– Самое ужасное в них то, что они постоянно повторялись.
– Много любить совсем не обязательно означает грешить, – поддакнул аббат Дюбуа, снисходительность которого, начиная с прошлой ночи, не знала границ.
– Да, я вел себя как презренный блудодей! – вновь вскричал Джакомо. – Но я хочу окончить свои дни в строгом целомудрии.
– В вашем возрасте это было бы наиболее мудрым решением, – не могла больше сдерживаться Демаре.
Только этого и нужно было Джакомо, ожидавшему благоприятного момента, пусть даже нелестного для себя, чтобы привлечь внимание равнодушной красавицы к задуманной им комедии.
– Увы, это именно так! – признал он с грустной, а оттого еще более трогательной искренностью. – Даже вы, дорогая Полина, несмотря на все ваше обаяние, не смогли бы свернуть меня с того пути, на который я сегодня вступил.
– Но я совершенно далека от того, чтобы пытаться изменить столь благочестивое решение.
– А вы попробуйте и увидите, что я не лгу.
– Верю вам на слово, мсье Казанова, – благоразумно заверила Полина.
Поднимаясь в тот день из-за стола, мадам де Фонсколомб вдруг почувствовала головокружение. Полина и Розье, которые знали причину этого недомогания, засуетились вокруг, впрочем, не выказывая особого беспокойства, и отвели в ее комнату, где она и оставалась до самого вечера.
Казанову как раз посетил молодой Монтевеккьо, приехавший из Дрездена, где он закупал итальянскую живопись для картинных галерей курфюрста. С собой Монтевеккьо привез письмо от княгини Лихтенштейн, которая писала, что не сможет остановиться в Дуксе по дороге из Вены в Берлин, как ранее намеревалась, поскольку дела обязывают ее не задерживаться. Она просила мадам де Фонсколомб извинить ее и приглашала, если та пожелает, заглянуть к ней в Дрезден, где княгиня жила теперь постоянно, и погостить у нее два-три дня.
Монтевеккьо завернул в замок совсем ненадолго и в тот же день собирался ехать в Прагу. Джакомо его не удерживал, и итальянец отправился в путь сразу же, едва в его коляску впрягли свежих лошадей. Находившаяся неотлучно возле своей госпожи Полина так и не увидела этого приятного молодого человека и, высунувшись из окошка комнаты мадам де Фонсколомб, смогла разглядеть лишь клубы пыли, которые оставлял на дороге удаляющийся экипаж.
Ужин подали в девять. Мадам де Фонсколомб появилась оживленная и улыбающаяся, как обычно. Настроена она была еще шутливей и приветливей, чем всегда. На ней были ее самые лучшие драгоценности, прическа выполнена с особым тщанием, а губы слегка подкрашены, как это было принято прежде в Версале и Париже. Казанова тут же отвесил ей комплимент и заверил, что восхищен таким скорым и полным выздоровлением, к тому же шевалье отметил, как незаметно и с какой элегантностью ей удалось избавиться от болезни.
– Я лишь стараюсь терпеливо и с пониманием относиться к своим болезням, – ответила она, – и признавать, что годы все же дают о себе знать, так же, как я стараюсь изящно и легко носить слишком тяжелое и старомодное платье. По-моему, всем следует поступать подобным образом, поскольку наше тело, увы, дается нам один раз на всю жизнь.
– Мне иногда случается мечтать об обратном, – признался Казанова, – и тогда мой заключенный в ветхую одежду ум начинает молоть вздор, а я слишком поздно начинаю замечать, что отныне я всего лишь огородное пугало.
И он посмотрел в сторону Полины с трогательным смирением в надежде, что молодая женщина проникнется состраданием и примется убеждать его в обратном. Но Полина, как известно, весьма заботилась о том, чтобы не выглядеть сострадательной, и призывы шевалье остались без ответа.
Розье принес фрикасе из лягушачьих лапок, которое он приготовил, пренебрегая неодобрением, высказываемым Фолькиршером и остальной прислугой, привлеченной на кухню сильным запахом чеснока. В виде компенсации за такой стоицизм мадам де Фонсколомб пригласила его присесть за стол и принять участие в пиршестве.
– Теперь любовные песни этих несчастных созданий не потревожат более нашего сна, – заметил Казанова. – Не мешало бы подобным образом поступить и с несколькими тенорами из дрезденской итальянской Оперы. В действительности доброе имя этой Оперы сохраняется не столько из-за искусства ее оркестрантов, сколько благодаря удовольствию, которое можно получить в антракте за несколькими столиками, за которыми играют в фараон.
– Что, в дрезденской Опере играют в фараон? – удивленно переспросила старая дама. – И курфюрст позволяет эту вольность?
– Он имеет от этого доход, в его карман идет треть от каждой банкноты, которую там оставляют.
– Было бы очень любопытно послушать музыку, ноты которой звенят флоринами и дукатами.
– Дрезден находится в одном дне езды отсюда, мадам, и княгиня Лихтенштейн будет счастлива вас лицезреть.
С этими словами Казанова прочел мадам де Фонсколомб письмо, которое ему передал Монтевеккьо.
Отъезд назначили на следующий день на рассвете. Казанова возражал, что едва оправившейся после перенесенного недомогания мадам де Фонсколомб правильнее день-другой переждать, прежде чем отважиться пуститься в путь. Но старая дама с любезной улыбкой заявила, что ей не терпится повидать Дрезден, который остался единственным городом в Европе, где она еще не падала в обморок.
К тому же, узнав у Казановы, что там практикуют лучшие глазные врачи, как, впрочем, почти везде в Германии, она решила отвезти к ним Тонку, в судьбе которой принимала участие, чтобы они изготовили для девушки искусственный глаз.
Узнавшая об этом малышка тут же явилась, чтобы броситься к ногам благодетельницы. Пришла она в сопровождении Шреттера, переводившего на немецкий слова признательности, которые лепетала бедняжка. Он сообщил, что она не понимает, что ей просто сделают глаз из стекла, избавив этим от ношения противной повязки, а верит, что доктор располагает сверхчеловеческой силой вернуть ей настоящий глаз.
Ее радость была такой большой и выражалась с таким чистосердечием, что все были тронуты до глубины души. На этот раз и Полина, и Казанова были совершенно солидарны, выражая свое восхищение мадам де Фонсколомб за этот добрый поступок.
Уже с шести часов две берлины стояли запряженные и готовые тронуться в путь. Казанова занял место возле мадам де Фонсколомб, которая захотела, чтобы Тонка села напротив на откидное сиденье. Полина, Розье и аббат путешествовали во второй карете. Они захватили с собой совсем немного белья и одежды – всего на несколько дней.
На время путешествия Казанова и старая дама оказались в некотором роде в приятном уединении, которое лишь подчеркивали удивленные восклицания и радостный смех маленькой крестьянки. Прижав нос к стеклу и не заботясь о том, насколько смешно она при этом выглядит, Тонка пребывала в опьянении от новизны впечатлений и восхищалась всем, что видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47