, Славка плотно позавтракал, я попытался оставить Косте пару банок консервов, но он гордо отказался, и предложил нам остаться у него на столько, на сколько нам надо. Как оказалось, он практически жил в этой котельной. Конечно, соблазн был велик, но я всё же отказался, не мог я рисковать, когда за мальчиком шла самая настоящая охота.
На улице был собачий холод, весна значилась пока только на календаре. И тут Славка сказал:
- Знаешь, Соколик, можно поехать к нам на дачу.
Сперва я только отмахнулся, а потом подумал: а почему бы и нет? Кто, собственно, и почему будет искать нас там? И я стал расспрашивать у Славки подробности. Оказалось, что дача, про которую он говорил, даже не его родителей, а матери отца, Славкиной бабушки. Находится дача в Опалихе, сравнительно недалеко и от Москвы, и от самой станции, никого на ней в это время года не бывает.
Я даже не очень долго думал. Все эти ночёвки по московским подвалам становились опасными, по всему городу шёл тотальный поиск, и тем более не стоило забывать, что в поиске этом участвует не только милиция, но и бандиты. Поэтому я подумал и согласился. Кое-как проведя день в Москве, мы к вечеру приехали в Опалиху.
Дом был небольшим и находился почти на краю улицы, где стояли другие дачные дома. Как сказал Славка, часть дачных домов были выкуплены у местных жителей, а часть построены спорткомитетом.
И действительно, если дома возле станции светили окнами, то на этой улице не горело ни одного, указывая на то, что зимой в них никто не живёт. Мы не сразу пошли в дом, сначала прошли медленно мимо него, я внимательнейшим образом осматривал всё вокруг, стараясь обнаружить признаки засады. Потом прошли в обратном направлении, после чего я втолкнул Славку за калитку, и почти бегом, пригибаясь, добежал с ним до крыльца.
- Где ключи?
Славка согнулся в три погибели и пошарив рукой достал из-под крыльца ключи. Я торопливо схватил их и быстро открыл замок, втолкнул Славку, и торопливо запер двери на ключ. Потом осторожно выглянул в окно, не заметил ли кто наше проникновение. Вроде бы на улице никого не было. Я слегка успокоился и пошёл вместе со Славкой осматривать дачу. Внизу было две комнаты и кухня, ещё две комнаты были наверху, в мансарде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110